— Schuldiger. (Виноват).
— Ладно, все мы были когда-то молоды, — успокоил его Корнеев, переходя на русский, а потом сразу, снова на немецкий. — Жить хочешь?
— Что? — опешил немец. — Как это понимать, господин оберштурмфюрер?
— Да так и понимай. Перед тобой те, кого ты ждал в засаде. Русские диверсанты. Поэтому и спрашиваю: жить хочешь?
Одновременно с этим ефрейтор Семеняк продемонстрировал немцу нож.
— Хенде хох!
Немец дернулся в сторону, но дорогу ему заступила девушка. Строго глядя в глаза лейтенанту, она расстегнула его кобуру и вытащила из нее люггер.
— О, мой Бог… — выдохнул немецкий офицер, более всего ошеломленный тем обстоятельством, что и эта юная девушка оказалась русской диверсанткой. А он-то, в нее почти влюбился…
— С Богом после будешь договариваться, лейтенант!.. — подстегнул его Корнеев. — Сейчас не время. Итак, я спрашиваю: хочешь жить и спасти своих солдат, или предпочитаешь умереть за фюрера?
О фюрере майор спросил опрометчиво и сам понял это, когда заметил как сразу подобрался парнишка. Правильная немецкая речь и форма эсесовского офицера, наверняка, навели его на мысль, о проверке.
— Дай я с ним потолкую, командир… — вмешался Степаныч. — Не верит он тебе, фрицем считает…
— Подожди… — остановил ефрейтора Корнеев и продолжил на немецком. — Послушай, лейтенант. Долго уговаривать тебя я не собираюсь. Наши государства воюют уже четвертый год, и после всего, что гитлеровцы натворили на моей Родине, у меня не дрогнет рука. Но, войне скоро конец. Так зачем лишняя кровь? Решайся скорее. И если захочешь выбрать героическую смерть, то вместе с тобой умрут и твои солдаты. Я прикажу забросать их, спящих, гранатами. Времени на раздумье нет. Сдаешься?
— Да…
— Теперь наш выход, Кузьмич, — пробормотал Малышев, отряхиваясь и приводя в порядок форму. — Жаль что у меня унтер-офицерские погоны. Надо было каким-нибудь гауптманом вырядиться. Все больше доверия к словам. Ладно, я пошел, а то, чего доброго, покалечат нам сгоряча пилота. Кто тогда рулить будет? А ты, старшина — минут через десять подтягивайся. На, держи вторую "лимонку". С немецкими гранатами эффект не тот. Пока не выдернут шнур угрожать смысла нет, а коль дернул — бросать надо… Не позабыл еще, как мы того штабного полковника брали?
— Это, на "Хенде хох", что ли? — уточнил Телегин.
— Именно. Только я сперва попробую их хитростью взять. Если все получиться, они нам еще помогут с самолетом управиться. И уж в любом случае, надо сделать так, чтоб фрицы Колесниковым прикрыться не могли.
Малышев еще раз продемонстрировал старшине растопыренные пальцы обеих рук, напоминая о десяти минутах выжидания, и поспешил к дому. И вовремя…
Судя по шуму, доносившемуся изнутри лесной сторожки, допрос пленного стремительно переходил, как минимум, во вторую стадию, — когда угрозы начинают подкреплять оплеухами и затрещинами.
— Немедленно прекратить! — заорал Андрей, пинком распахивая дверь. — Это спецоперация по проверке бдительности на охраняемом объекте! Смирно, болваны! Кто здесь старший?
Капитан Малышев не случайно попал в разведку. Ведь при изучении иностранных языков самое трудное не заучить наизусть пару тысяч словосочетаний, а уметь произносить их так, как коренной житель той или иной местности.
И каким же изумлением стало для всех, а в первую голову для него самого, когда, при поступлении в военное училище, выяснилось, что деревенский парень прекрасно понимает немецкий язык, и разговаривает на нем с неподражаемым баварским акцентом. Это обстоятельство послужило предметом для негласной проверки, в ходе которой оказалось, что Андрей Малышев, уроженец Алтайского края, совсем не уникален. В его родных Ротозеях так общаются все жители, считая это местным говором верхней части села, основанной лет триста тому переселенцами из Австрии. Остановившимися здесь из-за озера изумительной красоты. Которое, кстати, и название селу дало: "Roten See". То бишь — Красное озеро. Со временем переименованное в более привычное для слуха русского человека, имеющее смысл: Ротозеи.
Не усомнились в его произношении и немцы. Кроме того сыграла свою роль и привычка к порядку и дисциплине… Если кто-то громко орет, тем более эсесовец, пусть всего лишь унтер-офицер, значит: имеет на это право.
— Лейтенант Гумбольдт! — доложил о себе летчик, как единственный офицер среди присутствующих.
— Летун? — окинул его рассеянным взглядом Малышев. — К вам вопросов нет, господин лейтенант. Меня интересует, старший гарнизона? Кто отвечает за несение караульной службы?
— Обершарфюрер Рондельман!
— Не уверен, что ты достоин столь высокого звания, — хмыкнул Малышев. — Может, Рондельман, тебе стоит еще с полгодика поносить знаки различия шарфюрера? Как вы смели допустить, чтобы наш человек мог беспрепятственно выйти к самолету? А если б это был русский парашютист?
— Но ведь его задержали, господин унтер-офицер… — резонно заметил обершарфюрер.
— Задержали… — ухмыльнулся Малышев. — Как же… Потому что он шел без оружия и имел приказ не оказывать сопротивления. Кстати, вы не очень помяли Хорста?
— Мы же не знали, — развел руками Рондельман.
— Ничего, — примирительно бросил Малышев. — Парочка зуботычин еще никому не помешала. Он ведь не должен был попасться. Говорят, что красные за одного битого двух небитых меняют… Кстати, подполковник уже связывался с вами?
— Так точно.
— И каков приказ?
— Готовить самолет к вылету.
— Так какого же дьявола вы ждете, обершарфюрер?! — буквально взвился Малышев. — Немедленно приступайте к выполнению задания. Бегом!
Выйти из сторожки неспешно, демонстрируя некоторую независимость, даже перед всесильной СС, позволил себе только летчик. Остальные же вылетели во двор так поспешно, словно кто-то невидимый вбросил им через окошко связку гранат.
— Здорово ты с ними управился, командир. — восхитился Колесников. — Настоящий цирковой фокус. Я, правда, нифига не понял. Но, все равно, здорово.
— Я-то, ладно, — насупился Малышев. — Ты каким макаром здесь оказался? Я что приказывал?
— Виноват, товарищ капитан. Но, когда вы ушли, я подумал: что, если это не Ю-52? Или — вообще туфта, макет, приманка для диверсантов? А мы уже и сами планы строим и Корнееву доложили, о секретном аэродроме… Вот и решил убедиться, пока еще не поздно.
— Ну, молодец, вообще-то, — потер переносицу Малышев. — Плохо, я не сообразил перепроверить данные Кузьмича. И что?
— Самолет настоящий… — кивнул Сергей. — Ветка сухая под ногу попала. Часовой услышал, стал затвор дергать. Вот я и решил, чтоб шум не поднимать, сдаться в плен. Знал, что вы где-то рядом, и не оставите.
— Знал он… — проворчал Малышев. — За проявленную сообразительность и мужество хвалю, а о самовольных действиях доложу командиру, сразу же по прибытии в часть. Приказы выполнять надо, товарищ капитан. Ладно, пошли самолет к вылету готовить. И гляди там в оба… Чтоб больше никаких случайностей.
— Отделение, подъем! Выходи на зарядку!
От волнения, лейтенант выкрикнул приказ чересчур громко, как для отряда, находящегося в засаде. Но обошлось… Сонные солдаты не обратили внимания на его оплошность. В конце концов, им надлежит выполнять команды, а не рассуждать. И только построившись, они обратили внимание на то, что рядом с их командиром стоит незнакомый оберштурмфюрер, а еще четверо эсесовцев, как бы невзначай, держат их под прицелом.
— Упор лежа принять! — командовал дальше лейтенант.
Десяток солдат расторопно бухнулся на землю, привычно распределяя вес тела на носки и выпрямленные руки, и замер, в ожидании приказа: "приступить к выполнению упражнения". Но вместо этого услышали совершенно другие слова, произнесенные чужим голосом.
— Солдаты, ваше подразделение не выполнило полученный приказ. Поэтому, вы все будете арестованы и отконвоированы в деревню. Сейчас мои люди вас свяжут. Сопротивление бессмысленно. Не усугубляйте своей вины. Одно дело, отвечать за халатность своего командира, и совсем иное — за попытку дезертирства. В первом случае вас ожидает отправка на фронт, а в другом — расстрел. Лейтенант, подтвердите мой приказ!
— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер, — щелкнул каблуками молодой офицер. — Солдаты, в том что случилось, вашей вины нет. Уверен, это сплошное недоразумение. Командование во всем разберется. Я лично подам рапорт полковнику Клюзе… Прошу вас сохранять спокойствие и выдержку. Особенно это важно сейчас, когда малейшее неповиновение будет расценено, как измена.
И пока ошеломленные, чуть очумевшие, не отряхнувшиеся ото сна солдаты пытались взять в толк сказанное ихним командиром, четверо эсесовцев стали быстро вязать им руки. Проявляя при этом завидную сноровку. Явно чувствовался большой опыт, в проведении подобных работ. И прежде чем солдаты сообразили, что им связывают не только руки, но и ноги, все отделение оказалось надежно обездвижено. Более того: из каких-то уж совсем непонятных соображений, в рот каждому всунули его же пилотку.
— Благодарю за содействие, лейтенант, — вполне серьезно произнес Корнеев. — Вы только что спасли десяток жизней. Будущая Германия оценит это. А теперь, позвольте руки. Я ни в коей мере не ставлю под сомнение данное вами слово, но тоже должен позаботиться о безопасности своих людей. Ничего не оставляя на волю случая. Вы согласны?
— Да, — машинально кивнул, пребывающий в некотором замешательстве и прострации, юноша. — Скажите, а вы и в самом деле русский?
— Вне всяких сомнений… — усмехнулся Корнеев. — С деда-прадеда чистокровный русак. Парни, спеленайте лейтенанта. Да не копайтесь… Слышите: вроде машина приближается?
— Так точно, командир… — прислушался Пивоваренко. — Две единицы… Грузовик… "Опель-блиц", трехтонка и, возможно, легкий бронетранспортер "Альт".
— Олег, ты их что на слух различаешь?
— Железно, — подтвердил тот с ноткой грусти в голосе. — Это у меня наследственное, от бати. С детства всякую машинерию люблю… Хотел даже мотористом стать. Но в военкомате сказали, что инженеров они будут среди очкариков и других маломощных хлюпиков искать, а мне комсомол дал путевку в воздушно-десантное.