«Первый редактор для журналиста — как первая любовь. Та, которая не ржавеет. И чаще всего несчастливая, — написал А. Соснов в эссе, которое помещено в книге „Геннадий Селезнёв. Прямая речь“. — А мне в самом начале профессии повезло встретиться с главным редактором, которого считаю лучшим в своей жизни. Попробую объяснить, почему…
…Представьте: домашний ребенок, выросший в учительской семье, выпускник Техноложки возился с пробирками в НИИ и другого пути в вожделенную журналистику, кроме как через „Смену“, которую сам же считал „рабоче-крестьянской“ и „пэтэушной“, не видел. Но и в нее надо было как-то попасть!
Это моя, вполне безнадежная ситуация.
Выручили комсомольские связи. Бывший секретарь комитета комсомола Техноложки Миша Хомутов в ту пору возглавлял Ленинский райком ВЛКСМ. Он дал мне телефон заместителя главного редактора „Смены“ Геннадия Селезнёва. Я позвонил и в тот же день после работы приехал на Фонтанку, 59, — Селезнёв дежурил по номеру.
Говорят, что первое впечатление помогает схватить суть. Я увидел своего ровесника и поразился тому, насколько же он красив. Так на плакатах изображали комсомольских вожаков — с прекрасной осанкой, с правильными чертами лица и открытым взглядом. Вроде ничего особенного: сидел в кабинете на втором этаже „Лениздата“ и при свете настольной лампы читал полосы. Но клянусь, я сразу подумал, что этого парня ждет большое карьерное будущее.
Мы начали общаться, я приезжал вечерами, бросал пальто на диван в его кабинете, он читал мои опусы, дымя „Беломором“ (позже перешел на сигареты с фильтром). Читал первым, после чего отдавал в профильные отделы — чтобы новичок не ждал поблажек от его дружеской опеки. Зато перед публикацией звонил мне в лабораторию — покупай, мол, завтра газету».
«…Я-то уже считал себя своим в этой газете, а для него не было своих, любимчиков, он ровно дышал ко всем. Поручился за меня завотделом рабочей и сельской молодежи Олег Петриченко. Так я стал сменовцем, а Селезнёв — моим первым, к тому времени уже главным, редактором.
Легко сказать: „Он в этой должности был профессионалом“. Несколько сложнее разобраться, из чего это понятие складывается. Пожалуй, в нем органично сочетались деловые и человеческие качества — прежде всего, любовь к порядку и порядочность. Как редактор он был не боссом, а нашим товарищем (не для всех по возрасту старшим), не допускал субъективизма в оценках и перепадов настроения, уважал мнение коллег, чтил справедливость, словом, такой ход вещей, который на языке того времени назывался демократическим централизмом. И благодаря этому набору качеств умело управлял „Сменой“, сделав ее лучшей „молодежкой“ страны. А я, отбросив свой доморощенный снобизм, увидел, какие замечательные в этой „пэтэушной“ газете перья: Слава Недошивин, Сергей Грачёв, Полина Соловей, Наташа Чаплина… Недаром „Смену“ сравнивали с грядкой, из которой то и дело выдергивали журналистов более солидные „взрослые“ издания. Да и сам Селезнёв созрел на этой грядке для „Комсомолки“, „Учительской газеты“, „Правды“.
…Он позволил пассионарному Мише Белоусову создать на базе „Смены“ структуру для воспитания кадров „с улицы“ и патронировал его школу-студию, выпускники которой вливались в редакционный коллектив.
…Он поддержал мое предложение выпускать страницу молодых ученых и специалистов „Эврика“. Селезнёв добивался баланса материалов о комсомольской жизни — и жизни вообще (что под перекрестным присмотром ленинградских обкомов и горкомов КПСС и ВЛКСМ требовало особого искусства)…
…Самый замечательный момент наступал по возвращении из командировки, когда ты приходил в кабинет главного редактора и делился свежими впечатлениями. В моей уже долгой профессиональной жизни Геннадий Селезнёв остается единственным главным редактором, который любил и умел слушать такие рассказы. Не подгоняя, аккуратно запаливая очередную сигарету, задавая уточняющие вопросы. А в конце дружелюбно говорил: „Ну, иди, отписывайся. Удачи!“ Ощущения были фантастические, хотелось донести до читателя, не расплескав, всё то, что так искренне поведал главному».
Но еще об одной своей командировке Аркадий Соснов мало кому рассказывал и в очерке о Селезнёве о ней не упомянул: это очень, очень, очень личное… И всё-таки чувство благодарности Геннадию Николаевичу потом пересилило. Вот фрагмент нашей беседы с Аркадием:
— Для меня это были самые тяжелые переживания в жизни. Мой переход в газету из НИИ, где я работал как выпускник Техноложки, совпал со смертью родителей. В течение полугода я потерял сначала отца, а потом и маму. Причем она умирала внезапно и в муках, у нас дома, на моих глазах. И я ничем не мог ей помочь. У нас даже телефона не было в квартире в Веселом поселке, это такой большой район новостроек, где мы жили. Рванул по кривым асфальтовым дорожкам, по мосту через речку, к универсаму, где стояла будка телефона-автомата — минут десять бега с колотящимся сердцем, вызвал скорую. Вернулся, мама была еще жива. Приехали врачи, пожимают плечами. Кричу им: «Делайте что-нибудь! Нужен укол в сердце!» Сделали. Не помогло.
…Была уже ночь. Я выскочил во двор. Огромный жилой массив. Чувствую себя абсолютно одиноким. Увидел, что к одному из подъездов подъехала скорая помощь. Какое-то странное чувство возникло, что не мне одному плохо. А потом я увидел, что выводят молодую женщину с животиком, очевидно, повезли ее рожать. И как вот это сошлось — и смерть самого близкого человека, и чья-то будущая жизнь…
Едва дождался утра, поехал в редакцию. А куда мне было еще деваться? Пришел к Геннадию. Он, наверное, по моему лицу всё понял и сказал, что, как только похороню маму, отправит меня в командировку. Куда он меня мог отправить? Не в санаторий же. В Волховский район, готовить материал к юбилею Волховской ГЭС. Это было очень жесткое решение. Но правильное. Единственный способ переключить меня с горестных мыслей на работу.
И я помню, как там, в районном центре Волхов, собирал информацию, заставлял себя вникать в историю плана ГОЭЛРО, в производственную тему. Сделал материал под названием «Первая любовь революции», его напечатали в двух номерах. По-моему, это был мой первый материал с продолжением, который вышел в газете «Смена». Наверное, Селезнёв понял, что на меня можно положиться.
Глава 4Он никого не бросал
Каждое утро в редакции «Смены» начиналось для Геннадия Селезнёва со взгляда на телефоны: который из них зазвонит первым — городской, внутренний или «вертушка», т. е. телефон спецсвязи, по которому обычно звонили «сверху» и так же обычно вызывали на ковер для личной беседы.
После звонка по «вертушке» Селезнёв немедленно брался за трубку внутреннего телефона, чтобы выяснить ситуацию у людей, которые знают о ней лучше, чем он.
Рассказывает Игорь Пестун:
— Я был еще на договоре, когда в газете напечатали мой материал «Опровержение», подвал строк на четыреста. Я вступился за студентов Педиатрического института и Политехнического института, чтобы защитить их от произвола руководства. Но из ректората Педиатрического тут же пошла наверх жалоба. И вот Селезнёв вызвал нас с Леонидом Богачуком, который был тогда зав. отделом рабочей молодежи, и настроен был главный редактор воинственно. Листает обкомовский справочник, звонит зав. отделом Выборгского райкома КПСС и отправляет нас к нему, куда вызвали и проректора вуза. И добавляет: «А то будут тут всякие нам указывать!»
Я еще раз изложил в райкоме факты.
В итоге зав. отделом райкома камня на камне не оставил от вузовской апелляции. Иного мы и не ожидали. В советской прессе, напомню, действовал принцип доверия руководства своим сотрудникам. Никогда старшие — главные редакторы, заведующие отделами — не перепроверяли сами какие-то факты, которые изложил корреспондент.
Тут не помешает рассказать о самой статье Игоря Пестуна, которая вызвала грозную реакцию руководства Педиатрического института — жалобу на газету в партийные органы — и немедленную реакцию Селезнёва: защитить сотрудника!
Однажды в сентябре два студента Политехнического института — Марк Плискин и его друг Валерий Логинов — приехали на велосипедах в сельскохозяйственный лагерь Педиатрического института, который располагался на территории совхоза «Бугры» во Всеволожском районе Ленинградской области, чтобы навестить жену Марка, третьекурсницу Наташу Попову. Вместе с другими студентами Наташа убирала урожай на картофельном поле совхоза — обычная практика в те годы.
В ответ на веселый вопрос «Ну, как вы тут все?» жена, естественно, рассказала мужу всю неприглядную правду. «Как-как? Мокнем под дождем, согреться, да и просто вымыться теплой водой негде, и это, представляешь, уже две недели так, постирать никто ничего не может, потому что нет горячей воды, боимся простудиться, застудиться, да и вообще — как-то всё промозгло и неприятно». А ведь это всё молодые девушки (их было большинство на курсе — всё-таки будущие детские врачи), каково им без душа или бани, да без стирки в незнакомой деревне?
Что в таком случае сделает нормальный любящий муж? Пойдет по-мужски разбираться!.. Ну ладно, в данном случае (студенты всё-таки) эти ребята отправились лишь объясняться с руководством сельхозлагеря. Тут же, не собираясь никуда жаловаться, они зашли в соседний дом, где попытались поговорить с деканом и преподавателями — руководством того большого сельскохозяйственного отряда.
«Всего несколько вопросов, — пишет И. Пестун, — хотели задать студенты-политехники руководству лагеря, а именно: почему бойцы отряда выходят в поле без полиэтиленовых накидок; по какой причине две недели не организуется баня? почему бы в поле не поставить навесы от непогоды? как бойцам постирать без горячей воды?»
Каким же оказался результат посещения ребятами руководства лагеря?
«Визит студентов Политехнического расценивался как неслыханное нахальство, никак не отвечающее житейскому вопросу: если каждый будет приходить навести порядок, что же получится?.. Какое у них право проверять? Кто уполномочил? Комиссия райкома комсомола — понятно, комиссия санэпидстанции — тоже понятно, а эти?..»