Легко ли было поддерживать тогдашние быстро меняющиеся «установки» Геннадию Николаевичу Селезнёву, социалисту по природе, коммунисту по партийному билету, человеку, не привыкшему притворяться и лавировать? Очень трудно. По нему это видно было. Мой давний коллега Владимир Сунгоркин с этим, по сути, согласен. Вот его личное суждение о том, как относился Геннадий Николаевич Селезнёв ко всей той тогдашней перестроечной обстановке.
— Он абсолютно спокойно всё воспринимал, — считает Сунгоркин, — хотя ему всё это не нравилось. Вся та перестройка наша. Он же всегда был сдержанный и закрытый человек. Это, мне кажется, также было плохо для его личного здоровья. Он никогда не взрывался, никогда не кидал ничем ни в кого. Курил и всё в себе держал. Иногда только какие-то реплики в своем кругу позволял себе, что не всю эту перестройку признает.
Он хороший был. Очень терпимый, очень терпеливый, толерантный вполне. Я абсолютно точно знаю, что он не всё принимал как человек со своей биографией, как сейчас говорят — своим бэкграундом, он многих здесь не хотел бы видеть. Бывало, что кого-то из редакции он считал своим антиподом, но держал его в штате, не давил авторитетом.
— Он только с Жаворонковым расстался…
— Наверное. И на старуху бывает проруха, что называется. Но, понимаешь, он же идеологически был ближе к Ганичеву, гораздо ближе!
— Это для меня новость, Володя, я их так, парой, не воспринимаю.
— Как — новость? Он, Геннадий Николаевич, такой же самодержавный патриот был. При этом — настоящий коммунист. Он искренне терпеть не мог Иосифа Бродского, потому что Бродский, как говорили когда-то в Ленинграде, — «тунеядец»… Но при этом он мог спокойно публиковать Бродского в конце перестроечного пути. Он мог спокойно принять его, рассуждая таким образом: «Я Бродского не люблю. Но это я. При чем здесь я и большая читательская аудитория? Это интересно и важно для людей».
Селезнёв старался быть шире, чем его личное «я». Я читал воспоминания про Егора Яковлева. Тот, ежели не любил кого-то, то не подпускал близко. Селезнёв не проводил знака равенства между собой и газетой.
Если ты спрашиваешь, что для меня было важно почерпнуть в его опыте, то я точно так же абсолютно не провожу знака равенства между собой и газетой. В «Комсомолке» и сейчас 20 процентов материалов абсолютно не совпадают с моей жизненной позицией. Но я их печатаю. Как и на Радио «Комсомольская правда»: там полно ораторов, о которых я как человек просто говорю, что это не мое, что это неправильно и так далее. У нас леваков много на радио. Но если аудитория радио жаждет послушать такую правду жизни, я с ними, с этими радиослушателями, смиряюсь.
Это селезнёвское у меня.
Глава 24Не беспокоить собой других
Какими качествами должен обладать журналист, чтобы стать успешным? Любопытством и смелостью прежде всего. По крайней мере, иметь представление о многом, что составляет суть жизни страны и суть работы людей и коллективов. А каким при этом должен быть его главный редактор?
Рассказывают об одном из лучших главных редакторов «Правды» в советское время: проработав год в должности, он на одной из планерок с удивлением сказал: «Я тут спустился на этаж ниже, а там, оказывается, у нас отдел писем, и очень много людей в нем работает…» Селезнёв таким незнайкой никогда не был. Сам вникал во всё и по должности, и по черте характера, развитой с детства, — активной любознательности. Он не стеснялся быть любознательным и любил любознательных, во всё вникавших и более всего ценивших свою работу журналистов.
Анатолий Строев, президент Международного клуба собкоров «Комсомольской правды», в 1985 году был отправлен собкором в Народную Республику Болгарию:
— Помню, самое первое общение с Селезнёвым у меня, тогда еще собкора по Дальнему Востоку, было по телефону. Возник вопрос: ехать мне на собкоровское совещание в Москву или отправляться в Тихий океан на агиттеплоходе «Корчагинец»? У того был первый рейс. Я, естественно, в полном раздрае позвонил Селезнёву. Ответ был такой: «Толя, смотри сам, как тебе лучше». И всё. Я тогда подумал — мудрый ответ! Он бы мог возмутиться: «Как это ты не будешь на годовом совещании?» Нет, он это решение передоверил мне. Думал об интересах газеты прежде всего. Это мне понравилось. И я пошел в море. С того «Корчагинца» «Комсомолка» напечатала серию моих материалов. А потом я еще и в журнале «Дальний Восток» вообще весь цикл напечатал.
Приезжая в Москву, я наблюдал за Геннадием Николаевичем и всегда думал о мере его ответственности, о том, что, выбрав и назначив Селезнёва, ему взвалили на плечи тяжелейший груз — особенно после Ганичева, после всех этих распрей… А еще я думал: Селезнёв журналист или не журналист?.. Работал в газете «Смена», а вот теперь в «Комсомольской правде»…
И я увидел, что он очень тонко относится к материалам, особенно к таким знаковым, когда Руденко напишет, Пряхин или еще кто-то. Он практически не вмешивался в тексты, я и по своим материалам это видел.
У него правильное было отношение: если материал уже прошел отдел, секретариат и так далее… то всё в порядке. Он доверял той части коллектива, которая отвечала за качество текстов. «Комсомолка» была не просто газетой, это был сгусток мысли, идей и еще чего-то — и всё это должно было быть сбалансированным, и именно за этот политический баланс отвечал главный редактор. Даже «КВН», т. е. «Клуб веселых и находчивых» «Комсомольской правды», «Клуб любознательных» отдела науки, наша музыкальная полоса «33 ⅓», которую блестяще делал Юра Филинов, — всё должно было быть хорошо сбалансированным в «Комсомолке».
Когда утром бывала планерка, Геннадий Николаевич вот так разворачивал вышедшую газету, смотрел в зал и устало говорил:
— Ну, что я вам должен сказать? Газета вышла.
И тут я его просто душой понимал… Это было высочайшее признание, потому что еще вчера в 11 или 12 вечера или даже в час ночи казалось, что никогда, ни при каких условиях эта газета не выйдет. Но она выходила.
Геннадий Николаевич приехал в Софию на совещание главных редакторов молодежных газет соцстран через месяц после моего назначения собкором. А в Болгарии в то время в домах были проблемы с теплом и светом, с другими коммунальными услугами… Его поселили, как и всех остальных, в отеле «Родина», я утром приехал туда. И что первым делом спросил Селезнёв? «Толя, я завтра иду к нашему послу на встречу, что ему сказать, у тебя какие проблемы?»
Для него важно было, чтобы мне было везде и всюду комфортно.
На следующий год летом Селезнёв снова приехал в Болгарию, но я об этом даже не знал. Мне местные комсомольцы сообщили: «А ты знаешь, что твой главный редактор с семьей отдыхает в „Приморской“?»
Как так? Я бы его встретил, довез… Позвонил ему. Он говорит: «Толя, не беспокойся, работай: я тут на отдыхе». И так же самостоятельно уехал, что очень характерно было для него. Это очень важная, но очень редкая черта характера: не беспокоить собой других.
«Не беспокоить собой других»… Действительно, важнейшую черту человеческого характера — а именно интеллигентность — отметил у Селезнёва Анатолий Строев! А если ты начальник, руководитель, и беспокоить других — твоя обязанность? Однако будем внимательны. Строев сказал о том, что важной чертой Селезнёва было не беспокоить собой, т. е. собственной персоной, особенностями своего характера, других людей. Тем более если ты претендуешь на некое заметное место в работе и биографии большого коллектива, а тем более в истории государства.
Глава 25Новые апрельские тезисы
Впрочем, речь сейчас пойдет не о Селезнёве.
Ничтожно малое число бывших советских людей держат в уме дату 11 марта 1985 года. Но она определила весь ход отечественной истории. В этот день очередным, как казалось, но — последним, как получилось, генеральным секретарем ЦК КПСС был избран Михаил Сергеевич Горбачёв. Умный сельский мальчик из терского Ставрополья, но не казак! Удачливый выпускник юрфака МГУ, но ни дня, однако, не проработавший ни сыщиком, ни следователем, ни адвокатом! Трудился, правда, прокурором — однако ровно десять дней. Зато по возвращении в Ставрополь из Москвы с университетским дипломом Михаил понял, что главным в его жизни будет карьера. Следует начать с должностей в обкоме комсомола? О, самое то! Трудиться буду ярко и ответственно.
Словом, хороший, современный, деятельный парень.
Но не орел!
Знаменитая птица славна тем, что долго летает, кружит над живым раздольем, острым зрением высматривает себе конкретную цель (мышь, например, или суслика), падает на нее и уже не выпускает из цепких когтей. Цель — это то, что упускать нельзя!
Возможно, это хорошо понимал непредсказуемый с виду, но целенаправленно шедший к неограниченной власти Ельцин.
Горбачёв же, на мой взгляд, из всех упомянутых орлиных действий выбрал лишь одно — летать, наслаждаясь самим полетом.
Его полеты «во сне и наяву» стоили стране самой страны, которая на солидное количество лет начиная с 1991-го осталась всего лишь крупным огрызком великой державы и, как чудилось, людским поселением вовсе без будущего. Перестройка без самого простого и внятного плана действий привела к развалу советской системы, и только чудо и новые исторические личности позволили сохранить и развить в дальнейшем остатки этой стройной, далеко не дураками созданной, социально ориентированной системы управления. Мы обрели гласность, основанную на криках и (часто) на исторических сплетнях. Не помышлявший о разгроме всего и вся народ был безнаказанно унижен и, вдохнув ядовитой свободы, обнищал на глазах.
А тогда, в самом начале, и Горбачёву, и иным из нас, свидетелей, всё представлялось вполне лучезарным.
«Так дальше жить нельзя. А как дальше жить?» Сейчас мы познакомимся с тем, как излагает исторические события в своей книге «Жизнь Горбачёва» писатель Николай Андреев (кстати, наш коллега, бывший спецкор отдела рабочей молодежи, а затем отдела науки «Комсомольской правды»).