Однако все эти воинственные намерения, планы и дей-. ствия очень встревожили влиятельных королевских советников, составляющих ядро партии «политиков». Лучше, чем кто-либо иной, они понимали, что к большой внешней войне Франция совершенно не готова. Сильнейший нажим на правительство оказывали послы католических государств, требуя, чтобы король отказался от замысла войны с Испанией. Французские послы доносили из-за рубежа: если Франция начнет такую войну, она окажется в изоляции.
Не сидели, разумеется, сложа руки и сторонники Гизов. Они развернули бешеную агитацию в Париже, имевшую особенно большой успех, когда в столицу стали съезжаться на свадьбу Генриха Наваррского провинциальные дворяне-гугеноты, в большинстве своем южане. Католические проповедники произносили громовые речи, усиливали ненависть парижан к чужакам-иноверцам.
Екатерине давно уже казалось, что реальная власть ускользает от нее, сосредотачиваясь в руках адмирала. А тот, безусловно, человек честный и прямодушный, но упрямый и неглубокого государственного ума, продолжал настаивать на своем фландрском проекте. Колиньи не отказался от него, даже получив известие о том, что испанцы полностью истребили отряд Жанлиса. А Екатерина, узнав об этом, сразу начала тайные переговоры с Гизами.
Дважды Королевский совет обсуждал вопрос о войне с Испанией, и оба раза план Колиньи был отвергнут. В конце второго заседания разъяренный адмирал обратился к Екатерине: «Мадам, король отказывается от войны. Дай бог, чтобы он не оказался втянутым в другую, выбраться из которой будет уже не в его власти».
Эта неосторожная фраза была воспринята как угроза новой гражданской войны. Екатерина поняла, что настал момент, когда она может избавиться от адмирала, ослабить гугенотскую «партию» и вернуть власть. Один из людей Гизов, наемный убийца Морвель, получил тайный приказ…
Свадьбу Генриха Наваррского и Маргариты Валуа праздновали 18 августа, а три дня спустя Морвель выстрелом из аркебузы ранил Колиньи, когда тот, возвращаясь из Лувра, проходил мимо дома каноника Виллемюра, бывшего учителя Генриха Гиза.
Находились историки, которые, оправдывая Екатерину Медичи, писали, что если бы Морвель, целился чуточку поточнее и убил адмирала, королева-мать была бы всем этим вполне удовлетворена и никакой массовой расправы с гугенотами не было бы. Не знаешь, чему больше удивляться в таких рассуждениях: цинизму или полному непониманию реального положения дел. Политические преступления обладают собственной, страшной и неумолимой логикой: одно убийство влечет за собой другие. Так как теперь замысел расправы с главным вождем гугенотов скрыть было невозможно. Екатерина и ее вновь обретенные союзники, Гизы, решили одним ударом обезглавить гугенотскую «партию», истребив всех ее руководителей. Именно тогда, буквально накануне, и родилась идея Варфоломеевской ночи.
Посвятили в замысел короля, который только что говорил Колиньи, что чувствует боль от его раны сильнее, чем сам раненый. Карл легко дал себя уговорить, превратившись в мгновение ока из друга и покровителя адмирала в его смертельного врага. Король деятельно принялся обсуждать детали предстоящей расправы со своими вчерашними союзниками. Поздним вечером 23 августа в Лувр прибыл Генрих Гиз. Лидеры католической «партии» распределили роли. Затем во дворец был вызван глава столичного муниципалитета, купеческий старшина Парижа. Король лично ввел его в курс дела и повелел принять немедленные и чрезвычайные меры, дабы пресечь «заговор приверженцев новой, якобы реформированной религии против нашего королевского величества, нашего государства и покоя наших подданных».
И эти меры были приняты. К рассвету у всех ворот стояли усиленные караулы, на Гревской площади и перед ратушей сосредоточили артиллерию, городское ополчение было приведено в полную боевую готовность. Тысячи вооруженных людей с белой повязкой на левой руке и факелом ждали условленного сигнала. В четыре часа пополуночи ударил набат…
Первой жертвой пал Колиньи. Глубокой ночью дом адмирала окружили люди Генриха Гиза, предводительствуемые самим герцогом. Капитан Госсейн, которому было поручено охранять раненого, заколол привратника и впустил в дом убийц. Через несколько минут обезображенный труп адмирала лежал на мостовой у ног герцога.
Тем временем в Лувре шла охота за дворянами из свиты адмирала и короля Наваррского. Солдаты обходили дома видных гугенотов и убивали их одного за другим. Немногие смогли уцелеть. Генрих Наваррский спасся тем, что поспешил по требованию короля перейти в католичество.
Резня шла во всех кварталах, на всех улицах. Убивали гугенотов — без различия пола и возраста, немцев-лютеран, фламандцев. Убили несколько типографов и сожгли их книги. Убили философа Петра Рамуса. Убивали, молились, исповедовались, получали отпущение грехов и снова убивали…
…13 сентября могильщики кладбища Сен-Инносан получили от городских властей 20 ливров за то, что они погребли 1100 трупов. Общее же число жертв в одном только Париже достигало, по самым осторожным подсчетам, двух тысяч. А ведь примеру парижских католиков последовали их единоверцы в Орлеане, Труа, Руане, Лионе… Волна массовых расправ с гугенотами прокатилась по Франции и улеглась лишь в начале октября.
Католическая Европа торжествовала. Папа устроил фейерверк в садах Ватикана и приказал выбить памятную медаль. А уцелевшие гугеноты тайком пробирались в Ла-Рошель под знамена Лану. Франция стояла на пороге новой гражданской войны…
/Из предисловия В. Гайцеса к роману Проспера Мериме «Хроника царствования Карла IX». — Москва, 1988./
«ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ АВГУСТА»
Пускайте кровь! Пускайте кровь!
…Бросив свой отряд, Жорж поспешил домой в надежде застать там брата, но тот, сказав слугам, что уходит на всю ночь, уже исчез. Жорж, живо смекнув, что брат у графини, побежал туда. Но избиение уже началось. Давка, толпы убийц, цепи, протянутые через улицы, — все это на каждом шагу преграждало ему путь. Жоржу пришлось идти мимо Лувра — здесь особенно свирепствовал фанатизм. В этом квартале жило много протестантов, вот почему он был наводнен католиками и гвардейцами, и они истребляли протестантов огнем и мечом. По выражению одного из тогдашних писателей, «кровь со всех сторон стеклась к реке». Нельзя было перейти улицу без риска, что на вас в любую минуту не свалится труп, выброшенный из окна. Дьявольская дальновидность убийц сказалась в том, что они почти все лодки, которых всегда здесь было много, переправили на тот берег; таким образом, многим из тех, что метались по набережной Сены в надежде сесть в лодку и спастись от врагов, оставалось либо утопиться, либо подставить головы под алебарды гонявшихся за ними солдат. Рассказывают, что в одном из дворцовых окон был виден Карл IX: вооруженный длинной аркебузой, он «стрелял по дичи», то есть по несчастным беглецам.
Капитан, забрызганный кровью, переступая через трупы, на каждом шагу рискуя тем, что кто-нибудь из душегубов по ошибке прикончит и его, шел дальше. Он обратил внимание, что у солдат и вооруженных горожан белые повязки на рукавах и белые кресты на шляпах. Он мог бы нацепить на себя эти отличительные знаки, но ему внушали отвращение и сами убийцы и те приметы, по которым они узнавали друг друга.
На берегу реки, недалеко от Шатле, кто-то его окликнул. Он обернулся и увидел человека, вооруженного до зубов, но, по-видимому, не применявшего оружия, хотя на шляпе у него был белый крест, и с самым независимым видом вертевшего в руках клочок бумаги. Это был Бевиль. Он безучастно смотрел на то, как с Мельничного моста бросают в Сену и мертвых и живых.
— За коим чертом тебя сюда принесло, Жорж? Чудо, что ли, какое совершилось, по наитию свыше ты выказываешь такую ревность о вере? Ведь ты, как я вижу, охотишься на гугенотов?
— А ты почему очутился среди этих мерзавцев?
— Кто, я? Дьявольщина, я наблюдаю! Прелюбопытное зрелище! Да, ты еще не знаешь, каков я мастак. Помнишь старика Мишеля Корнабона, ростовщика-гугенота, который еще так лихо меня обчистил?
— Негодяй! И ты его убил?
— Я? Убил? Фу! Я в дела вероисповедания не вмешиваюсь. Какое там убил — я спрятал его у себя в подвале, а он мне за это дал расписку, что получил с меня долг сполна. Таким образом, я сделал доброе дело и тотчас получил награду. Правда, чтобы скорей добиться от него расписки, я дважды приставлял к его виску пистолет, но уж, нелегкая меня возьми, выстрелить ни за что бы не выстрелил… Смотри, смотри! У женщины юбка зацепилась за бревно. Сейчас упадет… Нет, не упала! Ах ты черт! Занятно! Надо подойти поближе. Жорж за ним не пошел.
«А ведь это один из наиболее достойных уважения дворян во всем городе!» — стукнув себя кулаком по голове, подумал он.
Он двинулся по улице Сен-Жос, безлюдной и темной — должно быть, никто из реформаторов на ней не жил. Вокруг, однако, было шумно, и шум этот был здесь хорошо слышен. Внезапно багровые огни факелов осветили белые стены. Раздались пронзительные крики, и вслед за тем Жорж увидел нагую, растрепанную женщину, державшую на руках ребенка. Она бежала с невероятной быстротой. За ней гнались двое мужчин и, точно охотники, преследующие хищного зверя, один другого подстегивали дикими криками. Женщина только хотела было свернуть в переулок, но тут один из преследователей выстрелил в нее из аркебузы. Заряд попал ей в спину, и она упала навзничь. Однако она сейчас же встала, сделал шаг по направлению к Жоржу и, напрягая последние усилия, протянула ему младенца, — она словно поручала свое дитя его великодушию. Затем, не произнеся ни слова, скончалась.
— Еще одна сука-еретичка околела! — крикнул стрелявший из аркебузы. — Я не успокоюсь до тех пор, пока не ухлопаю десяток.
— Подлец! — вскричал капитан и в упор выстрелил в него из пистолета.
Злодей стукнулся головой об стену. Глаза у него страшно выкатились из орбит, пятки заскользили по земле, и он, точно лишенная упора доска, покатился и упал бездыханный.