– …на пенсии жизнь только и начинается, – продолжил за него Артур Николаевич. – Кому как мне этого не знать, да… К тому же там, куда тебе не катит, нет ни баньки, ни водки, ни девочек.
– Вот, кстати бы, на посошок, – предложил Гайворонский. – Ты как, Вадим?
Токмаков, уже стоявший на пороге, обернулся. Порог как бы делил мир надвое. Слева – тепло и мягкий свет уютной прихожей, где стояли, образуя живописную группу, Иван Гайворонский, Артур Николаевич и чучело медведя с подносом в лапах. Из всей троицы именно к нему, бедолаге, Вадим испытывал наибольшую симпатию.
Двое же остальных… Закон был против них бессилен, в том смысле, что оба использовали его как хотели, в основном в извращенной форме. Оставалась надежда на Бога. А Бог, как известно всем, кто ходит по грани, по лезвию бритвы и острию ножа, Бог – он не фраер. Бог правду видит и воздает каждому по делам его: рано или поздно.
По правую руку Вадима Токмакова как раз и простирался суровый Божий мир с морозцем и ветром, набиравшими силу. Невидимые ниточки, по которым скользили с неба снежинки, теперь уже были натянуты косо к земле. Из доступных оперу радостей жизни у Токмакова оставалась единственная – мужественно идти навстречу ветру.
И, как подобает положительному герою, он уверенно шагнул за порог навстречу неблагоприятным метеорологическим условиям.
…Это было, как рукопожатие старого верного друга, – рукоятка пистолета удобно легла в ладонь Людмилы Стерлиговой.
Пока еще не видимый, пистолет тем не менее уже придавал уверенности. С ним Людмила сумела завоевать с полдюжины медалей на различных соревнованиях, а сейчас…
Ей вдруг захотелось громко сказать что-нибудь вроде «допрыгались, козлы!», как произносят это в американских боевиках, но жизнь не фильм – дубля не будет, и все здесь получается не по сценарию.
Кандидатом номер один на пулю был, по замыслу Людмилы, сидевший за рулем Хан. У него – автомат и отличная реакция, он наиболее опасен из всей троицы. Но вышло по-другому. Тот молодой, противный, что елозил рядом на сиденье, – он первым заметил пистолет, и первый выстрел тоже достался ему: в упор, в живот.
Чуй согнулся, захрипел, ткнувшись головой в переднее сиденье. Людмила поняла, что не успеет поднять руку с пистолетом, и выстрелила в Хана прямо через спинку кресла, непредвиденно израсходовав на это три патрона. В салоне джипа запахло порохом, как в тире после отстрела первой серии.
Знакомый, щекочущий нервы запах. Но Людмила еще не отстреляла свою серию. В обойме оставался пятый патрон. И последний силуэт – перед глазами.
Не только силуэт. Ноздря уже потянулся к ней своими ручищами, когда она нажала на спуск. Лицо Стерлиговой обожгли капли крови, как в том подъезде, где убили Костомарова, а потом и двух его собак.
Только на этот раз кровь была солонее – злая человеческая кровь.
Едко дымила поролоновая набивка сидений, опаленная выстрелами в упор.…Добрые сказки заканчиваются с первыми выстрелами. Повернув голову на звук негромких хлопков, Вадим Токмаков успел заметить несколько вспышек, осветивших серебряный джип. Там, внутри, словно чиркнули пару раз спичкой, будто кто-то раскуривал трубку и все не мог раскурить. С трубками всегда бывает морока…
Отработанным жестом, в последнее время уже ставшим дурной привычкой, Вадим достал пистолет и отпрянул за дверь, мгновенно угодив в лапы бурого медведя. То есть набитого из него чучела.
– Ты чего? – ошалело спросил Гайворонский.
– Стреляют, – ответил Токмаков бессмертной репликой Саида.
– Кто?
Вопрос остался без ответа. Токмаков пожал плечами, Стреляный, который мог бы внести полную ясность по данной теме, предпочел индифферентно промолчать, ну а бурый медведь – тот и вовсе был не при делах. Чучело и есть чучело.
Вадим честно вернул медведю выбитый из лап поднос, поставил в угол мешавшую ему шпагу и выглянул за дверь. Ему показалось, что снег пошел гуще. А еще – но это уже не было обманом зрения – что одна из дверей джипа, до того закрытая, теперь распахнута. Задняя дверца с правой стороны.
– Пойдем, глянем, что там? – обернулся Вадим. Заманчивое предложение кануло в тишину. Точно так, как перед этим благополучно повис в воздухе риторический вопрос, кто стрелял.
Вадим один вышел на свежевыпавший снежок. Отпугнутая выстрелами сказка скрылась с места происшествия, но какое-то продолжалось колдовство. Хотя время было вполне детское – начало двенадцатого – рядом в эту минуту не оказалось ни людей, ни машин.
Вадим перебежал проспект, оставив за собой размашистую строчку следов, и нырнул в переулок, где стоял джип. За ветровым стеклом никого не было видно, снег глушил шаги, и в этой настороженной тишине Вадиму показалось, будто он один в этом городе.
Это было ошибочное мнение. Современный большой город никогда не спит, имея тысячи глаз и ушей. Всегда найдется любопытствующий, которому в данный момент нечего делать, но который с интересом понаблюдает, что делаете вы.
Такую роль играл сейчас Скотч. Именно играл, в меру сил и возможностей изображая пьянчугу, спрятавшегося от ветра в подворотне. Что с такого взять? Между тем под курткой «бомжа» был пистолет с глушителем.
Если бы события развивались так, как планировал Скотч, то сразу после выстрелов Людмилы Стерлиговой парню в белом полушубке следовало упасть, а джипу сорваться с места.
Но – не срослось. Так бывает. Где-то, видно, была допущена ошибка, и вышел облом. Выстрелив пять раз, девчонка сама как пуля вылетела из машины, мгновенно канув в темном переулке. А тот, кому полагалось бы сейчас покрываться инеем на морозе, осторожно шел к джипу в завивавшейся поземке, держа наготове ствол.
Просунув под куртку руку, Скотч поставил свой пистолет на предохранитель. Он не будет стрелять. Заказчики уже неплатежеспособны, а заказанный никуда от него не денется. Месть – то блюдо, которое нужно оставлять на десерт.
Но вот с девчонкой стоит разобраться. И он нырнул в проходной двор.…Гайворонский догнал Вадима возле джипа. Заглянул в салон:
– Блин, вот это разборка!
Зубы Ивана щелкали не от мороза:
– Глянь, черные! И Ноздря с ними. Они… Они… Эти были точно по мою душу!
Вадим посмотрел на часы. Тридцать пять двенадцатого. Рука покрылась гусиной кожей. Он надеялся, что только от мороза:
– Надо вызвать милицию. И «скорую». Хотя живых тут уже нет.
Предложение не вызвало у Гайворонского прилива энтузиазма. Скорее наоборот:
– Давай-ка сваливать. Не хочу светиться, а то пересекутся оперативные интересы…
– Об этом раньше надо было думать, конспиратор хренов! – не сдержался Токмаков. – Когда американца разводил на деньги, когда утром на ларьки наезжал. Вот когда тебе не надо было светиться.
– Так все же было по закону, – после паузы ответил Гайворонский. – Торговля без контрольно-кассовой машины, пресечение…
– Знаю я этот закон! – отмахнулся Вадим. – Как у нас на совещании генерал сказал однажды: «Хоть мы и правоохранительный орган, но законность-то должна быть!»
– Ну ты чего! Взъелся как собака бешеная! – сказал Иван Гайворонский, промокнув вспотевший лоб рукавом такого же, как у Вадима, светло-желтого полушубка.
Токмаков невольно повторил этот жест. С чего бы он вдруг решил читать мораль над криминальными трупами? И кому – такому же фактически криминальному «авторитету», только при погонах, ксиве и стволом на постоянке.
Его моралью не проймешь. Бесполезняк. Лучше попытаться выяснить, чьи это следы узкой цепочкой убегают от джипа.
Вадим пошел по этим следам, которые на глазах переметал снег. Он не успел сделать и десяти шагов, как увидел пластиковую карточку – пропуск в Стена-банк. Нагнулся, поднял, сумев прочитать имя, выбитое латинскими буквами: Ludmila Sterligova.
В переводе на русский сие неоспоримо означало, что все три криминальных трупа – дело рук новой знакомой Вадима Токмакова.
Но карточку – пропуск в Стена-банк – все равно требовалось отдать.…Скотч перехватил Людмилу в проходном дворе под аркой старого купеческого дома, стилизованного под средневековый замок. Увидев ее – с бешеными глазами, с автоматом, который она сразу почти профессионально вскинула, – Скотч вспомнил Чечню и украинскую снайпершу – свою первую в жизни женщину. Так, как с ней, у него после не было ни с кем.
Скотч сунул руку в карман.
Людмила передернула затвор.
Скотч достал телефон:
– Сейчас я позвоню, Ведь ты выполнила контракт… Правда, не так, как договаривались.
Автомат придавал Людмиле уверенность. Она сумела даже пошутить:
– Неустойку предъявлять теперь некому.
– Зря так думаешь, Людмила – сказал Скотч. – У этих двоих было много бойцов. Двое сейчас у тебя на кухне. Ждут моего звонка, чтобы уйти.
– Так звони! Скорее, блин!
Скотч подумал, что и в самом деле нужно торопиться. Скоро обнаружат трупы, вызовут ментов, те пустят собаку по следу женщины.
– Уйти-то они уйдут, но перед этим включат газ, – сказал Скотч. – Три конфорки откроют на полную, а четвертую зажгут.
– Что?! Что ты сказал?
– Я не люблю повторять дважды, но учитывая форс-мажор… Позвоню я им, или нет, газ они включат все равно. Это не я придумал, так им приказал Ноздря. Эй, осторожнее со спуском…
Он едва успел отпрыгнуть за мусорные баки – автоматная очередь загрохотала под сводами кирпичной арки.
Теперь уже точно нельзя было медлить. Выбить автомат из женских рук, неожиданно сильных, для опытного убийцы оказалось не слишком трудно. Вырубить ее саму было чуть сложнее. Но самое тяжелое ждало Скотча впереди: как мешок перекинув рослую и крупнотелую женщину через плечо, он побежал к своей машине.
Что-то ему это напоминало.
Чечню, когда они с Оксаной делали ноги из казармы спецназа…А поземка все мела…
Вадим быстрым шагом вернулся в «Клозет», чтобы взять у хозяина ключи от какой-нибудь машины. Странно, но свет в предбаннике не горел, и Токмаков с разбега второй раз за вечер угодил в лапы медведя. Мишка встретил его будто старого знакомого, тепло заключив в лохматые объятия. Кажется, они даже поцеловались с косолапым, словно руководители двух партийно-правительственных делегаций времен застоя. При этом Токмаков, вероятно, представлял Партию любителей пива, а медведь, соответственно, «Единую Россию», символом каковой он и являлся.