з передал мне полено, из которого Брутто суждено было появиться на свет, оно выпало у него из манипуляторов и треснуло меня по лбу. Ну я тогда и ляпнул: «Славное полено, крепкое, и брутальности не занимать, чуть мозги из головы не вышибло!» Так и стал он Бруттино. Обычное человеческое имя деревянному мальчику носить сложно…
— Дурацкое имя, — бросил Гензель. — Впрочем, не думаю, что дело в имени. Вы попытались вырастить в обществе существо, которое даже на половину ногтя не является человеком. А проще говоря, порождение никому не известных геномагических процессов! Это существо непредсказуемо и может таить в себе любую опасность! Сжечь бы его в печи сразу, а вы его усыновили!
— Это верно, — признал удрученно папаша Арло. — Но кто же тогда думал, семь лет назад… А теперь вот беда. Не уследил я за своим Брутто. Не заметил, когда из сорванца он превратился в преступника. Сам виноват, конечно, старый дурак. Сперва, как я уже сказал, он попросту хулиганил. Дерзил мне, воровал монеты от моей скудной выручки, колотил людей на улице. Я думал, это все возрастное. Все мы были несдержанны в юности. Но вместо этого видел, что человеческого в нем делается все меньше и меньше.
— Поблагодарите судьбу, что не убило ваше полено никого, — посоветовал Гензель хмуро. — А что ключ от дома стащило — ерунда. Сами говорите, что золота не нажили. Послушайте доброго совета, папаша: пустили бы вы это полено на зубочистки, пока не поздно. Я в геномагической науке ничего не понимаю, но что нельзя всякую дрянь тащить в дом и воспитывать — это уж поверьте!
Папаша Арло не выглядел утешенным. Напротив, в его взгляде Гензелю почудилась смертельная тоска.
— Лучше бы убил! — воскликнул он. — Лучше бы меня убил, чем ключ!..
— Да у вас у самого, кажется, термиты в голове завелись! — воскликнул Гензель, теряя остатки терпения, и без того подточенного явлением старого шарманщика. — Что за ключ, про который вы мне толкуете?
— Америциевый, — всхлипнул старик. — От камина.
— Какому дураку взбредет в голову запирать камин на ключ? — удивился Гензель. — Что из него красть? Золу?
— Вы не понимаете! В камине этом — вся моя жизнь! И не только моя, если на то пошло… Камин — самое драгоценное, что у меня есть. И теперь ключ от него неведомо где!
Гензель ощутил внезапное, но оттого не менее приятное облегчение. Картина, полная непонятных и странных штрихов, мгновенно прояснилась. История с разумным поленом, кажущаяся бредом душевнобольного, и в самом деле оказалась бредом душевнобольного. Когда старик, волнуясь, толковал про деревянного человека, Гензель был сбит с толку его напором, но теперь, когда он стал толковать про ключ от камина, ситуация сделалась очевидной.
Нет ничего удивительного в том, что почтенный шарманщик выжил из ума на старости лет. Редко кто, занимаясь геномагией, сохраняет полноценный разум — чары исподволь, год за годом, забирают все человеческое. Старик, в сущности, не виноват в своем недуге. А вот он, Гензель, дал маху, пустив его в дом. Надо было сразу за шкирку и… Не поздно ли сейчас? И одобрит ли Гретель подобные меры?
— Вот что, — сказал наконец Гензель нарочито миролюбивым тоном. — Я сейчас схожу к госпоже геноведьме и спрошу совета по вашему делу, а вы извольте ждать тут.
Папаша Арло с готовностью закивал.
— Быстрее, умоляю вас! Дело жизни и смерти! Мало ли чего он натворит с этим ключом!
— Ждите здесь, — устало попросил Гензель.
Лаборатория располагалась в подвале, и, чтобы попасть в нее, пришлось миновать грязную, обильно покрытую пылью и паутиной лестницу. Служанка наотрез отказывалась даже приближаться к обители геномагии, считая, что обратится в клопа, стоит лишь коснуться двери. Ну а сама госпожа геноведьма пыли попросту не замечала. Как и многих других вещей в окружающем мире.
Гензель предупредительно постучал в дверь и, не получив ответа, зашел.
— Сестрица!
Гензель терпеть не мог лаборатории и без существенной причины старался ее не посещать. Он не верил в то, что может превратиться в клопа, он даже знал предназначение некоторых приборов, но все равно, стоило ему оказаться здесь, в царстве булькающих сосудов и чмокающих автоклавов, пыхтящих горелок и шипящих колб, на душе становилось до крайности неуютно.
Словно оказался во рту огромного чудовища и сам не знаешь, когда его угораздит захлопнуть пасть. Кроме того, он знал, что невзрачные на вид жидкости, заточенные в сосуды разной формы и цвета, могут быть смертельными ядами или злокачественными нейроагентами, способными за минуту превратить человека в дергающийся ком бездумной протоплазмы. Тут уж позавидуешь клопу…
Здесь не имелось чучела крокодила, которое, согласно сказкам, должно висеть в жилище каждой геноведьмы, не было курительниц, источающих ядовитый запах, и летучих мышей. Напротив, здесь все было обставлено с хирургической чистотой, но именно от нее делалось как-то неуютно, точно эта стерильность пропитывала сам воздух лаборатории.
Именно в таких местах, подумалось Гензелю, и творятся самые отвратительные генетические чары. Не в подземельях, пропахших серой, а в таких вот лабораториях, где изгнан сам человеческий дух, где все бесстрастно, холодно и стерильно.
Гретель сидела на своем обычном месте, почти скрывшись за лабораторным столом. Как и следовало ожидать, его прихода она попросту не заметила. Судя по всему, с точки зрения геномага, человек не очень-то отличается от пыли под ногами. Гретель была в своем обычном халате, давно утратившем изначальный цвет и кажущемся серым на фоне ее снежно-белых волос, неровно обстриженных и собранных в небрежный пучок. Она смотрела в окуляр неизвестного Гензелю устройства, время от времени делая быстрые пометки на листе бумаги. Около дюжины пустых чашек из-под чая, хаотически размещенные на горизонтальных поверхностях, указывали на то, что госпожа геноведьма находится где-то в середине своей обычной трехдневной вахты.
Гретель была в лаборатории, но, если бы ему вздумалось сказать, что ее здесь нет, это тоже было бы правдой. Здесь находилась лишь ее оболочка, безразличная, отстраненная, холодная. Некоторый объем биологических органов и тканей, в которых протекали процессы метаболизма, не более того. Сама Гретель находилась где-то еще, отключившись от всех каналов информации и вообще от того мира, где находился Гензель. В каких мирах сейчас путешествовало ее пытливое сознание, он не хотел даже представлять.
Но все-таки он должен был попытаться.
— Сестрица!
Она даже не взглянула на него. Только рука немного дернулась, чертя уродливую, как паучья паутина, химическую формулу.
— Ужасное происшествие в Офире! — Привыкшие к мертвой тишине, беспокойно зазвенели реторты в лаборатории. — Срочно требуется помощь геноведьмы! Генномодифицированный турнепс на днях проглотил целую семью. Старика, его жену, их внучку, пса, кошку и, кажется, мышь. Говорят, это какая-то хищная мутация, которая поглощает чужую генетическую информацию, присваивая ее…
— Вздор.
Гензель улыбнулся. Кажется, госпожа геноведьма все-таки периодически возвращалась в мир живых.
— Между прочим, насчет турнепса — реальная история. Об этом недавно писали руританские газеты.
— Не читай газет, братец. Те, кто их пишет, ничего не смыслят в геномагии.
Гретель вернулась к наблюдению, тут же мгновенно забыв про присутствие Гензеля. Это получалось у нее легко и совершенно автоматически, как у аппарата, который переключается между двумя режимами работы. Режимы Гретель звались «Настоящая жизнь» и «То, что ей мешает, включая старшего брата». Первый считался основным.
— Честно говоря, я пришел не из-за турнепса. У него оказалась какая-то аллергия на мышиную генетическую культуру, и он разложился прямо на грядке. Тебе известен некий папаша Арло, что живет в южной части Вальтербурга? Старый шарманщик?
— Угу.
Ответ Гретель был равнодушен и пуст, как стерильная среда в какой-нибудь колбе, ожидающая засева бактериологической культуры. И не выражал совершенно ничего, несмотря на свой внешний позитивный окрас. Госпожа геноведьма снова отправилась в иной мир, несравненно более интересный, богатый и захватывающий, чем никчемная обитель людей.
— Он действительно с головой не в ладах?
— Угу.
— Хорошо. Тогда я вышвырну его из дома, он меня уже порядком утомил. Рвется к тебе, как безумный, и все твердит про ключ. Кажется, у него в голове вместо мозга давно плещется похлебка. Несет полный вздор. У него, видишь ли, похитили ключ. Знаешь от чего? От камина!
Он подождал реакции Гретель, но никакой реакции, конечно, не последовало. Можно было и не ждать.
— А знаешь, кто украл ключ? Мальчик-полено! Живой, наполовину деревянный мальчик. Как тебе? О таком даже в газетах не пишут.
— Угу.
— Говорят, уличные шарманщики часто сходят с ума. Какое-то там излучение от их мобильных установок… Такое бывает?
— Да.
— Даже грустно как-то смотреть на него. Выглядит до крайности жалко. Ключ, дерево, камин, приемный сын… Я сразу понял, что это бред воспаленного сознания, но выглядит этот Арло чрезвычайно убедительно, надо сказать. Это ведь чушь, правда? Про человека, сотворенного из полена? Такого ведь не бывает?
— Да, братец.
— Хорошо. — Гензель ощутил, как улетучивается беспокойство. — Все-таки придется вытолкать старика на улицу. Главное, чтобы он со своими навязчивыми бреднями к страже не сунулся. Живо упекут в богадельню и разберут на клеточный материал.
— Угу.
Гензель поспешил к двери, стараясь держаться подальше от булькающих автоклавов, похожих на сонных стальных чудовищ. У него ушло много лет, чтобы привыкнуть к их присутствию.
— Жалко дурака, — пробормотал он, смахивая повисшую в дверном проеме паутину. — Занимался бы своим ремеслом, детей смешил… А тут на старости лет ключ ему америциевый подавай…
Он уже вышел на лестницу, когда кто-то в лаборатории отрывисто сказал:
— Стой!