На данном этапе банно-прачечного обслуживания гостеприимство осуществлял здоровенный, ростом с Вадима, и так же экономно подстриженный верзила. Это был новый телохранитель Стреляного. Телохранитель «ближнего круга», которого Артур Николаевич пригласил после утреннего инцидента. Петрушу порекомендовали авторитетные люди. Сегодня был его первый рабочий день, плавно перетекший в вечер.
В каждой руке Петруша держал по четыре кружки.
Токмаков позавидовал: ему удавалось держать всего три. Да и то в далекие курсантские времена. Теперь навык, скорее всего, был утрачен. Но зато уж одна-то кружка легла в ладонь как влитая.
Вадим продолжал развивать столичную тему:
– Честно говоря, в этом вопросе я бы поддержал американцев. Пусть бы каждый город по очереди побыл столицей лет на пять. Может, это и есть тот самый третий путь к возрождению России?
– За пять лет много не наворуешь, – со знанием дела заметил Стреляный. – Только люди во вкус войдут, как их от кормушки локтем отпихивать и новых голодранцев на кормление сажать. Опять начнем друг друга резать. Нет, пусть уж Москва на хлебном месте остается. Им там привычнее бюджетные бабки дербанить. Правильно, господин Токмаков?
Иван Гайворонский, весь день мучавшийся вопросом, как поаккуратнее вернуть заряженный наркотой халат его истинным владельцам, опередил Вадима:
– Все верно, Николаич, только делиться надо. Они должны делиться с нами. В смысле с регионами, иначе херня получается, забастовки там разные, акции протеста.
Запахнувшись простыней, Стреляный неожиданно остро глянул на Гайворонского поверх кружки с пивом:
– Делиться! Советовать мы все мастаки. А ты сам, к примеру, делиться собираешься? Нас ведь партия как учила? Подтверждать теорию практикой.
Гайворонский мгновенно понял, что речь идет о жирном куске, полученном от любвеобильного американского папаши Бредли. И хотя Стреляный отказался от участия в утренней операции, может быть, он поможет теперь – вернуть черным их проклятый халат?
– Я готов, – кивнул головой Иван, – на обычный комиссионный процент от сделки.
– Всего на двадцать пять? – презрительно усмехнулся Стреляный.
– Вообще-то я думал о пятнадцати процентах, но…
– Да твои проблемы, парень, тянут на все пятьдесят! И это, заметь, сегодня. А завтра…
Закурив, Вадим откинулся на отполированную спинку дубовой скамьи. Комната отдыха была стилизована под русскую избу – с печью, серпами, снопами, прялками. Все лучше, чем унитазный стиль основной площадки, только наводит на грустные мысли.
«Что есть веселие Руси?» «Веселие Руси есть пити!» «Что делается в России?» «Воруют…» Короче говоря: «Велика наша страна и обильна, а порядка в ней нету…»
Бессмертные сии постулаты пережили века, оставшись все также актуальными. Поэтому Вадим Токмаков не горел желанием слушать гнилой базар своих «собанщиков»:
– Мужики, ваши проценты от вас не уйдут! Предлагаю по последней, и – с вещами на выход. Мне тут надо еще один адресок посетить.
Но мужики сначала захотели все же окончательно прояснить вопрос со столицей России. И Вадим, как приехавший из Питера, а недавно к тому же побывавший в Москве, поведал символическую историю о стае кремлевских ворон.
Первым обратил на них внимание еще товарищ Сталин. Это было вскоре после войны. Вороны портили праздничный вид Кремля. К тому же один пейсатый и носатый ворон напоминал Бронштейна-Троцкого, а в стране велась непримиримая борьба с космополитизмом.
– Убрать! – прищурился Сталин на коменданта Кремля и дымившейся трубкой перекрестил стаю ворон.
Время было суровое, и на рассвете дружно клацнули затворы солдат комендантского взвода. Приговоренные к высшей мере социальной защиты вороны-космополиты градом посыпались с кремлевских стен. Уцелевшие взмыли в небо и, покружив над Спасской башней, – вернулись на привычные гнездовья!
Разумеется, подобная наглость не сошла бы воронам с рук, то есть крыльев. От поголовного истребления пернатых спасла лишь безвременная кончина великого вождя. На похоронах громче всех каркал один старый носатый ворон подозрительного космополитического облика.
Следующим недружелюбно посмотрел на кремлевских ворон, оторвавшись от разведения кукурузы за Полярным кругом, Никита Сергеевич Хрущев. Первый советский демократ, он не мог отдавать расстрельные приказы и призвал на помощь технический прогресс в лице Келдыша. Тот напряг своих физиков-лириков, и ультразвуковые пушки начали методично выдавливать стаю с насиженных кремлевских стен.
Но тут первый секретарь ЦК КПСС допустил капитальную ошибку. Пока он стучал по трибуне Организации объединенных наций снятым с ноги ботинком, корешился с американским фермером и выживал зловредных ворон, верные друзья из политбюро, испытанные марксисты-ленинцы решили убрать из Кремля самого Никиту Сергеевича. С его выдворением никто больше не обещал советскому народу халявной жизни при коммунизме. Зато кремлевская воронья стая получила временную передышку.
Леонид Ильич Брежнев взялся за ворон-диссидентов по-другому. Будучи не только генеральным секретарем и маршалом (чуток не дотянул до генералиссимуса), но и охотником, он выписал из Арабских эмиратов сведущих в соколиной охоте ловчих. Вот тут заслуженной кремлевской стае ворон и пришел бы конец, но… в схватке с костлявой пал сам четырежды Герой Советского Союза.
Горбачев с воронами не боролся, потому что последовательно боролся с Ельциным.
Ельцин с воронами не боролся, потому что последовательно боролся с Горбачевым, Хасбулатовым, Руцким, Зюгановым и экономическим кризисом.
Вороны живут долго. Та стая, непобедимая, как коррупция, и поныне обитает в Кремле, олицетворяя преемственность власти. Бороться с ней бессмысленно даже суперсовременными средствами, ибо на гнездовьях в Кремле ослабленную стаю мгновенно сменит новая – более сильная, хищная и организованная. Ведь за долгие годы совместного проживания с людьми пернатые, якобы, разбойницы превосходно усвоили их, людей, повадки.
– Такая вот, мужики, орнитологическая иллюстрация к вопросу о столице и власти, – подбил бабки Вадим Токмаков, – Москва столичный престол другим городам не уступит, потому что именно в ней обосновалась самая многочисленная и деятельная стая. Она же и будет решать, кому рулить в Кремле.
Хотя, кто знает? Москва, конечно, первый город, но и Питер не второй.
…У выхода Токмаков задержался, не сразу попав в рукава своего, а точнее, арестованного в счет недоимки полушубка. Договорились, что завтра утром Гайворонский заберет тулупчик в аэропорту.
– Петруша, – кивнул Артур Николаевич своему новому телохранителю, – помоги гостю, пожалуйста.
Вадим застегнул пуговицы. Петруша распахнул дверь, над которой тут же зажегся плафон. В ярком свете серебрились снежинки – совсем как в первое утро петербуржской оперативно-следственной бригады в этом городе, – напоминая волшебную сказку про Снежную королеву.
И Вадим Токмаков, в результате пива с водкой утративший здоровую подозрительность, не сильно бы удивился, вылети сейчас из переулка серебряные сани, запряженные лапландскими оленями. Тем более, что-то там действительно серебрилось, – в переулке напротив выхода из сауны.
4. Стрельба по силуэтам
Серебром в коротком переулке, тускло освещенном единственным фонарем, отблескивал джип «Монтерей».
– А вы, храбрецы, кусачек маникюрных испугались, – сказала Людмила Стерлигова, доставая из сумочки клиппер для ногтей.
– Чего это ты вдруг решила красоту наводить? – лениво поинтересовался Ноздря, не оборачиваясь. Жирные складки на его затылке расслабились. Ноздря потерял нюх, отбитый к ночи «коксом».
«Ты будешь вторым, толстяк. А первым – этот живчик за рулем, который пристраивался ко мне еще там, в парадняке, где убили Костомарова», – подумала Людмила, вслух сказав:
– Длинные ногти мешают стрелять.
Наверное, стрелять ногти действительно немного помешали бы. Зато с их помощью Людмила легко распутала узелок на коробке с пистолетом.
«Щёлк, щёлк», – вкривь и вкось кромсал клиппер длинные ногти недавней операционистки, заряженной на убийство. Ничего, ногти отрастут, а этим трем козлам уже будет не подняться…
Живчик по кличке Хан снова зашевелился. На этот раз его движение сопровождалось длиннопротяжным звуком передернутого автоматного затвора. Одновременно из состояния покоя вышла и гора мяса, именуемая Ноздрей. Оба подались к ветровому стеклу джипа, словно притянутые огоньком вспыхнувшего через проспект матового фонаря.
Плафон загорелся над дверью, до этого бывшей незаметной на фоне темного цоколя здания. Людмила давно угадала, что это тыльная сторона ночного клуба «Клозет». Веселое заведеньице, любого из посетителей которого Людмила Стерлигова, честно говоря, без колебаний отправила бы прохладиться в ад.
Почему-то ад, это неуютное местечко для разных педиков, представлялся ей в виде огромной морозильной камеры, как на мясокомбинате. Только там люди поменяются местами с животными. Двуногие будут висеть на крюках, четвероногие – осуществлять высшую справедливость за своих собратьев, которых людское племя пожирает в несметных количествах, в чьи шкуры без зазрения совести одевается.
Как, например, человек в белом полушубке, появившийся на пороге открытой двери под фонарем. Его силуэт был отчетлив, словно мишень в тире, и уже в следующую секунду Людмила поняла, что эта большая мишень ей прекрасно знакома…Иван Гайворонский, нахлобучив шапку, шагнул к порогу открытой двери.
– «Постой, паровоз, не спешите колеса!» Ты уважение к гостю имеешь, или как? Пропусти вперед Вадима Евгеньевича, – сказал Стреляный, удержав Ивана за руку, и шепнул на ухо: – Мы с тобой по процентику еще не определились, забыл?
– Да нет вопросов, Николаич! – вполголоса отозвался заметно повеселевший Иван. – Пусть будет сорок, только помоги с черными по уму перетереть вопросец. Мне теперь на тот свет не катит. Я ж на пенсию из органов ухожу, а как говорил Скотч Печкин…