енно шел, не останавливаясь в пути. Он наконец-таки говорит – всем строем поэмы – то бо́льшее, ради чего он ее писал.
Она не о споре Шаддая с сатаной. Не о величии и произволе Бога. И не о том, что человеческие страдания в этом мире необъяснимы, как и сам мир.
Смысловую структуру необыкновенной поэмы, включенной в ветхозаветный канон под названием Книга Иова, можно выразить краткой словесной формулой:
ИОВ ПРОТИВ БОГА. – БОГ ЗА ИОВА. – ПОТОМУ ЧТО.
Потому что, во-первых, Бог испытывал на самом деле друзей Иова – и они не выдержали испытания, они лгали, и не просто лгали, а лгали Богу, клеветали на Иова, как и сатана. Поэт в средине поэмы говорит об этом прямо устами Иова, упрекающего друзей в том, что они пытаются приписать вину невинному ради абстрактной, оторванной от реальности, в которой очутился Иов, и потому абсолютно бесчеловечной защиты Бога, Богу ненужной:
Разве должны вы для Бога говорить неправду
И ради Него говорить ложь?
И во-вторых, потому что Иов верен правде, а значит, Богу. Иов стоит на своем – на правде, – не оглядываясь даже на опасность быть уничтоженным разгневанным Богом. Иов решается на настоящий, гибельный спор с Шаддаем, который не идет ни в какое сравнение с безопасным спором сатаны с Богом. Маленький земной человек Иов, не имея того иммунитета от смерти, каким обладает сатана, бесстрашно вступает ради правды в противостояние с самым могущественным Существом во Вселенной:
Вот Он убивает меня, не буду надеяться,
Но о путях моих перед лицом Его буду спорить.
Иов, как и все персонажи поэмы, кроме Яхве и сатаны, не знает о подоплеке ужасных событий – о споре на небесах, который обрек его на страдания, – но он знает, что Бог поступил с ним жестоко, неправосудно. И прямо говорит Ему об этом, демонстрируя волю и искренность свободного человека перед лицом ужасающей и неодолимой силы. Тогда как друзья Иова, на которых, вопреки ожиданиям, обрушивается гнев Бога, демонстрируют догматическую, покорную и в глубине своей неискреннюю веру бездумных и безвольных рабов. Они отстаивают перед Богом собственную ложь о вине Иова – и тем самым служат не Богу, а сатане. Они рьяно пытаются залить потоками слов, с виду праведных, те огненные глаголы, которые Иов, не отступаясь от правды, бросает Богу.
Иову Бог в Эпилоге поэмы возвращает былое благосостояние, после того как он совершает молитву за своих друзей, отводя от них гнев Всевышнего. Бог даже удваивает богатства Иова.
И Яхве благословил последние (дни) Иова более, чем первые, и было у него четырнадцать тысяч (голов) мелкого скота, и шесть тысяч верблюдов, тысяча упряжек волов и тысяча ослиц.
У Иова снова появляются дети – семь сыновей и три дочери.
Иов в полном здравии живет еще сто сорок лет от момента нового и совершенно фантастического поворота своей странной судьбы.
И умер Иов в старости, сытый днями.
Вот теперь Шаддай действительно выигрывает спор с изворотливым сатаной, вселившимся после двух своих неудач в трех друзей Иова. Богу яростная искренность и огонь обличительных речей Иова приходятся по Душе, по Духу. И это то, что исповедует поэт.
Автор самой загадочной ветхозаветной книги, приведя ее к невероятному финалу, наконец-таки ставит точку.
Дело Бренты
К расследованию дела, в которое впуталась Брента, я приступил не сразу. Поначалу она заинтересовала меня как таковая – как объект природы, вызывающий непосредственные ощущения. Поселившись однажды на ее берегах, у подножия Альп, в городе Бассано дель Граппа (в 70 километрах к северо-западу от Венеции), я лишь изредка развлекал себя мыслью, что Брента – самая русско-литературная речка на Апеннинском полуострове. Гораздо чаще я просто бездумно пользовался ее водно-каменным телом. Отдельная часть этого тела – между Альпами и Ponte Vecchio (Старым мостом), сработанным в 1568 году по проекту Палладио, – была для меня наиболее привлекательной. Там, недалеко от моста – главного сокровища Бассано дель Граппа – есть порог, где Брента, натыкаясь на огромные валуны, ревет, гудит, разбрасывает в воздухе клочки белой пены. Выглядит угрожающе. Но по мокрым валунам можно осторожно выйти на средину речки и привольно устроиться на выступающей каменной плите – с книгами, с ковриком, с бутылочкой красного. Что я и делал почти ежедневно. Книги очень скоро оказывались под затылком, а перед глазами вместо близких букв плыли далекие облака. Я с умом пользовался даже водной пылью, которую Брента поднимала вокруг меня. Я нарочно ложился ближе к краю плиты, зная, что эта пыль – надежное средство от перегрева; закутавшись в нее, можно смело спать под палящим солнцем. Мысли о причастности Бренты к русской литературе, о магическом воздействии этой речки на воображение, на писательскую работоспособность и т. д. приходили мне в голову лишь в той форме, которая не имеет ничего общего с бодрой деятельностью ума. Засыпая, я думал, что вот было бы неплохо поставить на эту плиту письменный стол, на стол – компьютер, по бокам – книжные шкафы, а у южного края плиты расположить зашторенное окно; представлялся даже (в качестве подручного) затяжной московский дождь за окном… Литературная речка сполна расплатилась со мной за то, что я не искал в ее струях литературы. Времени, которое утекло мимо меня вместе с водами Бренты, хватило бы на увесистый роман – я написал лишь два четверостишия. Одно – на самой реке:
По правое ухо Брента шумит,
По левое ухо цикада поет.
Беззвучны сосна и прибрежный гранит,
И селезня низкий полет.
Другое – в съемной квартире на via Petrarca, на узком балконе, который выходил в сторону казарменных зданий. Мне был хорошо виден плац. По утрам на нем выстраивались ратники в шляпах старинного покроя, украшенных длинными перьями. Это были alpini – солдаты горнострелковых войск Италии. Кроме снаряжения и оружия, старинным у них было все – и брусчатка на плацу, и пуговицы на мундирах, и медный горн, и служебные мелодии, выводимые на нем, и сама казарма, которая носила имя ближайшей горы – Caserma Monte Grappa. Звуки горна выталкивали меня из постели в 6:30 утра. Опущенные жалюзи и подушка на ухе были бессильны перед их бодрящей пронзительностью. Я отчаянно призывал на головы егерей всевозможные беды – высадку шпионов в горах, вторжение диверсантов, злую угрозу из татарской пустыни (где ты, Дино Буццати!). Однако я не дождался чрезвычайных событий, которые потребовали бы от казармы переброски в горы всех сил, включая горниста. Через месяц-другой я втянулся в солдатский режим. Результатом были ранние – чуть свет – походы к берегам Бренты и четыре строчки:
В казарме горных егерей трубят подъем.
На склонах Монте-Граппы снег вчерашний —
Так утро начинается, а днем
Над речкой колокол звонит с высокой башни.
Но вернемся к делу. Имена его главных участников, или, как принято говорить в таких случаях, фигурантов, чрезвычайно значительны – Пушкин, Набоков, Ходасевич. Дело берет начало в первой главе «Евгения Онегина», речка – в Доломитовых Альпах. Она вытекает из озер Кальдонаццо и Левико, которые питаются термальными источниками и лежат чуть южнее города Тренто на высоте 450 метров над уровнем моря в окружении заснеженных вершин. От озер река направляется на восток по долине Вальсугана, которую проложили в горах гигантские ледники четвертичного периода. Брента повторяет их путь. Достигнув ущелья Примолано, она резко сворачивает на юг и вблизи городка Чисмон дель Граппа принимает воды своего самого большого притока – реки Чисмон. Затем она прыгает, спускаясь все ниже и ниже, по каменистым порогам и устремляется, пересекая восточный край плато Азиаго, к горному селению Вальстанья. Там ее ждут еще два притока – один вытекает из озерца Субьёло, другой – из грота Ольеро. Взяв их воды, Брента продолжает бежать на юг по сумрачному каньону между горным массивом Монте-Граппа и плато Азиаго, пока наконец не вырывается на залитую светом Паданскую равнину. На границе горного и равнинного мира речку встречает город Бассано дель Граппа, возвышающийся на холме, образованном древней мореной. Четвертичные ледники, которые нагромоздили этот холм из обломков горных пород, вытолкнув их на край равнины, завершили здесь разрушительное движение. Брента же продолжает свой путь.
Перекатившись с ревом и грохотом через порог и огромные валуны (среди них та гостеприимная плита, о которой я упоминал), река спешит к холму, разделяет его пополам, протекает под Старым мостом Палладио, ощупывая опоры деревянного шедевра, затем струится под Новым мостом (Ponte Nuovo), сооруженным в Первую мировую войну, выходит из Бассано, достигает городка Фонтанива и плавно отклоняется на юго-восток, завершив ту часть своего пути, которая пролегает по так называемой Верхней равнине (L’alta pianura), имеющей значительный наклон. Перепад уровней между Бассано и Фонтанивой составляет 110 метров. Далее он уже не такой существенный – 30 метров на 50 километров.
В зоне Средней равнины (La media pianura) Брента отчаянно извивается; излучины следуют одна за другой; капризность течения доходит до крайности: перед мостом Кампо Сан Мартино река вдруг разворачивается на 180° и делает вид, что собирается течь назад, к своей юности и колыбели – к Альпам. Но новый поворот возвращает ее на прежний курс – в сторону Адриатического моря. Это повторяется несколько раз. В Лимене, на подступах к Падуе, Брента впервые обнаруживает на своем пути искусственный рукав – канал Брентелла, прорытый в начале XIV века и связывающий ее с южной соседкой – рекой Баккильёне. В восточных предместьях Падуи она вновь соединяется с Баккильёне через канал Пьёвего, возникший на столетие раньше.
За Падуей Бренту ждут Венецианская низменность (La bassa pianura veneziana), зона лагуны (zona lagunare) и море – загробный мир всех рек. На этой последней стадии своей жизни Брента не принадлежит себе, ибо она вступает в тот особый район Апеннинского полуострова, где со времен расцвета Венецианской республики лишаются собственной воли все воднотелые существа, способные угрожать покою лагуны и ее островам – хранилищу драгоценного города. Бренте, которая среди таких существ всегда стояла на первом месте, суждено пережить здесь множество метаморфоз и испытаний, уготовленных ей неумолимой гидротехникой… В Адриатическое море река уходит не своим путем – через искусственное устье близ Кьоджи. На своем, природном, пути все ее тело расчленено затворами шлюзов; ток ее жизни насильственно прерван на берегу лагуны – в городке Фузина напротив Венеции.