Было устроено заседание бюро горкома партии. Я думал, что со мной пойдет Юра Данилин, но, зная мягкий нрав Юры, Селезнёв, который к тому времени вышел из больницы, пошел сам. Это заседание должно было показать нам, кто есть кто в этом мире. К нам подошел один из секретарей горкома, очень приятный человек, и сказал: «Ребята, придется подготовиться… Вам Борис Николаевич приготовил суровые наказания. И тебе, Гена, и тебе, Коля, — тебе вообще… Хотя за что — никто не понимает. Но это его приказ».
В этот момент неожиданно раздался звонок, и Ельцина вызвали куда-то наверх. Заседание стал вести тот самый секретарь горкома партии, который вполне прилично к нам относился. И он быстро принял мудрое решение, что нас должен наказать или вынести какое-то другое решение коллектив — партийная организация «Комсомольской правды».
На закрытое партсобрание редакции пришли все члены партии. Селезнёву не пришлось говорить ни слова. Его настрой все поняли по выражению лица. Все сидевшие в зале, несмотря на обязательное присутствие секретаря райкома партии, проголосовали за предупреждение, что ли, которое никуда не заносится. Когда секретарь райкома партии заметил, что это слишком мягко, слово взял Василий Михайлович Песков и сказал, что это, напротив, очень серьезное наказание: «Надо было более грубо, жестко, не в стиле Николая Михайловича и Юрия Валерьевича давать отпор посетителям. Ну что, давайте их за интеллигентность упрекать? Будем их учить и сами учиться. И я поэтому предлагаю вынести порицание».
Тоже вообще ничто. Все единогласно проголосовали. Если бы не Селезнёв и не вы все, коммунисты редакции, нам пришлось бы туго.
…Так был дискредитирован первый секретарь МГК КПСС Б. Н. Ельцин. Долгополов и Данилин продолжили работать, их карьеры ничуть не пострадали. Истинная партийная демократия в достойном коллективе сыграла с главным партийным секретарем Москвы злую шутку. Ельцину не удалось подавить строптивую газету. «Комсомолка» осталась самой собой. Сейчас вся эта история кажется какой-то немыслимой глупостью, но… у каждого общества свои строгости и свои глупости.
— Как Геннадий Николаевич реагировал на какие-то неожиданные события?
— Со спартанским спокойствием. Но я думал, как дорого дается ему это спокойствие, если человек время от времени попадает в ЦКБ, и всегда с язвой. Никто не давал ему покоя — все давали советы. Например: «Бросайте курить». Он курил одну сигарету за другой.
— Ты можешь мне объяснить, Коля, отчего вдруг возник миф, что Селезнёв трубку курил?
— Никогда не видел его курящим трубку. Был момент, когда он сигареты курил с мундштуком. Якобы для защиты. Я тоже начал уговаривать: «Ну зачем вы столько курите, мне за вас обидно». Он так посмотрел на меня: «Коль, хоть ты мне больше этого не говори». Я его приглашал и в «Комсомолку» после его ухода из газеты, потом и в «Труде» он бывал, где я был ответственным секретарем — заместителем шеф-редактора, — мы устраивали что-то типа «Прямых линий». Он всегда говорил:
— Последи, чтобы никто из фотокорреспондентов меня не снимал, когда я курю.
Глава 33«Тогда всё было безупречно»
Несколько по-иному сложилась биография нашего успешного белорусского собкора Ядвиги Брониславовны Юферовой.
— Геннадий Николаевич Селезнёв сделал мне судьбу, — говорит Я. Б. Юферова, зам. главного редактора «Российской газеты». — Когда я работала собкором «Комсомольской правды» по Белоруссии, мне предлагали переехать на этаж. Но после какого-то критического материала о карьеризме в комсомоле меня пригласил очень высокий партийный начальник в Минске и сказал не без иронии: «Если вы, журналисты, такие умные, а мы тут дураки сидим, и если вы честный человек, приходите завтра на работу в горисполком или в горком партии…»
Так и случилось, что я пошла на работу в Минский горком партии, зав. отделом пропаганды и агитации. Прежде чем согласиться на это, я ездила в Москву посоветоваться с двумя людьми. Это были Геннадий Николаевич Селезнёв и Эдуард Болеславович Нордман — генерал, белорус, умный и сильный человек, один из самых знаменитых и высокочтимых людей в Белоруссии.
Мы встречались в гостинице «Метрополь», Нордман, Селезнёв, а еще наш Николай Боднарук. И там было решено: я возвращаюсь в Белоруссию. Но, как оказалось, у Селезнёва были на меня виды.
Когда я работала собкором, у нас, ты сама знаешь, были дни вызова. У меня это были вторник и четверг. Сама Екатерина Константиновна Благодарёва или кто-то из стенографисток звонили и спрашивали, как дела и буду ли диктовать материал. Я помнила эти дни и всё думала: зачем же сохраняется эта пуповина? Через два года, в марте 1987-го, мне позвонил Геннадий Николаевич Селезнёв, а 11 мая 1987 года позвонил Юра Данилин: «Юферова, ты что, еще не на работе? Здесь вести номера некому». Так я стала заместителем Селезнёва, и мы еще полтора года поработали вместе в «Комсомолке». Юрий Данилин был его первым замом, затем я стала первым замом после него. Геннадий Николаевич, условно говоря, сознательно растил меня. А что значит — сознательно растить? Видеть судьбу человека дальше него самого. Предполагать. Вот кем был для нас великий Селезнёв Геннадий Николаевич.
При Селезнёве кадры выбирались по чести, по совести, по справедливости, по уму, по таланту. Наши собкоры — это пирамида. Кто становился собкором? Лучший в районе, в регионе, в области, в республике журналист. И надо было быть в чем-то лучшим из собкоров, чтобы попасть на этаж. Феномен «Комсомольской правды» в том и состоит, что именно бывшие собкоры стали практически очень многими руководителями перестроечных времен и новой России, главными редакторами газет и журналов. Сегодня главным редактором газеты может стать, скорее всего, не собкор с Дальнего Востока, а сын главного редактора газеты. Или сын олигарха. При Селезнёве всё было безупречно. В «Комсомольскую правду» нельзя было прийти по блату.
У нас в профессии сегодня очень многие «питаются кровью». Но благодаря Селезнёву, а затем Фронину мне повезло не знать, что это такое. Мы сохранили этическую систему координат. На медийном рынке такого теперь практически нет. И для меня в основании этой этической системы координат, которую мы продолжили, всегда был огромный механизм — великий, могучий механизм работы талантливых людей.
— Кстати, Ядвига, ты гораздо чаще меня наблюдала Селезнёва на заседаниях редколлегии. Он когда-нибудь говорил об указивках из ЦК комсомола? О требованиях цекашников к газете? Насколько главный был, по-твоему, зависим от них и от их желаний?
— Чем был велик для меня Селезнёв как руководитель, так это тем, что он никогда «высокопоставленное раздражение» не переносил на рядовых сотрудников. Он очень хорошо держал удар. Он подписывал газету «В свет!», он главный редактор. И он всегда принимал удар только на себя. Это уникальное качество Селезнёва.
Геннадий Николаевич был человеком удивительно деликатной сдержанности. И то, что потом продемонстрировала наша Дума, — во многом его заслуга. Во-первых, я поражалась, как он 450 человек мог запомнить по имени-отчеству. Во-вторых, тому, как он думцев «воспитывал». Основы российского парламентаризма, этики российского парламентаризма всё-таки заложил Геннадий Николаевич Селезнёв.
Глава 34Наш Саша «завел» даже шведов
Нас в «Комсомолке» довольно часто и с удовольствием фотографировали. Да ведь и было кому. В «Комсомольской правде» всегда работала высокопрофессиональная команда фотокорреспондентов. Даже перечисляя их — гордишься: Илья Гричер, Александр Абаза, Алексей Фёдоров, Владимир Степанов, Максим Мармур, Сергей Болдин, Владимир Сварцевич, Анатолий Жданов, Илья Питалев, Анвар Галеев, Александр Гущин, Юрий Феклистов, Владимир Веленгурин… Александр Земляниченко — универсальный и уникальный потомственный фотожурналист, сын известного саратовского фотокора Вадима Земляниченко. После работы в «КП» Саша стал шеф-фотографом московского бюро AP (Associated Press), потом был дважды удостоен Пулитцеровской (!) премии за свои фоторепортажи из России… Евгений Успенский: наш Женька, Женечка был из тех, кто, конечно, ответственно, но с эдаким олимпийским спокойствием относился к любому заданию, однако становился настоящим охотником, когда ему поручали освещать футбол или хоккей. Александр Секретарев, трагически погибший в Афганистане, лауреат премии Ленинского комсомола… Сам Василий Песков, лауреат Ленинской премии, спецкор «Комсомолки», превосходный фотограф и писатель, пристанище свое — стол и фотолабораторию имел именно в отделе иллюстраций «КП».
Однако было и кого «щелкать». Смотришь сейчас на старые черно-белые фотографии — на фотоснимки с собкоровских совещаний, на которых представлен был весь Союз от Литвы, Латвии и Эстонии до Дальнего Востока, или на общие фото в каждый день рождения «Комсомолки» 24 мая — и понимаешь, что нет на них ни одного «проходного» лица — каждое значительно. И на всех важных фотографиях — Геннадий Николаевич Селезнёв.
Но среди всех этих выразительных лиц было всё-таки несколько особенно запоминающихся, и первым среди них, ну, пусть вторым после главного, был наш новый герой из самых ярких — Александр Афанасьев. Он был удивительно красив. Веселый, очень высокий, обаятельный, светловолосый, с пронзительно умным взглядом, он стал звездой «Комсомольской правды», хотя этого и не замечал: ему важно было, как и предыдущим нашим героям, дело делать.
Сын уважаемого машиниста со станции Грязи, учитель русского языка и литературы после окончания Воронежского университета, молодой директор восьмилетней школы в селе Племянниково Лев-Толстовского района Липецкой области, Саша быстро стал не только журналистом в Липецке, но и очень скоро собкором «Комсомольской правды» в одной из самых красивых зон — в Алтайском крае. Самородок, не иначе, вовремя замеченный и отшлифованный талант. Александру не было и 30, когда Селезнёв перевел его в Москву.
В 1984 году, незадолго до первомайского праздника, нам с Афанасьевым как двум новым руководителям отделов вручили в «Комсомолке» по пригласительному билету на два лица на празднование Дня международной солидарности трудящихся на Красной площади. И Саша, и я взяли с собой не жену и мужа соответственно, а малых детей: я — сына Дениса, он — дочку Катю.