Селезнёв, кстати сказать, при рассмотрении писем всегда вставал на точку зрения читателя, обратившегося в редакцию.
Виктор Иванович уже предвкушал, кто письмом займется. Правда, жил этот автор далеко — в Хабаровске. Александр Куприянов. Он работал тогда собственным корреспондентом «Комсомольской правды» по Хабаровскому краю, Магаданской области и Еврейской АО. Но его уже приметили «на этаже». Куприянов не раз выезжал в «чужие» территории по сложным письмам. Есть у Александра одна особенность: он по своему характеру эдакий дальневосточный золотодобытчик, старатель — упорный, злой, непреклонный, будет сидеть в командировке и копать, пока всё не выяснит.
Очень долго — месяц! — пришлось работать Куприянову в белоцерковском «забое», пытаясь разобраться в сути тяжелой ситуации в одной из школ города, ученики которой, комсомольцы-активисты, параллельно с открытой частью своей жизни до того заигрались в сверхчеловеков, презирающих всё и вся, что один из них, кто и написал в редакцию анонимку, взвыл от откровенного двоедушия друзей, а также от недовольства собой и взялся за перо.
Много лет спустя Александр Иванович напишет в нашей знаменитой «собкоровской книге» об истинном содержании того анонимного послания, которое фактически так и не было процитировано в его еще доперестроечном очерке 1985 года: «В письме содержались пока еще не проверенные факты знакомства лучших старшеклассников-комсомольцев школы с трудами Гитлера и теоретиков нацизма, а также примеры „закалки“ личной воли. Ножами резали друг другу руки в кровь, на чердаках метали заточки в кошек, распятых на балках».
Старший товарищ Виктор Андриянов велел Саше после приезда в Белую Церковь сразу пойти в горком ЛКСМУ, а то и в КГБ и показать там письмо. А лучший друг и коллега Юрий Лепский, также перебравшийся в Москву собкор, посоветовал поначалу внедриться в группу. Но с умом: «Тебе уже поздно изображать из себя шпану… Твоя задача — стать у них лидером. И постараться поселить в них сомнение!»
Куприянов отрастил длинные лохмы и появился на Сан-Бабила, как называли «двуликие» местную аллейку, с дефицитными пластинками, привезенными из Москвы. И таким образом внедрился, насколько возможно, в группу доморощенных неофашистов.
Материал, подготовленный Александром в итоге долгой командировки, подготовили к печати. «Но свирепая цензорская правка требовала коренной переделки очерка, — вспоминает Саша. — …На Сан-Бабила они приветствовали друг друга, вскидывая руку в характерном жесте. Цензор, внимательно глядя мне в глаза, спрашивал: „Это какой жест вы имеете в виду?!“ Сейчас я бы написал просто: кидали зигу… („двуликие“ практиковали нацистское приветствие „Зиг хайль!“ с экзальтированным выбросом правой руки вперед и вверх. — Т. К.). А тогда из очерка старательно вымарывались слова „фашист“, „фашиствующие“, „арийское высокомерие“, „сверхличности“. Только пример того, как немцы в годы Великой Отечественной войны вывозили вагонами с Украины чернозем в Германию, цензоры оставляли неизменным в каждом варианте очерка».
Материал Куприянова давно уже набрали на линотипе, то бишь отлили в гарте; были тиснуты гранки; главный редактор Г. Н. Селезнёв, что называется, не вылезал из ЦК КПСС, куда всякий раз ездил с обновленным вариантом очерка. Юра Лепский помогал прохождению материала тем, что подсказывал другу Саше, как можно выправить текст, чтобы и правду сохранить, и цензуру уломать. При этом автор продолжал работать собкором в Хабаровске. Осенью 1984 года Геннадий Николаевич Селезнёв сказал, наконец, Александру Куприянову по телефону:
— Этот материал мы опубликуем!
Но прошло еще несколько месяцев, прежде чем куприяновские «Двойники» были напечатаны. Это произошло 20 января 1985 года.
Перечитывая этот очерк спустя десятилетия со дня его публикации, трудно избавиться от недоумения. Почему главными противниками очерка всякий раз оказывались цензоры? Вопрос, что называется, на засыпку.
Главлит был учреждением по охране государственных тайн в печати. Нужное слово тут — именно государственная тайна. А это не совсем то, что тайна военная, за раскрытие которой в любой стране и в любую эпоху полагается суровое наказание. У нас нельзя было, например, до широкого распространения спутников-шпионов публиковать в СМИ фотографии, снятые с определенной высоты, да хоть с многоэтажного дома, потому что в объектив могли попасть оборонные предприятия или сверхсекретные НИИ, а также люди, на них работавшие. Что это: военная тайна или государственная? Первое, поэтому тут цензуре никто и не возражал.
Однако СССР был особым государством, так что и тайны у него были особенные.
Такие материалы, как «Долг» Инны Руденко, опубликованный исключительно благодаря самоотверженному мужеству Селезнёва, или очерк «Двойники» Александра Куприянова, также огромным трудом Селезнёва напечатанный в газете, показывали такие «совсекретные» углы советского дома, которые хозяева продемонстрируют далеко не каждому.
Напечатать статью Руденко о тяжелом инвалиде, вернувшемся с афганской войны в родной Никополь и не получившем там помощи от государства, означало подтвердить раскрытие информации, которая, в общем, была известна советским людям по горю родных и близких, встречавших из «Афгана» груз 200.
Но очерк Куприянова «Двойники» о двуликих комсомольцах был — по-своему, разумеется, — еще опаснее для политической репутации страны. Он рассказывал о существовании тайного духовного подполья в «самой прекрасной стране мира», где все довольны судьбой и жизнью. Журналист призывал присмотреться к двуличию как способу удобного существования. Намекал на то, что не только в среде старшеклассников может такое развиться, а гораздо выше, если сызмальства привыкнуть врать и скрывать. И эта вот правда из самой популярной в стране газеты была абсолютно необходима обществу как сильное, возможно, в чем-то опасное лекарство при смертельной болезни.
Однако не все любили правду больше принятых правил, как это было свойственно газетному политику Селезнёву. На этот раз, с публикацией «Двойников», он снова победил. И это был только один пример побед «Комсомолки» в самостоятельном плавании, за несколько месяцев до пресловутой «перестройки», в результате которой всё всем стало можно.
Энергия натиска
Для побед Селезнёву нужны были люди, которые отличались энергией натиска. В чем-то свои для него люди. Он разглядел эти черты за несколько лет до описываемых событий в совсем еще молодом Куприянове, когда тот только шел в собкоры.
Утверждение Александра Куприянова на бюро ЦК ВЛКСМ удивительно напоминает перипетии, которые пришлось пережить Николаю Кривомазову, будущему красноярскому собкору «КП», и Николаю Долгополову, будущему первому заместителю главного редактора и будущему собкору «КП» во Франции.
У Куприянова за плечами так же, как у Долгополова, стоял развод.
Умудренная жизнью завкадрами «КП» Ирина Ивановна Троицкая посоветовала будущему собкору не писать об этом казусе в биографии, что тот и сделал. Но первый секретарь ЦК ВЛКСМ заметил другую предательскую подробность.
— …Вдруг Борис Пастухов спотыкается и говорит: «Так, я не понял, чего это ты из зам. редактора краевой молодежной газеты — и вдруг стал учетчиком отдела писем в партийной газете?» — вспоминает Куприянов. — А меня выперли отовсюду. Моя первая жена вышла замуж за другого. Личные дела. Что говорить? Я попался с первого раза. Пастухов сразу всё засек.
Вдруг Гена говорит первому секретарю:
— Вы знаете, Куприянов очень талантливый человек.
И Борис Николаевич — уловил! Селезнёв даже ничего еще не объяснил. Но Пастухов уловил, что тот защищает своего будущего собкора, он знает, кого он берет на работу и дает знать комсомольскому начальству, что, мол, «не заостряйся». Если бы не Гена… я бы никогда никаким собкором не стал!.. Меня бы вышибли: «Умей налаживать семейные отношения!..» А так я считаю себя первым собственным корреспондентом, которого взял на работу новый главный редактор.
Но редакционная толпа тогда, в самом начале работы Селезнёва в «Комсомолке», гудела про него: «Какой он журналист?! Он клерк! Он пришел из ЦК комсомола, был зам. завотделом пропаганды ЦК, у него имя номенклатурное!..»
Куприянов продолжает:
— Какое-то событие отмечали, все собрались, и я говорю: «Ребята, спокойно, рассказываю вам эпизод из моего утверждения на бюро ЦК ВЛКСМ и спрашиваю: какой главный редактор пошел бы защищать человека, которого он еще толком не знает?»
Наши ребята на миг замолчали, напрягли мозги и пришли к выводу, что мало кто пошел бы. Потом я много раз убеждался в том, что Селезнёв — это человек, который вставал на защиту интересов журналистов: их личностей, их материалов. Он никогда не стремился сохранить свою шкуру.
Я вошел в когорту. Когда материал вышел в свет, проснулся знаменитым. Целая полоса в «Комсомолке»! Но и в обоих ЦК, и у Главлита тогда, в 1985-м, возмущению не было предела: «Как это в стране, победившей фашизм, может писать корреспондент „Комсомолки“, коммунист Куприянов про возрождение фашизма на Украине?!.»
— А когда в конце 2013 года наступили известные события на Украине, ты вспомнил тот свой очерк?
— Не только я вспомнил. Мне Мироненко, первый секретарь ЦК ЛКСМУ в тот год, когда я там разбирался, а позже первый секретарь ЦК ВЛКСМ, припоминал до последнего, что я написал про тех юных фашистов. Тогда сняли первого секретаря Белоцерковского горкома комсомола, а ему, Виктору Мироненко, выговор дали. Фашистская группа! Всё было доказано. Но попасть в точку с такой темой!..
«Попадание с темой» — Саша прав — со всей четкостью проявилось почти через три десятка лет, практически через поколение, когда вдруг в конце 2013-го оранжево-черным запылали костры на украинских площадях, которые по привычке назвали майданами, т. е. в переводе с восточных языков — открытыми вольными площадками, предназначенными в том числе и для базаров. Но базарили там уже по-черному: призывали соратников посадить на «гиляку» дедов своих — «коммуняк», скакали козлищами, заявляя: «хто нэ скачэ — той москаль», и вознесли до небес украинских националистов Бандеру и Шухевича.