Сердце Найта сладко встрепенулось в предвкушении. Штэф подмигнул брату, кивнув на альбиноса:
— Ну, что я тебе говорил! А ты — бухать, бухать, алкоголик чёртов, всю жизнь мне испортил, чучело некультурное!
Трое парней вышли из такси, нажали на дверце кнопку «свободно», и машина сразу же заскользила в сторону ближайшего вызова. Посетители комплекса поглядывали на киборгов с интересом и недоумением. В подобных местах редко можно увидеть этих дуболомов.
Найт и близнецы преодолели сад и вошли в тенистую прохладу обширного зала. Он заметно уступал размерами холлу в генштабе, но здесь почти не было народу, и каждый звук взлетал к высоким сводам, обрастая эхом. Так и хотелось вести себя как можно тише. Всё здесь казалось старинным, непривычным, удивительным. Элементы обстановки наверняка сохранились ещё со времён Пыльной Войны, а то и более ранних. Островками современности были лишь лифты, а также плазменные информационные щиты.
Впрочем, братья прекрасно знали, куда им нужно, потому прошагали мимо всех щитов. Они утащили Найта к лифту и набрали сложный код, свойственный не только вертикальным, но и горизонтальным лифтам. Движение с рывками в стороны, вперёд и назад, с закладыванием ушей, с ощущением падений и взлётов продолжалось несколько минут, но вот обитые имитационным деревом створки раздвинулись, и Найт оказался в огромном помещении, полумрак которого нарушал лишь свет, струящийся из коробок бронированного стеклопласта. В коробках стояли совершенно невероятные предметы, большинству из которых Найт не знал названий, но некоторые вспомнил: пианино, арфа, скрипка, виолончель, гитара. Были тут и допотопные синтезаторы с механическими клавишами, без единой чувствительной панели или мнемовыхода, и искусно выполненные скульптуры людей в причудливой одежде, с огромными старинными микрофонами в руках. Среди скульптур попадались и женщины, и странные, непривычные, даже в какой-то степени уродливые люди с тёмно-коричневой кожей, толстыми губами и широкими носами. На полу иногда попадались фиксирующие панели для голограмм, сейчас выключенные и тёмные. На стенах поблескивали огромные плазменные экраны.
Музей спал.
— Извините, экспозиция ещё не готова, там же написано… Ах, всё никак не заблокирую доступ лифтовой кабины, — приближался дребезжащий голос, и вот из полумрака вышел, ковыляя, тощий и сухой, словно мумия, старик в утеплённом комбинезоне. Самый обычный старик, каких много в музеях. Однако вместо глаз у него торчали такие же древние, как он сам, визоры из чёрного пластика. Казалось, будто в морщинистое лицо вплавлены объективы старинных фотоаппаратов. Кожа вокруг визоров чуть воспалилась. Найт уставился на старика, хотя и понимал, что так пялиться невежливо.
— Аааах. Это же мои мальчики! — старик медленно развёл руки в стороны и слабенько обхватил торсы Штэфа и Генриха, те осторожно обняли его в ответ.
— Господин Старр, как вы тут? Без свежего воздуха, без солнца! Вам же вредно!
— Пустяки, — отмахнулся старик и обратил свои жуткие «глаза» к Найту.
— Представьте же мне вашего друга.
— Это Найт. Сын Мастера Ирона, хозяина Броксы.
— Ирон… Да, кажется… кажется припоминаю, — однако по тону его голоса было очевидно, что никого он не припоминает.
— Найт, это Майкро Старр, мы тебе о нём рассказывали… Господин Старр, наш друг просто обожает историю и музыку. И историю музыки. Мы подумали, что вам было бы интересно побеседовать с таким увлечённым человеком.
— О, конечно! Нынешняя молодёжь, увы, забывает истоки. А кто не помнит прошлого, не имеет будущего. Искусство же, искусство вечно, особенно искусство музыкальное. Ведь музыка — это универсальный язык Вселенной, — старик уже настраивался на свою излюбленную волну. Найт пробормотал:
— Музыка? Я думал, математика… — он в растерянности уставился на близнецов, которые потихоньку пятились к лифту.
— Что вы, юноша! Музыка, только музыка! Пойдёмте, я вам всё покажу.
— Ну, вы пообщайтесь, а мы скоро вернёмся. Найт, мы на часок, — с этими словами братья ретировались, и Найт остался один на один с хранителем старины.
Майкро Старр походил на истощённую черепаху или на призрак, который заблудился среди этих стеклянных коробок, сочащихся мягким светом. Но он прекрасно ориентировался среди них. Вскоре Найт забыл о неловкости, с жадностью слушая рассказ старика, почти такой же увлекательный и интересный, как у Дэнкера Миккейна, даже фразы попадались похожие. Кстати, надо бы по возможности сообщить любимому учителю об успехе в столице! Пусть пока маленьком, но успехе…
Майкро Старр удивительно стройно повествовал о развитии музыки от древнейших времён до конца доядерной эпохи, о Тёмном Времени, о первых восстановительных работах, о потерях и обретениях, об удивительных открытиях «хорошо забытого старого».
Он останавливался рядом с некоторыми коробками и нажимал кнопки на специальных панельках — так можно было включить запись того или иного инструмента.
Найт слушал как заворожённый. Майкро Старр тем временем повёл его к панели с целым рядом наушников. Каждый желающий мог послушать музыку давно ушедшей эпохи и самостоятельно провести параллель с современными сетами модных диджеев.
— Вот, юноша, полюбопытствуйте. Это классика. Сейчас такое вряд ли станут играть в клубах.
Найт поспешно надел наушники, но при нажатии кнопки услышал вовсе не что-то похожее на Вивальди или Генделя. Минималистичная, глуховатая электроника. Совсем, как сейчас сказали бы, «плоская». Ровный ритм, никаких модных синкоп, обычный человеческий голос, изменённый вокодером. Молодой киборг слегка скривился и сказал:
— Но ведь это не классика! То есть это как бы современная классика, но не…
— Узнаю, узнаю неугомонного Дэнкера! — тихо усмехнулся старик, покачав головой. На изумлённый взгляд альбиноса он ответил:
— Вы же учились в Броксе?
— Да.
— И историю вам читал некий Дэнкер Миккейн? Ах, помню этого юношу. Весьма талантлив, но, увы, склонен к ненужному бунтарству. Вы правы, Найт. С точки зрения человечества в целом эта музыка не является классикой. Но с точки зрения истории нового человечества — является. И знаете, почему?
Найт отрицательно покачал головой.
— После Пыльной Войны старая цивилизация не исчезла бесследно. Она разлетелась на осколки. К этим осколкам относилась и музыка того времени. Как правило, выживали в Тёмное Время сильные, агрессивные мужчины. И музыку они любили соответственную, бережно сохраняя носители — диски, кассеты, которые представляли собой материальную память о прежней жизни. Эта память переходила из поколения в поколение, превращаясь в семейную реликвию. В реликвию прошлого. В эталон и классику. Правда, у Эуро и Империи произошло в этом смысле некоторое расхождение понятий. В Эуро больше чествуют так называемый металл. А вот в Империи высокой чести удостоилась электронная музыка. Вероятно, это связанно с тем, что Империя испытала наибольшее культурное влияние полиса Муниха, некогда находившегося на территории так называемой Германии. Только назывался он тогда Мюнхен. А Эуро всё больше склоняется к культуре Свенского острова, и чует моё сердце, недалёк тот день, когда столицу Эуро из Муниха перенесут в Осло… Однако мы немного отвлеклись. Пойдёмте, Найт, я покажу вам исток всего, что вы можете слышать сейчас в клубах и Сети.
Старик и молодой киборг подошли к одной из коробок. Внутри находился очень грубо сляпанный истукан: тело его представляло собой пластиковый торс, похожий на те, что стоят в некоторых ателье для малоимущих слоёв населения; его подпирали две металлические подставки; одна рука отсутствовала, а вторая была механической, с пластиковой полурасслабленной ладонью. Голова была выполнена довольно реалистично, но всё же с наивной простотой, и заметно потрёпана временем. Найт удивился, как это лицо, скопированное с мужчины, умершего более половины тысячелетия назад, похоже на те лица, что попадаются навстречу каждый день. Пожалуй, если бы по улице прошёл человек с такими чертами, он прекрасно вписался бы в толпу. Высокий, слегка выпуклый лоб с залысинами, выдающийся треугольный нос с лёгкой горбинкой, круглые, типичные для среднестатистического имперца, светлые глаза.
— Конечно же, это не истинное начало всех начал, — вздохнул господин Майкро Старр. — До них, в самом начале двадцатого века доядерной эпохи, было объединение творческой богемы Dada, породившее машину Noise Intoners. Затем — Стравински и Кандински… простите, это произносится как Стравинский и Кандинский. Затем — господин Теремин. Затем — первый в мире аналоговый синтезатор Moog. И вот, наконец, пришли они. Люди, возведшие Машину в абсолют. После них все прочие были лишь вторыми.
Старик выдержал паузу, глядя на истукана под стеклом, словно загипнотизированный. Вдруг встрепенулся и энергично засеменил куда-то, бормоча на ходу:
— Позвольте, я всё-таки включу для вас…
Через минуту что-то щёлкнуло, и в помещении гулко разнеслись смутно знакомые Найту звуки, такие же плоские и нарочито-ритмичные, как те, что он слушал совсем недавно. Механический голос заговорил что-то, и Найту показались знакомыми некоторые слова. «Мы», «роботы», «батарея», «энергия», «механика». Только произносились они странно. Истукан вдруг дёрнулся, завертел головой, плавно приподнял руку и прижал её к пластиковой груди. Найт улыбнулся, с интересом следя за его скудными, отточенными движениями. Сейчас танц-андроидов делают с такими движениями, но вроде бы стремятся к большей натуральности.
Вдруг истукан протянул единственную сохранившуюся руку к своему зрителю и повернул к нему голову. Найт вздрогнул. Ему показалось, что эта кукла смотрит на него осмысленно. В уголках узких, красиво очерченных губ пряталась улыбка Джоконды.
Найт осторожно приложил к стеклу ладонь. Кукла смотрела на него лишь мгновение, потом снова завертела пластиковой головой из стороны в сторону, поскольку несовершенство конструкции не позволяло сделать больше никаких движений. Наваждение схлынуло, Найт качнулся назад и потряс головой. Наступила тишина. Истукан замер, держа руку напротив несуществующего сердца.