Глава 3Россия, летящая под откос
Форосский узник, седой московский трибун, путчисты, ельцинисты, горбачёвщина, митинги, танки, предательство, «под откос», приостановка, запрет, развал… Слишком много необычных слов и понятий подсунул нам 1991 год, особенно пять его последних месяцев начиная с августа.
Отличие высказывания Н. И. Рыжкова от первых трех свидетелей тех событий состоит в том, что оно было сделано по горячим следам: его книгу «Перестройка: история предательств» сдали в печать в конце 1991 года, и вышла она в мае следующего года, а остальные говорили и писали позже. Зато у Николая Ивановича можно прочесть свежее воспоминание о последнем чисто советском вечере. Вот оно (18 августа 1991 года Рыжков идет до ворот казенной подмосковной дачи с двумя неназванными писателями, бывшими у него в гостях):
«…Уже под вечер, затемно провожал гостей к калитке.
— Кто у вас в соседях? — спросил один из них, кивая на высокий, свежепостроенный зеленый забор.
— Вице-президент, — дипломатично ответил я: мол, каково же доверие ко мне, бывшему! Такое высокое соседство…
— Пустой человек, — отреагировал гость, — еще по комсомолу его знаю.
— Президенту виднее… Вдруг да он еще покажет себя?
На том и расстались».
Президент Горбачёв, мимоходом упомянутый в разговоре Н. И. Рыжкова с писателями, проводил последний мирный советский вечер в Крыму, на видной всем с шоссе над морем ярко и радостно окрашенной форосской даче, — т. е. в государственной резиденции, в кругу семьи, да к тому же в приступе радикулита, потревоженный несколькими часами ранее нежданными гостями из Москвы О. Д. Баклановым, О. С. Шениным, В. И. Болдиным, В. И. Варенниковым и начальником 9-го управления КГБ СССР Ю. С. Плехановым. Резиденция надежно охранялась и на суше, и с моря.
Вице-президента СССР Г. И. Янаева, того самого соседа Рыжкова по подмосковной даче, бывшего председателя КМО СССР по комсомольской линии, в момент расставания Николая Ивановича с гостями уже не было за зеленым забором: в 20.00 вечером 18.08.1991 он должен был быть в Кремле на совещании с другими «заговорщиками». Ставлю данное слово в безусловные кавычки, потому что собрались эти донельзя возмущенные люди на свою встречу не в землянке, не где-нибудь в «филевской избе», не на тайной квартире, а в кремлевском кабинете руководителя Кабинета министров СССР, и кто именно собрался, строго говоря? Необходимо перечислить, всё не так просто.
На секретном совещании присутствовали все высшие, даже не так — все высочайшие чины (кроме одного только отдыхавшего в Крыму М. С. Горбачёва) тогдашней государственной власти Советского Союза.
Итак, вот они, участники так называемого «заговора»: вице-президент СССР Геннадий Янаев, премьер-министр СССР Валентин Павлов, председатель КГБ СССР Владимир Крючков, министр обороны СССР Дмитрий Язов, глава МВД СССР Борис Пуго и председатель Верховного Совета СССР, всеми уважаемый доктор юридических наук, а также поэт Анатолий Лукьянов (поэтический псевдоним Анатолий Осенев).
Совещание должно было стать, на их взгляд, последним прогоном будущего благородного государственного деяния — акта спасения уникальной страны руководством данной страны. Дело в том, что через день, 20 августа, эта привычная, до боли родная, удобная для жизни страна должна была, «по коварному замыслу» Горбачёва со товарищи, в связи с подписанием нового Союзного договора, погибнуть, превратившись в нечто иное, возможно, даже в некое подобие ЕС. Очень многих тошнило в СССР от подобных «подобий». От этого и дóлжно было спасти державу, опираясь на поддержку широких масс. Так был создан ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению).
И вот тут, увы, невозможно не заметить, насколько велика и абсолютна была неосведомленность верхов о положении дел в стране, о состоянии умов и темпераментов. Какая «поддержка широких масс», на которую возлагалось столько надежд? Неведение гэкачепистов было усугублено, на мой взгляд, еще и невероятной, немыслимой, как видно теперь издалека, слабостью политической разведки КГБ. Похоже, ее, такой разведки, не было вовсе, т. к. членам ГКЧП ни на йоту не была известна реальная политическая обстановка в Стране Советов. И это наши недруги называли «кровавой гэбэ»?!.. О Господи, насколько же свято высокопоставленные «заговорщики» верили в то, что советскому народу надоели эти горбачёвы-ельцины с их предательством идеалов Октября, и в то, что все коммунисты страны и миллионы комсомольцев поддержат справедливые действия ГКЧП!
Так что… В реальности вечером накануне «путча» случилась генеральная репетиция самой крупной пессимистической комедии ХХ века.
Советской публике было суждено близко познакомиться с вице-президентом СССР лишь по телевизору. Так-то слышали. Но хорошенько рассмотрели только назавтра, 19 августа, на телеэкране. Николай Иванович Рыжков как в воду глядел: «Вдруг да он еще покажет себя?»
Наутро телефонные сети страны с рассвета оказались перегружены: жаворонки обзванивали друзей-сов.
— Тань, вы там все спите, что ли? — в телефонной трубке послышался голос журналиста из города Горького, фамилию которого я не помню, приятеля моего мужа — Вадима Рыбенкова.
— Валера, ты с ума сошел, — решительно констатировала я. — Семь утра. Что случилось, что ты так рано звонишь?
— Это вы там все с ума посходили, — возразил он. — У вас в Москве переворот. Горбачёва свергли. Включай телевизор.
Матерь Божия… Что с Горбачёвым?! Не с кем-нибудь — с генсеком, с президентом?! Реально — что?! Я не на шутку встревожилась.
На работу я поехала раньше, чем всегда. Вышла на остановке «Новолесная улица» на Бутырском Валу, привычно перешла железнодорожную ветку между Белорусским и Савеловским вокзалами по переходу, проложенному по земле, поднялась по старой деревянной лестнице на ту сторону… И сразу увидела танк, притаившийся за углом на пыльной траве в самом начале 5-й улицы Ямского Поля. На недоуменные взгляды редких в этом месте прохожих молоденькие танкисты отвечали смущенными полуулыбками. На улице «Правды», 24, в редакции «Комсомолки», было непривычно тихо и как-то скучно. Люди определялись.
Особенностью тех дней стало наличие не двух, как это обычно бывает, а сразу трех субъектов политического конфликта: вызывающе безвольный, абсолютный «не лидер» и потому нейтрализованный Горбачёв; сильный не только сам по себе, но и поддержкой — пусть пока не многомиллионной, а многотысячной массы — трезвый решительный Ельцин; сразу никому не понравившийся ГКЧП, возглавляемый вице-президентом Янаевым с дрожью в руках. В России могут пожалеть пьяного, но очень не любят пьющих.
В ГКЧП, и это немаловажно, не было не только мощного, но и хотя бы заметного, хорошо известного людям, привлекательного лидера.
Пусть не первым, но вторым своим постановлением несмелое «временное правительство» — ГКЧП временно ограничило перечень выпускаемых центральных, московских городских и областных общественно-политических изданий газетами «Труд», «Рабочая трибуна», «Известия», «Правда», «Красная звезда», «Советская Россия», «Московская правда», «Ленинское знамя», «Сельская жизнь». Наша «Комсомольская правда» в избранный круг не вошла. Так мы случайно, невольно и ненадолго оказались по разные стороны баррикад со своим бывшим главным Г. Н. Селезнёвым. А всего через несколько дней глупое «противостояние» всё еще имело место, но с точностью до наоборот: победивший инициаторов и участников ГКЧП Борис Ельцин приостановил выпуск «Правды».
Ельцин… Сегодня с этим никто не поспорит: именно он был центральной фигурой тех событий. А предпосылкой всего тогдашнего тройного противостояния и, главное, последующих событий, по моему мнению, было то, что в один прекрасный для себя и немногочисленных своих соратников момент бывший первый секретарь Свердловского обкома, а затем Московского горкома КПСС Борис Николаевич Ельцин, оскорбленный репрессиями по партийной линии и грубым отношением к его очень сильной и самолюбивой личности, осознал, что ему лично для власти хватит одной только России, а остальные республики Союза ССР пусть решают сами, и не будет стоить внимания, даже если они покатятся ко всем чертям. Простое и гениальное решение, как бы плохо нормальные люди к этой коварной ельцинской идее и ее мгновенному осуществлению ни отнеслись.
Людмила Матвеевна Сёмина, журналист «Комсомольской правды», с 2004 года бессменный руководитель Клуба журналистов всех поколений «Комсомолки», очень эмоционально вспоминает о том времени:
— 21 августа 1991 года после того, как переворот произошел и — якобы! — партию запретили, в ЦК КПСС, где я тогда работала в Идеологическом отделе, по внутренней связи раздался голос Мишина, который был у нас тогда заместителем управляющего делами. Виктор Максимович объявил, что всем надо собраться и покинуть помещение, что мы закрываем здание ЦК, опечатываем: «Сидите по домам и ждите распоряжений».
Мы все вместе высыпали из дверей, а затем вышли из ворот к Варварке. Я жила на Маросейке, и мне пришлось повернуть налево, чтобы подняться к Ильинке, а для этого пройти снизу мимо комплекса зданий ЦК, тогда еще не огороженных, которые выходят на Старую площадь. Эта площадь вся была запружена беснующимся народом. Видимо, как ясно стало сегодня, специально собранным и подогретым. Вдоль толпы и лицом к ней стояли мальчики, тоже штатские, которые как бы держали напор. А мы за их спинами быстро шли вдоль зданий ЦК. В это время из толпы раздавались крики: «На столбы их, на фонарные столбы!» Была реальная ситуация, когда ты шел и не знал, останешься ли жив.
Недели через две нам позвонили и сказали: можно забрать личные вещи. Выходим из кабинетов, спускаемся вниз на первый этаж. От лифта стоят автоматчики в две шеренги, между ними коридор. И мы идем друг за другом, между этими шеренгами, которые тянутся через весь двор к выходу на Варварку, а это метров двести.