Приехал муж меня забрать. Он был яростный ельцинист. Так было во многих семьях. Мне ельцинская фронда казалась недопустимой. А муж был за Ельцина. И даже он, когда посмотрел на всё это, то сказал, когда я подошла: «Да, круто Борис Николаевич закрутил, это уж перебор». Представляешь, каково это было? Муж тогда работал на телевидении, был оператором.
Сегодня понятно, что это были технологии «оранжевой революции». Мы этого тогда не понимали. Потому что были абсолютно доверчивыми, дикими — в хорошем смысле слова, и при этом тепличного воспитания людьми. Порода романтиков, идеалистов. Мы даже представить себе не могли, что в мире могут быть враги. У нас все братья были. На нас чуть ли не на первых всю ту «оранжевость» испытали.
— Говоря о том времени, — продолжает Л. М. Сёмина, — надо не забыть про Бурбулиса. Это была в своем роде крупная (госсекретарь!), но довольно странная фигура. Такого не было вообще в России после Петра I, который ввел эту должность, — тогда это был у него, как у нас сегодня, министр иностранных дел и дополнительно руководитель императорской администрации. Но в 1991-м, при Ельцине, госсекретарь был только управленцем при президенте.
Бурбулис появился как совершенно малозаметная персона, неинтересная по-человечески, — и вдруг набрать такую силу, получить в руки такую власть! Это была калька с американской системы управления. Должен был появиться тот, кто заправляет всем этим круговоротом чиновной жизни. Бурбулиса не только посадили во власть — ему дали право сформировать правительство. Именно он собрал команду: Гайдар, Авен, Чубайс и т. д. из этих мальчиков, «начальников лабораторий», как их тогда называли. Их обучили где-то, я уж не знаю где, а потом из них сделали первое правительство. Гайдаровское.
Оказалось, что немалому числу людей в отдельные исторические моменты трудно решить, как поступить. Я, например, ждала любой информации о Президенте СССР Горбачёве: для меня он оставался символом приемлемых перемен, свободы для журналистов, а мой муж, так же, как супруг Людмилы Сёминой, с интересом взирал на Президента РФ Ельцина.
А вот журналистки «Комсомолки» Зоя Ерошок с Ядвигой Юферовой долго не раздумывали. Августовской ночью они доехали до «Белого дома» на Краснопресненской набережной и встали в живое кольцо вокруг него. А когда наступил день, который точно определил, на чьей стороне решительность и, соответственно, победа, а кто, напротив, может в данный момент пребывать в растерянности, Зоя с Ядвигой отправились в «Правду», «приостановленную» Ельциным 22 августа 1991 года. В гости к Геннадию Николаевичу Селезнёву.
«Я не представляю Селезнёва кричащим, — вспоминает Ядвига Юферова. — В самые непростые времена состоялся наш знаменитый поход со светлой памяти великой Зоей Ерошок в „Правду“. Сбивают с „Комсомольской правды“ ордена… „Ату их всех! Долой Дзержинского, долой Ленина, долой наше всё!“ И я представила: Геннадий Николаевич Селезнёв в совершенно пустынном глухом коридоре газеты „Правда“! Говорю: „Зойка, пошли к Селезнёву“. Мы простояли ночь у „Белого дома“ — и мы же обе понимаем, что надо идти к главному редактору газеты „Правда“ Селезнёву.
Мы заходим с Зойкой и говорим следующую фразу: „Геннадий Николаевич, мы думаем совершенно по-другому, но мы очень любим вас“. Мы с Зоей искренне это сказали. И много раз об этом говорили вслух, везде. И живому тогда, к счастью, Геннадию Николаевичу, и теперь я повторяю, когда уже нет в живых некоторых из нас».
Журналист-международник «Правды» Владимир Леонидович Шелков, зам. ответственного секретаря «Правды» по международным делам, по-своему вспомнил поведение Г. Н. Селезнёва в странной обстановке «путча»:
— Назову вам факт, который свидетельствует о том, что Геннадий Николаевич был порядочным, мужественным человеком и прекрасным руководителем. В 1991 году я, собкор, находился в Москве в отпуске и должен был вернуться в страну пребывания — в Канаду. У меня было выездное разрешение, в моем паспорте проставлена соответствующая отметка об этом, а у сына, который тогда был маленьким, и у жены выездная виза отсутствовала. Я пришел к Селезнёву. Он тут же снял трубку, позвонил в Министерство иностранных дел и поговорил с заместителем министра Владимиром Федоровичем Петровским, объяснил мою ситуацию. Это были очень напряженные дни — сентябрь 1991 года. Но Геннадий Николаевич вошел в мое положение и решился на такой шаг. А ситуация была такая, что, кому ни позвони, все были начеку, все были в этот период не очень решительны в своих действиях, в отличие от Селезнёва. Петровский тоже сказал: «Понимаешь, Геннадий, сейчас такое время, я ничего не могу сделать, я не могу отдать указание нашим консульским коллегам, чтобы они срочно поставили свою визу на выездных документах семьи Шелкова. Но как только появится такая возможность, я это обязательно сделаю. Пусть уезжает один, а семья остается здесь».
Помочь мне было невозможно не по каким-то формальным причинам, а именно по политическим. «Правда» была уже не в фаворе у тогдашнего фактического руководителя государства. Хотя Советский Союз еще не распался, но всем управляли Ельцин и его команда. Но Геннадий Николаевич проявил решительность как руководитель газеты, тогда еще первой газеты в стране. Он предпринял эту попытку помочь мне — фактически рядовому сотруднику. Он мог ведь сказать: «А ты хоть понимаешь, какая сейчас ситуация?» Но он позвонил.
Мне МИД разрешил выехать одному. Поэтому лично я считаю со своей колокольни, что поступок Селезнёва был неординарным в той политической ситуации. Исходя из того, что он к тому же продолжал оставаться коммунистом, не рвал партийный билет, как многие тогда, не сжигал его на виду у всех, можно утверждать, что Геннадий Николаевич продолжал оставаться порядочным человеком. Потом ситуация разрешилась. Всё улеглось. Семья ко мне приехала. Мы еще год проработали в Канаде. И возвратились уже в Россию.
Между прочим, в момент путча я был в отпуске у себя на даче. По-моему, 20 августа вернулся в Москву. Причем я был на охоте и возвращался не на машине, а на поезде. В поезде у меня никто не спрашивал никаких документов, хотя чрезвычайное положение было введено уже с 19 августа, а я возвращался с охоты, вез свое ружье в чехле. И в метро ко мне никто не обратился с вопросом — куда, что? Вот такое было у нас «чрезвычайное положение».
Глава 4И как же нам жить дальше?
Если Ядвига говорит о Геннадии Николаевиче как о главном редакторе, не называя точных дат, значит, их с Зоей визит к нему состоялся уже после выборов главного в «Правде».
Да, именно то революционное нововведение — выборы руководителя предприятия, — которое Геннадий Селезнёв вместе с Александром Афанасьевым, Владимиром Сунгоркиным и Владиславом Фрониным раскручивали когда-то на одном из крупнейших заводов Советской Латвии, довелось испытать лично на себе и Селезнёву в «Правде», и Фронину с Сунгоркиным в «Комсомолке». О выборах в «Правде» и о первых шагах Селезнёва, нового главного редактора на новом для него посту, мне рассказал главный редактор журнала «Женское здоровье» Игорь Мосин:
— В 1991 году, когда произошел некий перехват власти, перед всеми газетами встала проблема. Тогда все коллективы получили право на самостоятельность. Нужно было перерегистрироваться. Исчезла из Конституции руководящая роль партии, и, по сути дела, все члены партии оказались вне партии. Был период вакуума, межвластья. Каждому коллективу редакции, особенно «главной редакции» страны, нужно было думать о том, как выживать. Мы в «Правде» пошли по тому традиционному пути, которым пошли все СМИ. Состоялось собрание коллектива, на котором было предложено несколько кандидатур, из которых коллектив «в рамках демократизации и самоуправления» должен был себе выбрать главного редактора самостоятельно.
У нас было два главных кандидата на роль главного редактора — это Селезнёв и Губарев. И я думаю, что если бы Губарев публично не отказался от должности главного редактора и не призвал своих сторонников, в число которых входил и я, сотрудник его отдела науки, голосовать за Селезнёва, то мы, без сомнения, выбрали бы Губарева. Известный журналист, у которого был и международный авторитет. Мы надеялись, что в то трудное время он был лучшей кандидатурой. Но Владимир Степанович публично отказался от кресла главного редактора: «Прошу всех моих сторонников проголосовать за Селезнёва — он молодой». Больше конкурентов не было.
Селезнёва выбрали. Надо сказать, что я к тому времени уже начал выпускать научно-популярную газету «Не может быть!». Видимо, у меня есть внутреннее предрасположение к предпринимательской деятельности, я не только журналист — мне интересно реализовывать свои идеи в плане издания газет, журналов. Поэтому на том собрании я и выступил с идеей, как можно было бы коммерциализировать, или монетизировать, тот гигантский потенциал, который был у «Правды» на то время. Там, именно на том шумном собрании, всем предоставляли слово. Как нам жить дальше? Партия запрещена. Кем мы остались? Все это было странно. Я что-то сказал по поводу книгоиздания, по поводу выпуска новых изданий. Уже какой-то опыт у меня был. Я почувствовал вкус к этому!
Селезнёв внимательно слушал. Видимо, ему понравилось.
На следующий день Селезнёв меня вызвал и говорит: «Ты вчера выступил интересно. Я тебе предлагаю вот что… Мы живем в новых коммерческих условиях, и нужно будет думать, где деньги взять, так что я тебе предлагаю стать заместителем главного редактора газеты „Правда“».
— Мы еще жили в той эпохе — советской, коммунистической, партийной, — продолжает Игорь Мосин. — И взлет от спецкора до заместителя главного редактора газеты «Правда» был чем-то неимоверным. Я перескакивал через несколько ступеней. И это была должность, непонятная мне самому. Но мне было интересно.
— Селезнёв сказал, что это будет прямо связано с коммерцией?
— Да, должность так и называлась: заместитель главного редактора по коммерческой работе.