Возможно, это не приносло бы какую-либо финансовую выгоду, но сестра Шлюхи Некро-Лямбды определенно стоила приложенных усилий. Как говорится, важен не результат, а сам процесс, а самое главное ждало впереди.
Так что попробовать стоило.
ПЕРВЫЕ ПРИЗНАКИ
Эти строки никогда не были написаны. И вы не читаете их. Ничто из нижеописанного никогда не происходило.
Наступил конец света... разве вы еще не знаете?
Все, что по чьему-то утверждению случилось после 31 декабря 1999 года, является иллюзией. Упрямым миражом посреди бескрайней космической пустыни. Сперва я так не считал. Я отчетливо помню, как проснулся в тот день, который ошибочно принял за 1 января 2000 года. День, похожий на все остальные, только на самом деле другой. Его наступление было одним из величайших знаков вопроса в истории. Хотя по заголовкам, которые я видел в газетном киоске, этого не скажешь. Максимум поздравления с новым годом.
Последние секунды декабря не шли, а скорее ползли. И, наверное, у всех в голове мелькала мысль, что мы крутимся вокруг оси какой-то глобальной могилы. Нам выпала честь стать детьми миллениарной паранойи. И мы покорно обращали взор в небо и ждали пришествия адского пламени.
Но ничего не произошло.
Двадцать четыре часа спустя фраза "А... я так и знал" быстро сменила более тревожную "Похоже, нас поимели". Никто никогда не был так разочарованн, как я, когда обнаружил, что в 12.01 я все еще нахожусь на Земле. У меня было такое оцепенение, что мне можно было делать операцию на открытом сердце без анастезии. Я желал тотальной смерти, для всех и вся, чтобы весь мир сгорел дотла. Никаких великих достижений в области гуманизма, никакого нового прорыва, которым можно было бы измерить нашу ничем не примечательную эволюцию, никаких больше наград за изобретение колеса. То была для меня не праздная надежда. Я чувствовал это, как беременная женщина чувствует пинающееся дитя. Некая возвышенная уверенность.
Она была в том трепете, который мы все испытывали, стоя в череди на почте и глядя на те цифровые часы, ведущие обратный отсчет (ДО 2000 ГОДА ОСТАЛОСЬ 310 ДНЕЙ 17 ЧАСОВ 26 МИНУТ 32 СЕКУНДЫ...31 СЕКУНДА...30 СЕКУНД... ). Улыбки были слишком натянутыми, смех слишком неестественным, отчаянье в глазах слишком очевидным. Эта опухоль росла во всех нас, и она не была доброкачественной. ... Но ничего не произошло.
Небеса не разверзлись, и ангелы-ренегаты не стали носиться по небосклону, неся опустошение с помощью огня и серы. Инопланетяне не летали на своих тарелках, ликвидируя последствия неудавшегося эксперимента. Боеголовки не падали на самые густонаселенные города, обращая все в радиактивный пепел. Старики, живущие этажом ниже, читали вслух Книгу Откровений, словно в ней были заклинания для вызова Спасителя.
Но никто не пришел. И никто никуда не исчез. Большую часть первого дня Нового года я провел в ожидании импульса, который подтолкнул бы меня на самоубийство. Но, как и буря Армагеддона, которую я нетерпеливо прождал весь 1999 год, этого так и не произошло. Как ни странно, но время для того видимо было не самое подходящее. И я смирился. Казалось, еще за год до появления обитаемых космических станцций и смертоносных компьютеров по имени "ЗАЛ", мы овладевали искусством проламывания черепов возле водопоя. Между тем, шли годы, и меня не покидало ощущение, что мы упустили прекрасную возможность, навсегда утратили наш лучший шанс обратить мир в пепел.
И то, что я видел, не могло присниться даже в кошмарном сне. Новая эра без какого либо фундаментального откровения несла в себе отрезвляющую концепцию, но я не был готов к такой действительности. Все с распростертыми объятьями встречали конец инноваций. Им было неважно, что все уже было сделано раньше. Они понимали, что это можно преодолеть через изнуряющее повторение. Стерильность радио достигла нового минимума. Безжизненные трехминутные звуковые байты стали популярными гимнами, тайно восхволяющими творческую импотенцию. В театрах шли одни ремейки, сиквелы и адаптации старых телевизионных шоу. Книги стали более простыми, чтобы прочитывались быстрее. Сюжет и персонажи отошли на второй план. Средства, с помощью которых иы раньше отвлекались от наших бесполезных жизней, были испорчены. Никакой эстетики и никакого катарсиса. Даже язык стал инфантильным - появились фразы вроде "Слово Б" (Блядь), "Слово Н" (Нигер), "Слово Д" (Дебил), "МП" (Мать-перемать). Общество-цензор взяло на себя роль первокласника, которому не терпится сказать учителю "Вы сказали плохое слово "заткнись"".
А еще социальные сети. Все стали контактировать друг с другом больше чем когда-либо. Мы решили рассказывать друг другу, что заказали на обед.
Я был вынужден искать утешение в работе. Она всегда была в некоторой степени забавным отвлечением, но теперь я возлагал на нее всю тяжесть. Это начинание, несомненно, было обречено, но сворачивать было уже просто некуда. Я оказался на задворках Информационной Эры. Я писал текст для брошюр, которые вы находите в кабинетах врача, страховых агентствах, колледжах и тому подобных заведениях. Очень вдохновляющий материал с названиями вроде "Первые признаки трихомониаза" и "Есть ли у вас рак яичников?" Я проводил по сорок часов в неделю за написанием конденсированных пророчеств страданий для людей, кто надеется на чудо, на то, что в их симптомах нет ничего серьезного. Я предупреждал студентов, что незащищенный секс - первый шаг на пути к болезненным ощущениям при мочеиспускании и к полному разрушению имунной системы. Мой офис был украшен вывеской "НЕ ВИНИТЕ ВЕСТНИКА".
Я заново познал всю прелесть своей темы. Болезни были достойны восхищения. Как только они понимали, что им грозит исцеление, они тут же начинали мутировать. Болезнь была единственным источником оригинальности. То, как она овладевала вами, было, по сути, формой одержимости. Она изменяла вашу физиологию и психологию, а также восприятие вас окружающими. Ваша близость становилась невыносимой. Возможно, еще и заразной. Если не сразу, то через несколько поколений, когда генетические фрагменты решат активироваться, словно бомба, заброшенная через машину времени. Но на тему ловкой адаптации болезней меня просили не распространяться, и в итоге это стоило мне моей одержимости. Я был лишь еще одним винтиком в современном механизме дублирования. Каждая брошюра все больше напоминала предыдущую. Из-за того, что вы не смогли носить это, или съели слишком много того, или у вас слишком мало этого, вы будете испытывать легкий дискомфорт, лмбо серьезные страдания, либо решите пойти к адвокату для составления завещания. Следующие процедуры могут либо увеличить ничтожные шансы на выздоровление либо продлять ваши страдания до тех пор, пока вы не утратите рассудок. Такие слова, как "боль" и "смерть" утратили для меня всякий смысл. Это были всего лишь буквы 12-го размера, набранные универсальным шрифтом на экране.
Когда я утратил всякую надежду и интерес, в моей жизни появилась Урсула. Художник, который всегда рисовал анатомические диаграммы для брошюр, пошел дальше. Вероятно, его звездный час настал, когда его весьма оригинальный комикс о ежедневных "радостях" из жизни нуклеарной семьи был отобран для издания по всей стране. Наш Мерфи закончил свой последний рисунок маточных труб и побрел в сторону более зеленых лугов. Он откланялся, не предупредив заранее, поэтому нам была нужна сильно запущенная веррукозная уретра. Думаю, взяли первого обратившегося, и это оказалась она.
- Привет, я Урсула, - представилась она. Она была какая-то очень скованная, а ее рукопожатие навевало мысль о трупном окоченении. Словно она вообще не источала тепло. Наверное, это и привлекло меня в ней. В ее отсутствии энтузиазма я увидел собственное отражение. Женщины, с которыми я обычно работал, отличались бойким нравом и приходили в восторг от цветочков и плюшевых игрушек. Урсула, казалось, не собиралась объединяться с ними, что они приняли за стеснительность.
Я представился и дал ей текст для брошюры. Мне нужно было проверить ее. И сразу понять.
- В какой-то момент, - сказал я, - шел разговор о том, чтобы исполльзовать шаблоны диаграмм, а не нанимать штатного художника. Не знаю, что из этого вышло.
Урсула не проявила никакой реакции.
- Уже и так слишком много шаблонов, вы так не думаете? Картинки из одного источника, только немного приукрашенные, а иногда и вообще без этого.
Ее ответ сказал мне больше, чем я хотел услышать. Она буквально повторила мои собственные мысли.
- Когда вы ходите на обед? - спросил я. С этого все и началось. Я мог бы дать краткий обзор нашей тогдашней беседы и мне даже не ппришлось отмечать, кто что сказал. Особой разницей в ответах ни она, ни я не отличались.
- Каковы ваши карьерные цели?
- Нет таких.
- Как вы относитесь к насилию?
- Нормально.
- Вы ждете изменений для мира в лучшую сторону в следующем году?
- Скорее, в худшую.
И так далее. Только мы отошли от этих тем, как я спросил насчет ее художественного таланта.
- Это "серая зона", - сказала она. - Мои работы - то, что я делаю для себя - это нечто особенное.
Во мне что-то шевельнулось. Я сразу почувствовал, что под словом "особенное" она не имеет ввиду особенное для нее. В ее голосе была неуверенность с оттенком надежды. Как у астронома, который думает, что открыл новую планету. Не понимаю, почему я вообще воодушевился. Белых пятен, казалось, не осталось. Было все - от рисунков на стенах пещер и пирамид до портретов, пейзажей, образов Ада и суповых банок. От камней до холстов и голограмм. Что еще может быть такого особенного? Коллективное бессознательное является скорее ограничивающей концепцией.