Ну а между тем мальчишечка, не ведавший о благих намерениях Токмакова, пакостил ему в меру сил и возможностей. Главным оружием шестилетнего Кирилла были плаксивые завывания, обрывавшие разговор взрослых на самом интересном месте. Однако Вадим сильно подозревал, что по дороге к бункеру Сталина шарик мороженого неслучайно запятнал его (Токмакова, а не Сталина) новую дубленку, напоминая расплывшееся пятно крови. Точно так и пустое ведро уборщицы, подвернувшееся Токмакову под ноги в гардеробе, отнюдь не по собственной инициативе подкралось к нему с тыла.
Во время осмотра экспозиции, представлявшей стандартный набор мебели, образцов оружия и снаряжения Рабоче-Крестьянской Красной армии начального периода войны, Кирилл перетрогал руками все витрины, забирался с ногами в кожаные кресла, превратившись в объект особого внимания музейных смотрительниц.
Значительная доза их упреков и педагогических откровений доставалась Вадиму, ошибочно принимаемому за отца:
– Небось у вас в доме он с грязными ногами по мебели не ходит.
Вадим не мог оспаривать это утверждение без того, чтобы не погрешить против истины. У него дома – в Петербурге – «ногами по мебели» ходил изредка другой ужасный ребенок по имени Маша Груздева. Однако при каждом выпаде в адрес Кирилла все чаще вспоминал Токмаков себя – в его возрасте. Действительно, нигде нет житья от этих взрослых. Везде достают и воспитывают, воспитывают!
Одно было плохо: Вадим не представлял, как обращаться к этому пацану. Кирилл – звучало чересчур официально. Кирюха – с некоим алкоголическим оттенком.
Он все еще решал для себя данный непростой вопрос, когда Людмила охрипшим от бесплодных замечаний голосом рявкнула:
– Все, зайка, ты меня достал! Ты ведешь себя как форменный маленький негодяй. Сейчас же отвожу тебя к бабушке, а мы с дядей Вадиком…
В глазах форменного негодяя блеснули слезы:
– Мама, мамочка, ты же обещала мне еще в парк!
– Парк для тех, кто умеет себя вести. И, пожалуйста, не ной. Ты же знаешь, что мое слово твердое.
Из бункера вышли под яркое солнце. Картинно падали снежинки. На тротуаре за идущими оставались цепочки следов. Мальчик семенил между взрослыми, как конвоируемый преступник. Не хватало только браслетов.
– Как же вы закинете его к бабушке, когда та болеет? – после паузы спросил Вадим. – Заразит пацана – хлопот больше.
– Не заразит. Ты тоже так болеешь, если переберешь накануне, – неожиданно переходя на «ты» сквозь зубы ответила Стерлигова.
– А где он, этот парк, куда ты собиралась повести ребенка? – спросил Вадим.
– В Грушинке, – машинально ответила Людмила. – Там чешские аттракционы с августа поставили. Тир, замок Дракулы и… Постой, что ты надумал?
– Давно я, понимаешь, не стрелял в тире, все как-то больше по живым мишеням. А теперь хочу немного оттянуться, – объяснил Токмаков поднимая руку, чтобы остановить машину.
– Стрелять так стрелять, – неожиданно и по-детски беззаботно улыбнулась Людмила. – Я тоже люблю это дело!
По свежевыпавшему снегу протянулись три цепочки следов: большие, средние и между ними маленькие. Оборвались у края тротуара.
3. Канал съема информации
…Людмила Стерлигова жила недалеко от речного порта. Район был престижный и дом новый, точечный, но в остальном – суровый социалистический реализм. Лампочки в подъезде и на этажах не горели, видимо, где-то что-то закоротило. По этой же причине не работал лифт и Токмакову пришлось тащить уставшего Кирилла на загривке.
За день тот неплохо освоил это посадочное место, забыв плаксивые интонации, и теперь оглашал подъезд песенкой, которой сдуру научил его Токмаков:
– Нинка, как картинка, с фраером плывет,
Дай мне, Керя, финку, я пойду вперед!
Без гундосых интонаций голос мальца стал пронзительным, как визг циркулярной пилы. На мгновенье перестав вопить песню, он уточнил:
– Дядя Вадик, а Керя – это я?
– Конечно, – Вадим легко ввел малолетнего в заблуждение. Вот с его мамочкой все будет несколько сложнее.
В крови играли азарт и адреналин, но не могли заглушить легкого беспокойства. Почему-то Вадиму казалось, будто сейчас, после целого дня в обществе мамы и сына Стерлиговых, он дальше от поставленной цели, чем был безумной ночью пятницы – ночью конкурса «Мисс бюст». В чем же он допустил ошибку, действуя точно по инструкции незабвенного Лелика из «Бриллиантовой руки»: «дитям – мороженое, бабе – цветы»?
«Баба» легко поднималась впереди, «дитё» сидело на загривке, – так в чем же промах? Цветов, правда, не было, командировочные не позволяли. Отсутствие цветов восполняла душевная теплота. К сожалению, она не могла заменить командировочные.
Вошедший в роль наездника Керя вновь завел боевую песнь, чтобы соседи по лестничной площадке не скучали:
– Поинтересуюсь, что это за кент?
Ветер в дуле свищет,
Нинка, – это мент!
«В данном случае разведчик на чужой территории», – мысленно уточнил Вадим Токмаков, поднимаясь вслед за женщиной на площадку седьмого этажа. С такой маленькой коррекцией «старая песня о главном» обрела современное звучание.
Каким будет продолжение, а главное – финальный куплет? В первоисточнике менту, получившему в лице Нинки-картинки добровольную помощницу в преступной среде, отчетливо светила финка.
– Вот мы и пришли, – сказала Людмила Стерлигова, открывая дверь замысловатым ключом.
Помня о Кере на плечах, Токмаков переступил порог, присев на полусогнутых.
Да тот и не позволил бы о себе забыть! Едва переведя дух, сразу подтащил к креслу у телевизора, где расположился Вадим, ящик с игрушками. Мальчик выкладывал на ковер свои сокровища: модельки автомобилей и роботов-трансформеров, груду пистолетов. Все игрушки были дорогими. Оловянных солдатиков в ящике не оказалось. Только пластмассовые индейцы ненатурального цвета, будто опоенные денатуратом, придающим коже синюшный оттенок. Но за неимением гербовой пишут на простой…
Спустя четверть часа Людмила Стерлигова, пытавшаяся на кухне изображать хорошую хозяйку, заглянула в комнату. Глазам предстала идиллическая картина: Токмаков сидел в кресле с напряженным лицом человека, первый раз в жизни проглотившего дюжину устриц, и теперь ожидающего тягостных последствий своей гастрономической отваги. На его руках в позе поверженного гладиатора распростерся Кирилл.
Он спал. Спал, в нарушение всех традиций, не дождавшись вечерней сказки по «ящику», не выклянчив у матери какую-нибудь сладкую дрянь для скорейшего появления у детей диатеза. Спал, что уж вовсе не лезло ни в какие ворота, на руках чужого малознакомого человека.
– Да ты волшебник! – высказала Людмила удивление вслух. – Я ведь почему Кирилла зайкой прозвала? У него внутри батарейка «энерджайзер», как у того зайца из рекламы. Помнишь?
Токмаков кивнул. Кто же не знает рекламных роликов – излюбленной духовной пищи россиянина? И в свою очередь вспомнил один фирменный:
– Заплати и спи спокойно! Финансовая разведка.
– Да, с вами, пожалуй, уснешь спокойно! – сказала Людмила. – Когда ты в пятницу ушел, наша Кан-Кан еще полчаса разорялась, что отечественный бизнес в опасности и такие, как ты, его удушат окончательно.
– Кан-Кан – это Лидия Васильевна Кайеркан? – предположил Токмаков, вспомнив сорокалетнюю подтянутую женщину, начальника департамента коротношений.
– Ну да. Это не только из-за фамилии. Для нас летом руководство пикники на корабликах устраивает. Якобы сплочение коллектива и все такое, а на деле – обычная пьянка, и с руками лезут. Вот Лидуха там и выступила однажды в индивидуальном зачете, покруче, чем я в пятницу. Такие пляски устроила на столе – вся команда теплохода сбежалась. Всадник без головы потом каждому от капитана до рулевого премиальные доплачивал, чтобы слухи по городу не пошли. Рассчитывались «зелеными».
– Жаль, что меня не было с вами, – сказал Вадим, без труда угадав, что Всадник Без Головы, естественно, председатель правления Стена-банка господин Безверхий. И, скорее всего, его отношения с Кан-Кан самые теплые, раз Юрий Германович старательно «забаксал» команду теплохода.
Следующим вопросом Людмила Стерлигова подтвердила его догадку:
– Что, ты тоже уважаешь старых большевичек?
– Женщина бальзаковского возраста всяко интереснее девчонок. А почему «большевичка»? И кто этот «тоже»? – спрашивал Вадим по оперской привычке, но без оперского азарта. Стоя над спящим в кресле мальчиком, Токмаков с немалым для себя удивлением обнаружил, что хотел бы знать ответы совсем на другие вопросы. Кто отец Кирилла, и часто ли навещает сына, не изнежат ли пацана в женском окружении, умеет ли он постоять за себя в детском садике?
Более того, Вадим Токмаков, не отличавшийся добродетелью чадолюбия, вдруг почувствовал ответственность за этого паренька. И то была не общая абстрактная ответственность за судьбы подрастающего российского поколения, а конкретная – за Кирюху!
Это Вадима нисколько не обрадовало. Он давно вывел железное правило: меньше слабостей – больше свободы. Да и вообще, что за ерунда? Чужой ребенок… Но Вадим знал себя и понял, что в момент, когда возникнет необходимость принимать решение по Стерлиговой, перед его глазами будет стоять ее сын с легонькими волосами цвета льна.
Потому что решение Токмакова, а Вадим предчувствовал, каким это решение будет, рикошетом придется по нему тоже. А люди – не оловянные солдатики. Не оловянные… Не солдатики…
Сейчас волосы на макушке пацана отдувал легкий сквозняк. Как бы издалека доносился голос Людмилы, запах ее духов:
– Почему, ты спрашиваешь, Кан-Кан – «большевичка»? Она в фининспекторском отделе обкома партии работала. Тогда они с Безверхим, инструктором райкома комсомола, и познакомились, слуги народа… Видишь, все просто!
Токмаков не ответил.
– Все просто как гвоздь – машинально повторила Людмила Стерлигова излюбленную фразу начальника службы безопасности банка Костомарова. Седой, волосы ежиком, бывший начальник уголовного розыска не видел в жизни неразрешимых проблем. Вот и Людмилу он инструктировал простыми фразами, не допускавшими двойного толкования: «Ляжешь в койку, вотрешься в доверие, узнаешь, че