оверять детские дома. Плановый визит. И эта женщина спросила: «Чего бы тебе хотелось?» «Я хочу сделать детский совет самоуправления, как у Макаренко. Мы возьмем на себя ответственность». Гости меня завели в кабинет директора детдома: «С тем переростком мы разберемся. А Геннадий — молодец». Всё быстро решили.
Я учился в восьмом классе. Мне разрешили создать детский совет самоуправления. В сельской школе, куда мы ходили, мы стали проводить вечера, стихи читали. Танцевальный кружок был, я туда записался. Оттуда всё и пошло.
Но самое главное — отец сказал: «Свобода и образование». И тут я услышал по тому радио в тайге, до которого надо было еще 500 метров идти, выступление Спартака Тимофеевича Беляева, в 1968 году избранного академиком. Я написал ему письмо. Он мне ответил, создал команду студентов, которые шефствовали надо мной. Потом я сел на пароход. Меня вся деревня провожала. Дали мне подушку, матрас. Денег не было. Три дня плыл. Я приехал в Новосибирск, падаю от голода. Смотрю, куда поступать. Физика. А я серебряный медалист!
Сдаю экзамен. Профессор Бородин зашел и говорит: «Сделайте расчет трансформатора». Я говорю: «Нет, не сделаю». «Ну всё, два балла». И ушел.
Возвращается. Я сижу. «Что сидишь?» Я говорю: «Не думал, что так тупо будут задавать вопросы. Дайте справочник, я рассчитаю трансформатор, но я за творческие вопросы. На сообразительность! Этого ничего нет». Он говорит: «И что ты хочешь?» — «Три вопроса — и я отвечаю». Профессор позвал преподавателя, я на три его вопроса ответил. Профессор говорит: «Хочу поздравить. Геннадий Петрович Алференко сдал экзамен. Он будет студентом». Все зааплодировали.
Едва поступив в Новосибирский университет, Г. Алференко тут же организовал студстройотряд для участия в строительстве Черепановского элеватора в 90 км от областного центра. Окончив университет, поступил в аспирантуру, стал работать в Академгородке. Но при этом — танцевал, занимался бальными танцами, ходил в танцевальный клуб в Дом ученых.
— Мне та «Терпсихора» досталась нелегко. Дело там было не в танце, а в самом праве на объединение — уникальном праве граждан, которое дает возможность формировать институты гражданского общества явочным, разрешительным или уведомительным порядком. У нас любят разрешительный. Я любил явочный порядок. Но нужно быть внимательным. Что-то важное может произойти внезапно.
Однажды, зайдя в магазин издательства «Наука» в новосибирском Академгородке, я обнаружил на прилавке книгу Цецилии Абрамовны Ямпольской «Добровольное общество при социализме». О! То, что надо. Взял посмотреть. Бросилась в глаза мелкая ссылка, и мне даже пришлось попросить лупу у продавца, чтобы рассмотреть внимательно. Это была ссылка на неизвестное мне законодательство от 1932 года. Я увидел и воочию убедился, что есть «старинный» закон о местных добровольных обществах и союзах. Советский закон, никем не отмененный.
Я подумал, что было бы практично пойти к мэру города Ивану Павловичу Севастьянову. Записался на прием. Зашел.
— Ты кто?
— Я — ваш сын.
— Ты мой сын? Заходи. А почему ты мой сын?
Я говорю: «Я воспитывался в детском доме после смерти родителей, хочу создать городскую организацию вашего подчинения. Значит, я буду ваш сын по номенклатуре».
— А что ты хочешь сделать?
Я объяснил. Иван Павлович подумал и говорит:
— Название неудачное. «Терпсихора — психи хором». Может быть, общество имени Улановой?
— Знаете, она еще жива…
— Ты мне вот что, — сказал мэр, — привези из Москвы разрешение Института государства и права. Привези заключение, что это не липа, а действующее законодательство.
(Селезнёв над этой историей долго хохотал, когда потом меня слушал.)
Я поехал в Институт государства и права. Напугал бедную Ямпольскую, доктора наук, профессора. Говорит, когда издавали книгу, ее запрещали именно в этой позиции, чтобы не возбуждала никого: «Я не могу вам дать эту справку. Идите к директору института». Удалось встретиться с зам. директора. Он сказал: «Ни в коем случае. Мы не имеем права выдать справку, потому что это получится методическое изыскание, это история. А нам запретили воодушевлять людей на создание первичных общественных организаций без вышестоящего звена».
(Селезнёву страшно понравилось, что в 1973 году — незаметно, бесшумно — это было сделано всё-таки легально.)
Но как всё получилось в итоге? Мэр города мне сказал: «У меня жена любит Васильева и Лиепу, очень любит балет „Спартак“. Если ты добьешься, что „Спартак“ будет у нас тут поставлен, я поверю. И тогда мы быстро зарегистрируем твою организацию».
Я поехал в Большой театр. Борис Лавренёв, корреспондент ТАСС, балетный обозреватель, узнал о замысле и опубликовал в многотиражке Большого театра интервью со мной. Я там стал знаменитым…
У Алференко всё получилось. Ему помогли Галина Уланова, Владимир Васильев, Марис Лиепа, Юрий Григорович и другие известнейшие люди. «Терпсихора» сделала свое дело и превратила Новосибирск в культурный город мирового значения. Геннадия Алференко с нетерпением ожидали иные возможности.
Он их использовал сполна. Каким образом? С помощью своего тезки — Геннадия Селезнёва. О чем мы и говорим с Лепским:
— Когда я был назначен ответсеком «Комсомолки», — рассказывает Юра, — мы достаточно долго говорили с Селезнёвым о том, что будем делать. У секретариата «КП», помимо всего прочего, был неизменяемый статус штаба всяких идей и придумок. И надо было предложить не просто какой-то материал, рубрику, раздел, а нечто абсолютно, принципиально новое. Мы стали думать. Тут я и вспомнил про Алференко.
«Тащи его в Москву, — сказал Селезнёв. — Я хочу с ним познакомиться». Я понятия не имел, в каком качестве он мог бы нам пригодиться в «Комсомолке». Но здесь всё придумал Геннадий Николаевич.
Когда Генка вышел от Селезнёва, а я зашел, главный мне сказал:
— Это сильный человек! Мы возьмем его специальным корреспондентом. И он будет у нас в газете заниматься Фондом социальных изобретений…
— Кто ты сейчас? — спрашиваю Геннадия Алференко спустя десятилетия после первой его встречи с Геннадием Селезнёвым.
— Я тридцать лет консультирую международные организации. Моя должность — стратегический советник компании PWC — Pricewaterhouse Coopers. Аудиторско-консалтинговая компания. Обычно пишут «общественный деятель».
Ну, а почему я так хотел тогда встретиться и встретился с Геннадием Николаевичем? Наверное, потому, что из рассказов Лепского тогда понял и продолжаю считать до сих пор, что у Селезнёва была колоссальная интуиция — чувствовать темпоритм и изменение социального пространства. Мы жили в такую эпоху, когда мало кто чувствовал необходимость изменений и тем более не понимал, что это будет происходить по воле людей, которые станут ощущать в себе инстинкт свободы. А Селезнёв присматривался к таким людям, очень внимательно изучал их.
— Вас. Тебя и на тебя похожих, Гена.
— Возможно. Будучи аппаратчиком по долгу службы, Селезнёв внимательно смотрел, а кто может в этих иерархических системах обеспечить пространство развития личности без трагических конфликтов и без борьбы на баррикадах, без кидания гранат и «коктейля Молотова». Он умел расспрашивать. Он открывал людей для себя в беседах — сначала неторопливый, спокойный, как будто никуда не спешил… Но потом он начинал открыто удивляться: «Ведь ты же сделал свою „Терпсихору“ на основе законодательства еще сталинского времени! Ты убедил местные власти, что можно получить право юридического лица без вышестоящего звена! С кем ты консультировался? Как открыл счет в банке? Как ты смог всё это сделать? А как ты решался сопротивляться, когда приезжал с проверкой человек из ЦК КПСС? Вот с этого места давай в подробностях». И начинал записывать в блокнот.
В конце той беседы Геннадий Николаевич спросил меня:
— Так, Гена, теперь что ты хочешь?
— Я хочу создать Фонд социальных изобретений.
— А почему социальных изобретений? Может, социальной инициативы?
— Социальные изобретения лучше. Социальная инициатива — тут сразу комсомол подключится. А так подумают, что какое-то патентное бюро.
И я начал объяснять Селезнёву теоретическую подоплеку своего замысла: «Социальное изобретение — это уникальное свободное творчество людей в истории. Вся мировая история была создана социальными изобретателями, вы не знаете имена этих людей, она не персонифицирована. Когда вы рождаетесь — детский сад. А кто создал детский сад? Никто не помнит. Дальше — школа, университет…»
Селезнёв говорит: «Да, это здорово. Я не думал об этом. Давай какую-нибудь рубрику новую откроем». Вызвал Лепского: «Юра, какая рубрика здесь может быть?» Тут же придумали «Патент на социальное изобретение».
— Ну что, создаем? — Я обрадовался.
Селезнёв ответил:
— Не торопись, поскольку мы должны получить такого же рода полномочия, как у Фонда культуры, Фонда мира, Детского фонда… Для этого требуется закрытое решение Политбюро ЦК КПСС и специальное решение Государственного банка СССР, письмо во все отделения Госбанка, порядок расходования средств и так далее… Да, это долгий путь.
— Но есть и краткий путь — идти явочным порядком, ни с кем не согласовывая, — сообщил я. — Надо опубликовать нечто вначале и получить те же самые полномочия, создавать новые всесоюзные организации и региональные, почковаться…
Селезнёв задумался: «Даже так?»
— Да. А почему нет?
Лепский сказал: «Надо опубликовать статью о фондах. Показать это как неотвратимое движение».
Селезнёв: «Правильно. А кто напишет?»
— А можно, — говорю, — идею?
На меня внимательно посмотрели оба.
— Чтобы запутать все следы, — отвечаю им, — это не должен писать какой-нибудь известный всем журналист «Комсомольской правды». Что, если пригласить Александра Радова, обозревателя газеты «Советская Россия»? Это газета ЦК КПСС. И в ЦК ВЛКСМ подумают: кто такой Радов? Он же не в «Комсомолке» работает. А, значит, это из газеты ЦК партии обозреватель? Значит, ему разрешено?!