Правда, среди них были такие авторитетные люди, как бывшие премьер-министры Саландра, Нитти и даже Джолитти, но их уже никто не слушал. Причем «не слушал» — в совершенно буквальном смысле слова: свист и шум в палате стоял такой, что речей освистываемых было уже и не слышно.
Муссолини проигнорировал оппозицию. Он сказал, что она бессильна, и в качестве наглядного доказательства этого факта предложил парламенту утвердить единым блоком 2364 декрета правительства. Что и было проделано — и не то что без обсуждения, а даже и без формального представления текстов.
Читать их было все равно некогда.
Парадоксальная вроде бы мысль — «парламент — не место для дискуссий» — как-то незаметно показалась самоочевидной.
В феврале 1925 года последовало назначение Фариначчи на пост секретаря фашистской партии. Человек он был бессовестный и жестокий, и потому-то Муссолини его и назначил. Требовалась «чистка рядов» — из партии изгонялись все, кто сомневался, и оставались те, кто признавал «железную дисциплину военных траншей» и не обсуждал приказы вождя.
В порядке компенсации влиятельные фашисты получали государственные посты.
Делалось это обычно так — человек вроде Итало Балбо получал назначение на пост заместителя министра в то министерство, где министром значился сам Муссолини. Таким образом, на назначенного ложилась вся повседневная деятельность по управлению целой отраслью бюрократической машины страны, с немалой властью, прекрасным жалованьем, изрядной свободой в увеличении этого жалованья, в придачу к прямому доступу к дуче — но без официального министерского титула. И всякому было понятно, что заменить зам. министра куда легче, чем сместить министра.
Оставался, конечно, вопрос: почему они на это соглашались?
III
Ну, как это часто бывает — потому, что у них не было выхода. Фариначчи был поставлен над партией для того, чтобы «внести в нее дисциплинирующее начало», и всех недовольных выгонял сразу, невзирая на титулы и былые заслуги. Он свою миссию принимал как огромное доверие, оказанное ему лично, и клялся дуче в «братской любви».
Насчет братской любви — это некоторое преувеличение. Муссолини своему брату, Арналдо, которому действительно доверял, передал, редактирование «Народа Италии», а вот на Фариначчи держал внушительное досье. Там значились даже такие мелкие шалости, как диссертация Фариначчи по юриспруденции, содранная от слова до слова с работы совсем другого человека — поменялось только название. Влиятельный «диссертант» был уверен, что проверять его не будут — но в «необходимый запас грязи» легла и эта история.
Если бы вдруг Бенито Муссолини вздумалось поиграть в строгого блюстителя законности, то история со списанной диссертацией тянула на шесть месяцев тюрьмы — уж не считая разрушенной репутации. Фариначчи это очень хорошо знал и из назначенной ему роли не выходил.
Таким образом, фашистская партия оставалась под контролем.
Но диктатура не может держаться на одной опоре. Партии было нужно найти противовес — ив этом качестве очень пригодилась армия. Ее престиж после Капоретто очень пострадал, и в послевоенной Италии шли бурные дебаты — как сделать новую армию более современной и эффективной.
Мнения разошлись.
Еще до Великой войны отстаивалась идея обязательной военной службы для всех, с целью создать массовую армию, «вооруженную нацию». Этим путем пошли только уже в ходе военных действий, начиная с 1915 года — ив результате в военные части хлынула волна плохо подготовленных призывников, которым тем не менее были нужны офицеры.
В период с 1914 по 1919 год количество итальянских генералов увеличилось со 176 до 556[59], и если рядовых в конце концов демобилизовали, то с генералами это было не так просто сделать.
Муссолини увидел в этом не затруднение, а преимущество — генералов можно купить.
Денег, положим, в казне не было — Де Стефано, министр финансов, изрядно подсократил общий военный бюджет. Но если денег, в общем, нет, то распределение оставшихся следует пустить на приоритетные цели — и таковой целью стало «улучшение денежного содержания офицеров», причем чем выше был их чин, тем лучше было «улучшение».
Более того — с целью уравнять Италию с Францией в смысле ранга ее лучших воинов, в итальянской армии был введен новый чин — маршал. И армия прониклась сознанием, что Бенито Муссолини, во-первых, понимает военные нужды, во-вторых, служит щитом против претензий некоторых слишком радикальных фашистов, которые только и думают о том, чтобы переделать офицерский корпус на свой лад, да еще и отменить монархию.
А армия как-никак присягала королю, и, что было еще более важно, на высших постах в ней преобладали, так сказать, исконные подданные Савойской династии — пьемонтцы. Одним из них был Пьетро Бадольо, назначенный на пост начальника Генштаба.
И в итоге сложилась конструкция, при которой итальянские консерваторы, аристократия и монархисты сплотились вокруг трона и армии, фашистские революционеры — вокруг партии, а примирял и тех и других и, если надо, защищал друг от друга один-единственный человек — поистине незаменимый Бенито Муссолини, национальный лидер Италии.
Которого отныне следовало называть просто дуче.
IV
Стройная система фашизма, с упором на единство нации и стоящие на дуализме партии и армии со всеведущим вождем во главе, сложилась не сразу — процесс формирования занял несколько лет.
Более того — он мог оборваться примерно через полтора месяца после начала, если за начало мы посчитаем речь Муссолини от 3 января 1925 года.
15 февраля 1925 года он свалился с кровавой рвотой. Врачи диагностировали язву желудка и предписали покой и смену диеты, но сам дуче подозревал нечто похуже. У него была в молодости венерическая болезнь, и Муссолини внушил себе, что случившаяся рвота — симптом ее обострения.
Были сделаны все необходимые анализы — и даже перепроверены в Англии.
Когда «реакция Вассермана» дала отрицательный результат, дуче испытал такое облегчение, что думал даже обнародовать свой «успешно пройденный анализ на отсутствие сифилиса» — его насилу отговорили.
Но, как бы то ни было, кризис прошел.
Облик дуче тиражировался повсюду как образец здоровья и цветущей мужественности. В газетах публиковались его фото с теннисной ракеткой, или верхом на коне, или на берегу моря, непременно — с голым торсом.
Считалось хорошим тоном укорять вождя за то, что он в своих мужественных забавах не бережет себя — ибо его здоровье есть здоровье всего народа и он должен быть осторожней.
По крайней мере, Фариначчи — «фашист, любящий правду» — со всей прямотой говорил вождю прямо в лицо, что «Ваша жизнь, Ваше Превосходительство, принадлежит не Вам, а народу Италии».
И советовал ему не летать и уж по меньшей мере не пилотировать самолет самому.
Распорядок дня дуче, как сообщали газеты своим читателям, был истинно спартанским. Он вставал очень рано, принимал холодную ванну, выпивал стакан молока, а дальше сразу же садился на коня — в его привычки входила часовая прогулка верхом, в ходе которой он играючи брал любые препятствия.
Почтительно добавлялось — «как настоящий ковбой».
Конечно, вождь много работал, но спорт занимал в его жизни видное место. Например, он фехтовал, и всегда в своем собственном стиле, полном совершенно неожиданных острых контратак.
Все это, конечно, нарастало постепенно, но прививалось очень успешно.
Первый номер журнала «Lo Sport Faschista» — «Фашистский спорт» — за 1928 год открывался заголовком «Дуче — авиатор, фехтовальщик, знаток конного спорта, первый спортсмен Италии»[60].
Странно, что позабыт теннис.
Бенито Муссолини полюбил эту аристократическую игру, часто практиковался, и в партнеры ему подбирали чемпионов Италии, которые изо всех сил старались играть медленно и отбивать мячи так, чтобы они попадали прямо на ракетку их столь важного соперника. Было известно, что ему нравится лихо отбивать удары, но бегать он все-таки не любит.
Игра непременно сопровождалась фотографами.
Считалось, что по свету циркулирует 30 миллионов фотографий Бенито Муссолини, снятого примерно в 2500 различных позах и в самых разных костюмах — от строгого редингота до спортивной рубашки теннисиста.
Фотографии вырезались, коллекционировались, служили предметом обмена, ими наполняли нарядные альбомы. У Муссолини появились миллионы фанатов — если в порядке анахронизма тут можно употребить такое современное слово. В 1926-м одним из таких фанатов стала 14-летняя девочка, дочка хорошего врача.
Ее звали Клара Петаччи.
Немного престижа по сходной цене
I
Установление в 1925 году нового режима в Италии означало радикальные изменения политической жизни внутри страны, но, конечно, и внешняя политика при этом не могла оставаться такой, какой она была раньше.
Требовался, так сказать, «новый динамизм».
Одной из форм такого динамизма оказалось желание способствовать установлению репутации фашизма как — мирового явления. Вообще говоря, тут было некое противоречие с начальными установками — в период начального подъема движения в 1919 году утверждалось, что фашизм — нечто столь глубоко итальянское, что на другой почве не прививается и никогда не привьется.
Собственно, и сам дуче говорил тогда, что «фашизм — не для экпорта».
Ну, к 1925 году он поменял свое мнение. Теперь считалось, что итальянские дипломатические представительства должны «помогать распространению идей фашизма в мире», чем занималось, например, даже консульство в Хайдарабаде.
Злые языки говорили, что Муссолини просто копирует успешный опыт В.И. Ленина, создавшего Коминтерн[61] Трудно сказать тут что-то определенное. Если у Муссолини такие мысли и были, то признавать их ему было бы не с руки. В любом случае международная пропаганда фашизма могла быть только одним из аспектов внешней политики Италии, а не ее основным направлением. Как-никак имелись и государственные интересы страны.