Гензель рассеянно наблюдал за тем, как на его глазах творится геномагия. Пугающая, непонятная, сложная и зачастую кажущаяся бессмысленной. Но он знал, какие силы стоят за ней, и оттого никогда не мешал Гретель, когда та принималась за ворожбу.
Впрочем, даже вздумай он помешать, возможно, Гретель этого вовсе и не заметила бы. И так отстраненная, молчаливая, она делалась полностью отрешенной от мира, как только бралась за инструменты. Ее тонкие пальцы бесшумно перемещались от одного прибора к другому, возносили в воздух крохотные склянки и запаянные пузырьки, писали какие-то витиеватые каракули на бумажном листе. Наблюдать за работающей геноведьмой — не самое интересное развлечение, но Гензель всегда наблюдал.
Все не то, чем кажется, особенно когда речь идет о геномагии. Возможно, эти скупые движения, звон пробирок и ровное гудение аппаратуры отдавались оглушительным грохотом в измерениях, не ощущаемых человеком. Где-то распадались монументальные спирали ДНК, дрожали устои мира и происходили вещи удивительные и невозможные. Гензель этого не знал. Поэтому он просто наблюдал за тем, как Гретель работает.
А она между тем делала странные вещи. Взяла несколько маленьких ватных комочков, по очереди коснулась ими собственных губ, точно поцеловала, — и запечатала в какие-то склянки. Потом в склянках оказался прозрачный раствор, а сами склянки заняли места в гнездах миниатюрной центрифуги, похожей на крошечную ярмарочную карусель. Центрифуга деловито жужжала, склянки мелькали размытыми пятнами, Гретель на что-то хмурилась…
Как она была сейчас похожа на ту бледнокожую, как снег, девчонку, что вечерами пряталась за толстую книгу, даже название которой было непонятно Гензелю, и беззвучно шевелила губами, не обращая внимания на весь окружающий мир. Пусть даже мир этот состоял из их крохотного домика в Шлараффенланде…
«Давно уже не девочка, — подумал Гензель, не отрывая взгляда от загадочных манипуляций. — И давно уже не та маленькая Гретель, которая по-детски радовалась крохотным, созданным ею комочкам протоплазмы. Теперь это могущественная геноведьма, пределы сил которой неизвестны даже мне».
От нечего делать он принялся разглядывать обстановку комнаты, но и здесь не обнаружил ничего достойного внимания. Комната была такой, какими обыкновенно бывают все верхние комнаты постоялых дворов: грязная, тесная, обшитая потемневшим от времени деревом, с грубо сколоченной мебелью. Как и во всех верхних комнатах постоялых дворов, здесь пахло подгоревшим жиром, дымом, каким-то жженым тряпьем — удивительно одинаковый для трактиров всего света запах! — и прочей дрянью. Вдобавок ко всему время шло к полуночи, и постоялый двор жил своей обыденной жизнью. Грохотала внизу посуда, кричали пьяные мастеровые с расположенной неподалеку полимерной фабрики, визгливо ссорились служанки, скрипела мебель…
Гензель терпеть не мог комнат на постоялых дворах. Но так уж сложилось, что если служишь подмастерьем и телохранителем странствующей геноведьмы, то грязные облезшие потолки этих комнат будешь видеть чаще, чем небо над головой…
Наконец Гретель закончила работу и тщательно упаковала обратно в контейнер все свои инструменты. Вслух она ничего не сказала, стала задумчиво водить ногтем по столешнице. Ничего и не скажет, это Гензель знал наверняка. А если начнешь задавать вопросы, лишь нахмурится.
— Слушай… — произнес он нерешительно. — Тебе не кажется, что пора бы нам что-то придумать?
— Что? — машинально спросила она. Наверняка даже не поняв смысла вопроса. Безотчетная рефлекторная реакция организма.
— У нас на руках два яблока и одна пропавшая принцесса. Уравнение вроде бы нехитрое, но заковыристое. Например, нам надо решить, какое из яблок мы ей дадим.
— Какое из яблок?..
— Да, Гретель. Одно из них убьет ее, другое — вернет в отчий дом, к любящему отцу. И все зависит от того, какое из яблочек мы выберем. У нас на руках два контракта, которые противоречат друг другу. Выполнить их оба мы не можем. Значит, надо делать выбор. Жизнь или смерть. Все просто. Два варианта.
— Да, — ответила она, явно его не слыша. — Два.
— Если подумать, есть и третий. Мы можем рассказать все королю-отцу. Только этот вариант отчего-то кажется мне еще хуже первых двух. Во-первых, он может попросту нам не поверить и приказать снять с нас шкуру — просто для защиты репутации своей любимой супруги. Я слышал, у королей это дело обычное. Ну а если и поверит… Кажется, у нее немало сторонников при дворе, да и позиции в королевстве сильны. Под носом у короля она умудряется делать что заблагорассудится. Что, если это выльется из дворцовой интриги в настоящую войну? Мне не улыбается оказаться посреди гражданской войны, сестрица.
— Геномагия — тоже война, — рассеянно ответила она, едва ли уловив смысл сказанного. — Война хромосом. Каждая хромосома — это солдат в невидимой войне, которая ежесекундно бушует в каждом из нас. Некоторые хромосомы могут выжить и передать информацию, другие пропадают без следа, как тела павших на поле боя…
Но сейчас у Гензеля не было настроения выслушивать подобные пассажи. Неподходящие для философствования обстоятельства.
— Ну а третий вариант можно назвать дважды плохим, — сказал он. — Король с королевой выясняют свои отношения за закрытыми дворцовыми дверьми и сохраняют мир. Ну а потом королева посылает за нами наемных убийц — за раскрытие ее маленькой тайны. Одним словом, во дворце нам ждать нечего.
— На всякий случай я проведу анализ каждого из яблок.
— Вздумала резать их?
Гретель досадливо дернула головой. Непонятливость старшего брата иногда явственно раздражала ее.
— Не резать. Мне хватит и микроскопической крошки от каждого из них. Хочу посмотреть, чего насовали в них королевские геноинженеры.
— Не доверяешь словам их величеств?
— Хочу убедиться своими глазами. Мой полевой набор не может провести детального анализа, к сожалению. Я смогу лишь немного копнуть, сделать самые простейшие проверки. Как знать, вдруг удастся узнать что-то интересное?
— Удастся или нет, а нам надо сделать выбор. Если завтра на рассвете мы не приступим к поискам принцессы…
— Ты хочешь сделать выбор уже сейчас?
Яблоки лежали на прежнем месте, никуда не делись. Гензель взглянул на них с отвращением. Два подарка для принцессы…
— Нам надо решить, — твердо сказал он. — Это тяжело, но нам придется это сделать. Выбрать сторону. Выбрать яблоко, которое мы ей отдадим.
— А что ты сам думаешь, братец?
Ну вот, он хотел заставить Гретель дать ответ, а теперь самому придется выкарабкиваться. Сделать выбор.
«Иногда мы делаем выбор мгновенно, — подумал он, глядя на проклятые плоды, спокойно расположившиеся рядом друг с другом. — То есть нам кажется, что мгновенно. На самом деле это происходит не сразу. Выбор долго растет в нас, как яблочко на ветке. Созревает, наливается убеждением, покрывается листиками внутреннего обоснования…»
— Жизнь, — сказал он убежденно. — Дадим ей яблоко отца. Пусть девчонка вернется домой.
— Ты жалеешь ее, хоть никогда и не видел?
Гензель вспомнил крохотное личико девчонки в королевском зеркале. Смешливое, хоть и не блещущее красотой лицо. Внимательные серые глаза. Симпатичная, в общем, девчушка. Не унаследовала родительских достоинств, но что-то в ней явно было. Может, обычная детская естественность?.. На том изображении принцесса Бланко была юна, одиннадцати лет. Что в таком возрасте знают про геномагию? Про королевские интриги и престолонаследование? Про глупые человеческие инстинкты, которые вечно ведут его к пропасти?.. Ничего, надо думать, не знают. Вот оттого-то глаза у той Бланко были такими смешливыми и ясными, без затаенного беспокойства, как глаза большей части взрослых. Она еще многого не знала. Если она еще жива — если! — эти глаза, должно быть, взирают на мир с совсем иным выражением…
Но Гретель определенно ждала от него более осмысленного объяснения.
— Она не виновата, — через силу сказал он, понимая, как жалко и неубедительно это звучит. Особенно когда на тебя прозрачными глазами бесстрастно взирает геноведьма, воплощение ледяной объективности, почти потерявшее человеческую форму. — Не вина Бланко, что ее кровь оказалась на сотую долю чище, чем у ее мачехи.
— Вина — исключительно субъективное понятие, — мгновенно отреагировала Гретель. — Не имеющее смысла в отрыве от умозрительных социальных конструкций. Хромосомы, которые пропадают, не в силах передать заключенную в них информацию, тоже ни в чем не виноваты — они такими были созданы. Отмирающие клетки никому не причиняли зла. И бессмысленно искать виновных среди ретровирусов и бактерий. Мы должны сделать объективный выбор, братец. Тот, который наилучшим образом скажется на нашем с тобой будущем. Так давай будем учитывать лишь необходимые для этого факторы.
Гензель ощутил, как что-то нехорошее закопошилось в животе. Как червячок в яблоке, беспокойный и скользкий.
— Даже если мы ее найдем… Я не смогу дать ребенку яд, сестрица.
— Она давно не ребенок. Ей семнадцать. Мы с тобой были куда моложе, когда оказались в Железном лесу. И когда убили геноведьму, собиравшуюся нас сожрать.
— Не суть важно. Нельзя отравить доверившегося тебе человека!
— Почему? — спросила Гретель. В ее голосе Гензелю послышалось вполне искреннее любопытство. От которого копошение в его собственном животе сделалось еще более неприятным.
— Я не смогу этого сделать, — произнес он тихо, разглядывая грязный, заляпанный соусом стол. — Не смогу дать ей отравленное яблоко. Можешь сказать, что это слабость моей человеческой природы. Слепота моих инстинктов. Плевать.
— Тебе не обязательно давать ей яблоко, — так же тихо сказала Гретель. — Я могу сделать это сама. Не все ли равно кто?
Он взглянул на нее так, точно впервые увидел.
Бесстрастное изваяние, замершее за приборами. Равнодушный взгляд мерцающих глаз. Сложные, непонятные, даже жуткие глаза. Они притягивают взгляд своим загадочным мерцанием, отсутствием цвета, но, как только присмотришься, инстинктивно хочется отвернуться. Потому что в этих глазах — пустота. Вечно спокойная, вечно чего-то ждущая пустота. А всякому человеку свойственно бояться истинной пустоты.