— А когда?
— Завтра на поезд — и приезжайте.
Это был конец апреля. Я приехал в «Комсомолку». Я не знал, во сколько кто начинает работать. Мне был заказан пропуск. Я поднялся на знаменитый шестой этаж. Там меня окружили люди, чьими заметками в газете я восторгался. Сережка Кушнерёв познакомиться зашел в кабинет, куда меня посадили. Ленка Дьякова, Света Орлюк и Юра Сорокин — они меня повели куда-то пить кофе, обедать на седьмой этаж в столовую. А потом меня пригласили к Селезнёву. Вместе с Кожеуровым, редактором отдела комсомольской жизни.
Огромный кабинет. Стол завален книгами. К нему приставной стол, на котором лежат сигареты «Флуераш» молдавского производства, которые фиг было найти, потому что они делались на той же единственной табачной фабрике, где выпускались советские «Мальборо» по американской лицензии.
Перед Селезнёвым тоже лежала красная пачка с надписью «Флуераш». Эта же сигарета была заткнута у него в мундштук. Он положил мундштук, поздоровался, встав над столом, но не выходя из-за него. Сел, вот так положил руки. И я увидел у него на кулаке надпись «Гена». И подумал: «Наш человек!»
— Газета наша и наш человек.
— Конечно. Я же читал газету, я знал каждого. Я могу сейчас перечислить все фамилии, кого я там встречал, от подтекстовок Юры Иващенко и Миши Сердюкова до заметок Олега Кармазы или Ваиза Юнисова… Витя Горлов, Витя Шуткевич… Конечно, Инна Павловна Руденко. Работать в одной газете, где сидит Руденко, написавшая в предисловии к письмам по собственному материалу «Долг», что «у нас в стране появились воевавшие дети не воевавших отцов»! — я был потрясен этим уровнем. Потому что одна фраза описала целый мир, вновь создавшийся. Это было невозможно — работать в этой газете! Что там говорить… Юмашев, Орлюк, Филинов, Голованов, рисунки Двоскиной и Волика Арсеньева. Я всех знал. Никого не видел, ни с кем не был знаком, но знал о каждом. Потому что читал всё.
Веселая была газета. И вот он мне говорит: «Ну что, мы решили на вас поставить эксперимент. Вот вы беспартийный?» Я говорю:
«Ну да». — «Из армии вернулись?» — «Из армии». — «Ну, будете вступать». Я говорю: «Как скажет газета. По велению души — не знаю. А вот как скажет газета — буду».
— А какой журналистский опыт у тебя был?
— Я работал в газете «Волжский комсомолец» по распределению из Куйбышевского университета, потом вернулся туда из армии. В армии печатался в «Комсомолке». Потом мы для «Комсомольской правды» вместе с «Волжским комсомольцем» и благодаря Кожеурову и Сорокину провели выборы секретаря комитета комсомола АвтоВАЗа, была очень шумная кампания по всему Тольятти. Затем устроили в одном из райкомов ВЛКСМ День дублера: ушли все работники райкома, а вместо них были с улиц набраны люди голосованием, через конкурсы. И всё это «Комсомолка» печатала. Видимо, как я предполагаю, это и привело к решению провести такой эксперимент: человека без опыта работы собкором, без дня работы на этаже сразу же пригласить в качестве заведующего отделом. Это же интересно! Селезнёв сказал: «Начинается политика, люди приходят к управлению своей страной, — это его слова, — поэтому давайте мы будем в этом участвовать».
Потом у нас была сложная ситуация. Я привез из командировки материал, который касался того, как секретарь обкома ночью ворвался в редакцию областной молодежки с требованием снять статью, критикующую партийных работников. И вот нас приглашают на бюро ЦК, а Селезнёв был членом бюро. И один из секретарей начинает говорить: «Вот, „Комсомольская правда“ должна помогать, а вместо этого она обрушилась на областную комсомольскую организацию, защищая своих коллег по цеху». А я смотрю на Селезнёва, он так вот, поворачивая голову, как у каменных львов на питерском мосту, — таким, знаешь, незаметным движением повернул голову и сказал: «Не пыхти, Коля». На этом всё закончилось. Вместо выговоров и всего остального осудили практику вмешательства.
…Я слышал разное о Геннадии Николаевиче Селезнёве. И я могу сказать про себя со всей определенностью: я сохраню ему верность на всю свою жизнь. Личную мою верность Геннадию Николаевичу Селезнёву.
Меня послала газета в Афганистан, на территорию, которую контролировал Краснознаменный Среднеазиатский пограничный округ, КСАПО. Войска из Афганистана уже начали выводить. Это конец 1988 года.
— Селезнёв ушел из «Комсомолки» в декабре 1988 года.
— Но отправлял меня еще он. Я полетел на территорию КСАПО, в Ашхабад. Он сказал: «Из Ашхабада тебя отвезут в город, откуда ты будешь переправлен на территорию Афганистана, там, где работают мотоманевренные группы погранвойск». И я туда полетел. Меня встретил Саша Бушев, собкор «Комсомольской правды» по Туркменской ССР. И помощник командующего округом Коробейникова — Владимир Филин. Привели в кабинет командующего. Сказали: «Надо ждать. Пока нет приказа». И я живу в гостинице сутки, вторые, третьи…
Я психанул. Позвонил в приемную «Комсомолки». Там была Рита Басалова. Она человек очень резкий была. Но когда она чувствовала, что необходимо срочно что-то сделать, чтобы помочь кому-то из находящихся в отдалении сотрудников, — и что она, что Екатерина Константиновна Благодарёва из стенбюро, они были готовы моментально сделать вообще всё. Ты чувствовал себя с двумя крылами. Такие ангелы-хранители. Одна — добрая, другая — жесткая. Благодарёва и Басалова.
Рита меня соединила с Селезнёвым. Я говорю: «Так и так, они третьи или четвертые сутки меня в гостинице держат… Это что за неуважение к газете?» Он: «Жди, за тобой сейчас придут». Я полез в душ. Буквально через полчаса стук. Приходит помощник — капитан Филин. Говорит: «Вас ждет командующий». Я говорю: «Теперь командующий должен подождать». Оделся, привел себя в порядок, пришел к командующему. А там уже оперативная карта раскрыта, коньячок стоит, конфеты. Говорит: «По вашему поводу позвонил командующий погранвойсками КГБ СССР Матросов. Поэтому сегодня у вас рейс в город Керки. Это граница с Афганистаном. Откуда вы будете переправлены». Я говорю: «Обязательно нужно было, чтобы я звонил Геннадию Николаевичу Селезнёву?» Он говорит: «Ах, вот оно что… Ну, конечно, разве мог Матросов Селезнёву отказать?!» Я понял, что Геннадий Николаевич со всей этой своей интонацией властным людям хорошо знаком…
Я это тоже в нем всё оценил. А потом я еще оценил, что он был человеком какой-то чрезвычайно дружеской, товарищеской нежности. Вот недавно была годовщина смерти Зои Ерошок (интервью, повторяю, состоялось в ноябре 2019 года. — Т. К.)… И «Комсомольская правда», и потом наша редакция «Новой газеты» дружили и с ней, и с ее папой. Валентин Поликарпович Ерошок всегда был гостем всех редакций, привозил по-отечески всем нам рыбу. Он был председателем рыбколхоза в Темрюке. И вот в одной из маленьких квартирок в Отрадном, которые получили некогда несколько сотрудников «Комсомолки», в Зойкиной однушке, которая была размером, как кухонька, за столом с папой, который делал прозрачную уху, тушил привезенную рыбу, разделывал судака икряного, привезенного из Темрюка, Зоя собирала гостей. И всегда приезжал Геннадий Николаевич Селезнёв.
Потом мы уже ушли из «Комсомолки», а он уже ушел из «Учительской газеты», и уже даже ушел из «Правды», был спикером парламента, но, когда приезжал папа, звонила ему Зоя и говорила: «Геннадий Николаевич, папа приезжает». «Ну, давай сегодня вечером», — говорил Селезнёв. И не было случая, чтобы он пропустил наши дружеские посиделки. Уже прошли все оставшиеся в истории собрания, когда ушла из «Комсомолки» значительная часть коллектива, а многие остались, но Володя Сунгоркин тоже всегда сидел за этим столом. Зойка ему звонила и говорила: «Суня, приехал папа!» Он говорил: «Есть, Зоя!» И в любую секунду приезжал. Сколько же нас там помещалось! Кушнерёв, Селезнёв, Сунгоркин, я, Зоя, Ядя Юферова, Боднарук бывал. С Инной Павловной Руденко мы в других местах собирались…
Потом, когда Геннадий Николаевич был уже председателем Госдумы, я брал у него интервью.
Самая большая проблема в том, чему я не научился у Селезнёва. Я не научился строгой выдержке, не научился тому, что каждое произнесенное слово имеет огромный удельный вес, за каждым словом стоит смысл. Я всё равно стараюсь всё формулировать на бегу. У меня проявляется избыточная пассионарность, а у него она была настоящая. Я это просто отлично понимаю. Я за это очень люблю Селезнёва. За его упрямство, за его упертость.
И самое главное — Селезнёв был одним из самых последних главных редакторов, у которого были ценности. Личные ценности. Он был убежденным в своих идеалах человеком. Если хочешь, можно сказать так: в коммунистических идеалах. Но если бы все коммунисты были такими, как Селезнёв, коммунизм был бы не так и плох.
Когда он уходил в «Учительскую газету», Акрам Каюмович Муртазаев придумал гениальный плакат, с которым мы то ли собирались, то ли всё-таки вышли на улицу. На плакате должно было быть написано: «Коммунизм в наших Генах!» (в Селезнёве и в Зюганове). Вот у Селезнёва в генах были ценности, была мораль, какая-то врожденная огромная влиятельность. Кстати, этим он был очень похож на Зоиного отца. Когда они сидели за столом, два таких очень серьезных, вдумчивых и немногословных человека, мне было удивительно интересно за ними наблюдать. Валентин Поликарпыч — военное поколение, Поликарпыч — жив-здоров, ему больше девяноста. Он участник войны, успел повоевать на катерах на Черном и Азовском море совсем мальчишкой. Он казак азовский. Геннадий Николаевич — послевоенное, самое первое поколение. Что-то такое было в них от победителей.
— Часто тебе после вашего ухода — ухода значительной части сотрудников «Комсомолки», которые создали «Новую газету», — случалось с Селезнёвым пересекаться?
— Да. Я брал у него интервью, мы встречались у Зои Ерошок, сидели за дружескими столами. Геннадий Николаевич звонил несколько раз, хвалил за газету.
— Не сравнивал «Новую» с «Комсомолкой»?
— Нет. Конечно, он — небожитель. Небожители не расчесывают себе ревность, тщеславие или чужую склонность к лести. Они говорят свои весомые могучие слова.