Но так воодушевлен я не был с 1999-ого года, когда жил своими предчувствиями. Сам я не был художником. Я любил комиксы, пока в них не стало меньше мифологии и больше фольги, золота и голографических обложек (В шестом классе я так фанател от "Таинственных людей Икс", что потребовал, чтобы мне объяснили отсутствие адамантина в периодической таблице). Хотя единственным персонажем, которого я смог бы нарисовать, был тот, что обладал властью вечной невидимости. Моим главным шедевром был угловатый человечек по имени Чарльз Уитмен, растреивающий студентов из университетской башни. Я чувствовал, что имею собственное видение, но не был уверен, что у меня хватит таланта, чтобы как-то его выразить. До этого я никогда не думал о посреднике.
Когда я встретил Урсулу, знаки вернулись почти сразу же. Они походили на образы, застывающие в дымке статических помех. Слова просачивались сквозь стены моей квартиры из соседской стереосистемы: Я заставлю тебя жаждать Апокалипсиса. Фрагмент телевизионного диалога: Завтрашнего дня не будет. Знаете, почему? Он просто не наступит! Загадочные аббревиатуры, вырезанные на скамейках и стенах туалетов, обозначали больше, чем "Здесь был такой-то" и "такая-то классно трахается в зад": Axxon N (неснятый сериал Дэвида Линча - прим. пер.), Z2K (баг, который якобы должен был вывести из строя все "майкрософтовские" компьютеры в канун 2000 года - прим. пер.), EOTA (аббревиатура "Канун Апокалипсиса" - прим. пер.).
Под поверхностью обыденных вещей проснулось нечто. Нечто, обладающее гораздо большим импульсом, чем очередная самопровозглашенная реинкарнация Христа, накапливающая штурмовые винтовки или разливающая "Кул-эйд". Урсула знала, что я чувствую это, хотя я не пытался это как-то выразить. Я не был уверен, что смогу. Я разговаривал о болезнях и о моем уважении к их инновациям. Даже это уже что-то значило, так как обычно я не мог говорить с кем-угодно о болезни Хансена за сэндвичем с пастрамой и куринным салатом. Урсула намекала на новое искусство, от которого она была в восторге, но без какой-либо конкретики. Вряд ли она была из тех, кто верит, что разговоры о незавершенном проекте могут как-то повредить ему, но я не стал давить. Я не хотел слышать, что ошибался насчет значимости ее работ. Не мог игнорировать такую возможность, особенно после разочарования первым днем 2000-го года.
После очереднго Нового года она сказала:
- Есть люди, с которыми ты непременно должен познакомиться.
У них была своя студия на Бава Лейн. "Они" это Урсула, Ли, Джефф и Ребекка. Я даже не предполагал, что есть еще трое человек, с кем могла работать Урсула. Однако между ними была определенная взаимосвязь. Они больше походили на террористов, вынашивающих в подсобке свои кровожадные планы, чем на художников, занимающихся субстанциональным искусством, поэтому я отлично вписался в их компанию.
- Мы все посещали Киньонский университет, - объяснила Урсула. - Потенциал у всех немного разный, но это не помешало нам объединиться. Мы с Джеффом пршли курс натюрморта.
Джефф походил на художника, причем голодающего. Тощий как жердь, с длинными черными волосами и явной любовью к кофеину, судя по его неспособности стоять спокойно (бьюсь об заклад, что учился он в классе с Урсулой весьма неважно). Кивнув вместо приветствия, он исчез за холстом.
Ли не стал ждать сигнала. Обладающий внушительной массой в футболке с надписью EOTA, он шагнул вперед.
- Я - Ли, - сказал он. - И я ваяю откровения.
Во время приветствия его рука буквально поглотила мою. За спиной у него стояло нечто, напоминающее незаконченный торс, что казалось странным, потому что глины, оставшейся на его завершение нигде не было видно. Рядом стояла конструкция размером с человека, накрытая белой простыней. Ребекка, казалось, не понимала, что в мире есть кто-то еще, тем более в студии. Она сидела на стуле, скрестив ноги. Ззависнув над блокнотом, она что-то яростно в нем писала и так же агрессивно зачеркивала.
- Наша местная поэтесса Ребекка, - сказала Урсула, указав рукой. Услышав свое имя, Ребекка никак не отреагировала. - Я познакомилась с ней в классе этики, - тихо добавила Урсула. Профессор завалил ее на экзамене за то, что она не стала с ним спать.
- А ты сдала, - наконец произнесла Ребекка, не поднимая головы.
- Ирония - уже сама по себе разновидность искусства.
Ребекка ничего не ответила, но царапание стало еще активнее. Я посмотрел на каждого из них и задумался. Крайне неправдоподобный конвейер глубокомыслия. Я был в шаге от разочарования, когда из стоящего в углу сидиплейера до меня донеслось очередное послание: "Мир, который ты видишь вокруг, всего лишь иллюзия".
Я повернулся к Урсуле.
- Так в чем собственно дело? Ты же привела меня сюда не для того, чтобы посмотреть художественную выставку?
- Ни одна из этих работ не предназначена для показа, - сухо ответила она.
Я не очень-то и надеялся, поскольку смотреть было особенно не на что. Я видел заднюю сторону холста, хмурую поэтэссу, сумасшедшего скульптора, и, в общем-то, все. В помещении царил беспорядок - обрывки забракованных холстов, ножи, капли краски, использованные палитры, сварочная маска, паяльная лампа, металлолом и разные мелочи. Почему-то я подумал, что историческое общество не будет против, если город решит снести это здание.
- Тогда для чего это? - с вызовом спросил я. Я хотел знать, что есть задача, никогда ранее не выполнявшаяся. Должна была быть. Я не мог просто взять и вернуться к краткому описанию последствий хламидиоза. Я хотел уйти с определенной целью.
- Готово, - произнес Джефф из-за холста. - Я покажу ему.
- Ты уверена, что с ним все будет в порядке? - спросил Ли Урсулу, имея ввиду меня. Хотя не было похоже, что его это сильно беспокоило.
- Покажи ему, - сказала Урсула.
Джефф отступил от холста, с трясущимися то ли от возбуждения, то ли после двадцати чашек кофе руками. Он подошел к Ребекке, и та, наконец, подняла свои изумрудного цвета глаза (Джефф и Урсула, наверняка, неоднократно рисовали их). Он протянул дрожащую руку и сжал у нее над головой. Раздался звук, похожий на хруст рвущейся бумаги, и он отдернул руку. Сидящая Ребекка внезапно оторвалась от плана реальности и трепещущей тканью опустилась на пол. Задняя сторона порванной декорации была безупречно белого цвета. Над ней открылась зловещая черная пропасть. Края трепетали, словно на ветру, дующем из образовавшейся бездны.
Джефф встал на колени и поднял упавший лист. Его нижняя часть была все еще прикреплена к полу, и выглядела очень реалистично. Конечно, много ли из того, что я видел, существовало на самом деле? Джефф понял лист, который еще несколько мгновений назад был полной решимости, если не сказать, социально опасной поэтэссой. Ребекка по-прежнему была там, только уже неподвижная. И не подумаешь, что раньше она была живой. То, что я видел, являлось обычным плакатом.
- Как вы вернете ее назад? - наконец, спросил я, после тягостного молчания.
- Назад от куда? - парировал Ли. - Ее никогда не существовало.
- И я не заканчивала тот класс по этике, - сказала Урсула.
Джефф повернул свой холст, чтобы я мог видеть. Картина изображала ничем не примечательную ближайшую стену студии... только в середине нее было черное пространство с рваными краями.
Они могли бы вернуть Ребекку назад, но она была трехмерной лишь в визуальном плане. Ее личность была в лучшем случае двумерной. Собирательный образ ее создателей - сарказм от Ли, интерес к поэзии от Урсулы, упорное трудолюбие и склонность к постоянным исправлениям от Джеффа. С такими качествами ей будет лучше в любом чистилище, куда бы ее не забросили.
- Мы называем это "Феномен Голема", - сказала Урсула. - Обычно, монстр, известный как голем, убивает своего создателя. В том мифе есть великая метафора для тяжелой участи художника. Зачастую художник, опережающий свое время, страдает от любых инноваций.
- Он приговорен, - согласился Джефф.
- К тому, что его ценность определяется широкой аудиторией, часто неспособной объективно судить.
- Или мыслить, - добавил Ли.
- Это является в наших глазах богохульством. Обладающие потребностью творить обычно используются и отбраковываются в соответствии с предрассудками и ограниченностью лишь тех людей, которым они могут показать свою работу. Конечно, мы не пытались это как-то изменить. Казалось, обходных путей не существует. Забавно, но способ все-таки был.
Я думал, что все это философствование носит абстрактный характер, и в абстрации было испробованы все стредства. И тут Ли доказал мою неправоту.
- Проще говоря, миру пришел конец.
Эти строки никогда не были написаны. И вы не читаете их. Ничто из нижеописанного никогда не происходило.
Их теория была безумием, и до 1-го января нашей новой эпохи я ни за что не поверил бы в нее. Но что если 2000-го года не было? Ни одно преступление против человечности не помогло бы правильно выстроить конечный процесс. Двадцатый век видел беспощадное истребление в войне миллионов, в основном сторонних наблюдателей... потом на свет появился рок-н-ролл, и все снова стало хорошо. Может, пока мы проявляли недюжую изобретательность в методах массового уничтожения, мы тем самым оберегали себя. Но что если даже это закончилось? Что если повторение и застой в искусстве нашли отражение не только в скучных произведениях, но и в передовой науке? Что если упомянутые научные прорывы были лишь экспериментами по