я так реагирую, но ещё есть у меня знакомые музыканты,
которые тоже так говорят.
Я могу только сказать, что я очень рада и счастлива тем, что я
была знакома с таким человеком, что я у него училась и чему-то,
видимо, научилась – и что я была с ним дружна вот в течение
всей его жизни, и что он очень поддержал Лену – что было очень
важно и для неё, и для меня, и я ему очень благодарна.
…Понимаете, меня тоже удивляет, что многие композиторы
поверили [Вере Прохоровой насчет Локшина]. Ну почему не
поверить? Это же так проще думать. Он зависть вызывал, потому
что многие композиторы, написав свои сочинения, не могли даже
свои сочинения играть по партитуре. А он чужие сочинения
играл. Это, конечно, могло не нравиться.
Я думаю, что это, конечно, советская [черта]… и человеческая
тоже, потому что зависть везде есть, клевета везде есть, а
советская – это там, где не давали ему писать. Ведь когда он
писал «Мать скорбящую» [1977] – вы знаете, это ведь сочинение,
написанное на Реквием Анны Ахматовой. Это же запрещенное
было сочинение, он где-то достал, и я была в ужасе. Я говорю:
«Ну все равно же его не исполнят никогда».
Баден-Баден, 2002
2. Говорит Виктор Сергеевич Попов:
Дело всё в том, что действительно Локшин – это крупное явление
в нашей музыке, в русской музыке, крупное явление. И так мне
повезло, что в 70-е годы [я познакомился с Локшиным],
благодаря Рудольфу Борисовичу [Баршаю] как раз. Мы с ним в
этот момент активно работали, потому что у него был свой
камерный оркестр, а у меня хор мальчиков. Мы часто пели
музыку Баха… И однажды Рудольф Борисович мне сказал, что
вот есть такая идея – исполнить Шестую симфонию композитора
Локшина. Я тогда, естественно, почти ничего [о Локшине] не
знал. Знал, что такой композитор есть и знал, что находится он в
довольно трудном положении, потому что когда-то, написав
кантату «Тараканище», попал в глубокую немилость в связи с
тем, что нашлись такие добрые люди, которые подсказали, что
«тараканище – это наш вождь и учитель». И поэтому,
естественно, довольно трудная у него была судьба и музыку его
мало кто знал. И вот Рудольф Борисович предложил мне
исполнить Шестую симфонию, а Шестая симфония написана на
стихи нашего великого поэта начала века – Блока. И поэтому с
огромным удовольствием я решил познакомиться с этой
музыкой. И я пришёл к нему [Локшину] домой... Жил он
недалеко от проспекта Вернадского, в маленькой квартирке. Надо
сказать, что условия жизни у него были, конечно, весьма и весьма
посредственные. Жуткий инструмент, но он сел, стал играть и
сразу захватил меня. Знаете, потом с огромной радостью я
работал со студенческим хором института Гнесиных над этим
сочинением, и мы должны были его исполнить в открытом
концерте. Но я уехал с детским хором радио и телевидения на
гастроли в Чехословакию. Когда вернулся, ректор мне сказал, что
этот концерт отменяется. Как потом выяснилось, сам ректор
Гнесинского института Владимир Николаевич Минин, значит,
донёс в райком партии. И райком партии меня вызвал. Первый
секретарь райкома партии киевского района, значит, сказал, что
это сочинение нельзя исполнить и оно не может быть исполнено
в концерте. Ну, естественно, у меня был скандал с ректором и
после этого я подал заявление об уходе из Гнесинского
института, где проработал 15 лет. Так что, видите, меня как
судьба с Локшиным [свела].… А сейчас, когда Рудольф
Борисович давно уже мечтал о том, чтобы мы спели именно это
сочинение «Реквием» , мы даже хотели это сочинение исполнить
с несколькими хорами зарубежными и такое совершить турне
довольно большое: Германия, Китай и Япония. Но почему-то
этот план, к сожалению, не был выполнен. Но вот видите,
случайно, но к этому сочинению все-таки пришли. И, надеюсь,
что это у нас первое исполнение в России, но не последнее.
Москва, 2002
Т. Б. Алисова-Локшина Штрихи к портрету
Встреча с Татьяной Апраксиной была одним из редких светлых
впечатлений моего мужа в последний год его жизни. Эту
одаренную и немного таинственную художницу прислал к нам Б.
И. Тищенко, за что мы ему по сей день благодарны. Историю
написания портрета моего мужа Апраксина излагает сама в
повести «Лицо, в котором не было загадок...». Надо сказать, что,
впервые прочтя это сочинение Апраксиной в 1998-ом году, я
испытала своего рода потрясение, ибо поняла, что несколько раз
встречалась, разговаривала и сидела за одним столом с
человеком, обладающим рентгеновским взглядом. Возможно,
именно этот специфический дар художника стал причиной того,
что сплетня, окружавшая имя моего мужа, никак на Апраксину не
подействовала.
Более того, взявшись писать, а потом и выставлять портрет моего
мужа, Апраксина пренебрегла мнением некоторых очень
влиятельных людей. Со стороны это может показаться
удивительным, но в какой-то момент она всерьез рисковала своей
художественной карьерой: некий человек, близкий к Рихтеру,
угрожал ей, что портрет Шостаковича ее работы, висевший в
Ленинградской консерватории, будет оттуда удален, если она не
прекратит выставлять портрет Локшина на своих набиравших
популярность выставках...
март 2001
Т. И. Апраксина Лицо, в
котором не было
загадок...
Александр Лазаревич Локшин появился в моей жизни, когда его
собственная уже почти подошла к концу. До этого я никогда не
слышала о нем, я не знала, каким он был до нашей встречи, как
жил, что любил и о чем думал. Даже и сейчас мое представление
об этом весьма приблизительно.
История нашего знакомства насчитывает без малого девять
месяцев и связана в основном с тем, что я писала его портрет:
сначала готовилась к этому, потом занималась непосредственно
картиной, а потом успела показать ее на двух своих московских
выставках.
Прошло всего две недели после последней из них, и я только-
только вернулась в Ленинград, когда Александра Лазаревича не
стало.
* * *
Надо заметить, я очень редко пишу портреты. Не потому, что это
«не мой» жанр, наоборот, я очень ценю каждую такую
возможность. Дело в том, что в живописи меня меньше всего
интересует живопись. Мой двигатель – сам предмет искусства, и
герой привлекает меня прежде всего как носитель определенной
жизненной философии, нравственной идеологии универсального
порядка: в основном это музыканты, именитые и безымянные, в
большой мере обезличенные персоналии «небесного воинства»,
такие, какими мы видим их, когда они отрываются от бытовой,
суетной своей человеческой зависимости и превращаются на
наших глазах в непререкаемых пророков и медиумов.
В другом случае это может быть только индивидуальность
высокой внутренней ценности и чистоты, как совершенный
образец homo sapiens, вещь в себе, самодостаточная единичная
вселенная в уникальном личностном выражении. Такие
человеческие шедевры я истово ищу повсюду и всегда. Это само
по себе огромная редкость, как все совершенное. А возможность
приблизиться, познать такую вселенную возникает, разумеется,
еще реже.
С первого взгляда я угадала в Александре Лазаревиче
вожделенный мной шедевр, откровенный, безусловный
подлинник. Мне неизвестно, был ли он таким и раньше, как это
случается иногда, когда человек сразу появляется на свет с
кристальной душой, или таким его сделал весь
предшествовавший жизненный опыт. Это не имело значения.
Передо мной был результат, который я приняла с абсолютным
доверием.
В моей живописной практике портрет А. Л. Локшина и по сей
день остается исключительным примером взаимодействия
особого рода, у меня больше не было случая столкнуться с чем-
либо подобным.
* * *
Все началось в конце сентября 1986 года. Я ехала в Москву,
собираясь задержаться там как можно дольше. Стоило
воспользоваться поездкой, чтобы получше освоить столичную
музыкальную среду. Знакомых музыкантов в Москве у меня было
немного, и я просила своих ленинградских друзей дать мне
ориентиры, рекомендации.
Борис Тищенко был одним из первых, к кому я обратилась.
Услышав мою просьбу по телефону, он сразу сказал: «Если вы
будете в Москве, вам обязательно надо встретиться с Локшиным,
Александром Лазаревичем. Это замечательный композитор и
совершенно необыкновенный человек. Вот бы чей портрет
написать! Дмитрий Дмитриевич очень ценил его как музыканта.
Если хотите, приходите в Консерваторию, я как раз собираюсь
дать студентам послушать его музыку, вам тоже будет интересно.
Заодно дам адрес».
Как лекция, так и музыка произвели сильное впечатление. Но
все-таки: портрет – вещь серьезная, и я остерегалась делать
выводы и давать обещания авансом. Когда дело касается
профессиональных интересов, я могу полагаться только на
продуманное решение.
Тищенко сказал, что уже отправил в Москву письмо, где
предупредил о моем приезде. Он добавил, что Александр
Лазаревич очень болен, вряд ли можно ждать, что он поправится.
Недавно его частично парализовало, он не поднимается с постели
и даже не может говорить – за него разговаривает жена.
Откровенно говоря, я с трудом представляла себе встречу с таким
больным композитором.
* * *
Оказавшись в Москве, я не сразу решилась позвонить - а что,
если мое появление окажется некстати и только усложнит