Судьба других пленников была такой же драматичной: из 38 пленников, часть которых составляли аче, 11, то есть почти треть, умерли через несколько месяцев.
…Изгнание иезуитов из Парагвая в 1768 г. означало для аче окончание более или менее мирных и упорядоченных опытов с целью их подчинения. Спорадические контакты с колонистами и гуарани продолжались теперь как единственная форма соприкосновения аче с внешним миром. Мы почти ничего не знаем об этих контактах; самое большее, что мы можем сделать, — это провести параллель между уже упоминавшимися формами контактов до 1767 г. и после 1865 г. Мы можем, однако, с известной исторической достоверностью сделать вывод, что аче в этот период подвергались спорадическим преследованиям — на них охотились — и что пленные индейцы были ассимилированы населением Парагвая как невольники. Из того, что сказано в предыдущей главе, явствует, с одной стороны, и «дикими» индейцами — с другой, мало-помалу улучшались во время колониального периода, и к началу XVIII века некоторые кааигуа и другие племена, находившиеся на том же уровне развития, были покорены. Мы знаем также, что все более многочисленные аборигены расширили свои связи с христианами-гуарани. Но это развитие в направлении миролюбивой интеграции, судя по всему, оказалось резко прерванным, видимо, по двум причинам: 1) вторжение бразильских работорговцев; 2) прекращение со стороны иезуитов контроля за обращенными в христианскую веру индейцами. Большинство «диких» индейцев, приведенных в поселения до их обращения в христианскую веру, были уничтожены или обращены в рабство португальскими работорговцами.
Источники XIX века повествует нам не об аче, а о лесных гуарани, находившихся в таком же положении, как и аче; они говорят об ухудшении отношений с начала XX века между парагвайскими крестьянами и лесными индейцами, среди которых, можно предполагать, были и аче. Ренджер пишет о «диких» гуарани (возможно, мбайа): «Прежде их довольно часто видели посещающими места, обитаемые креолами, чтобы менять воск, смолу и перья на иголки, ножи, топоры, безделушки из цветного стекла или на пончо. Но эти посещения становились все более редкими». Описание этих индейцев, данное автором, выявляет их двусмысленное экономическое положение: с одной стороны, они уже привыкли к некоторым европейским товарам, например уже очищали свои земли от кустарника с помощью металлических инструментов; с другой стороны, ухудшение отношений с белыми затрудняло для них получение упомянутых товаров. Тот, кто посещал туземцев в наши дни и теперь изучает отчеты Ренджера, поскольку сталкивается с теми же трудностями пребывания среди туземцев; это недоверие к белому и одновременно стремление установить с ним хорошие отношения, чтобы добыть себе товары, затрудняют общение между индейцами и белыми. Ренджер описывает также различные приемы индейцев из сельвы, который они пускают в ход, чтобы добыть нужные им европейские товары: предложение лесных продуктов, собственной рабочей силы, людей для продажи (в том числе похищение детей у соседей, чтобы затем продать их).
Анализ последствий подобного положения аче помогает нам лучше понять их трагедию. К концу пребывания иезуитов в Парагвае их контакты с окружающим миром улучшились, и аче, поначалу плененные, а затем возвратившиеся в лес либо обращенные в христианскую веру, а затем отпущенные в лес, могли распространить среди своих соплеменников знания и умение пользоваться европейскими товарами. Но разрыв отношений с парагвайским обществом, который затем последовал (тем более что отношения эти, как и у аче, никогда не были вполне хорошими), разрушил надежду удовлетворить эти новые потребности, подталкивая аче к насилию, чтобы получить желаемое. Это было началом того насильственного паразитизма, которым характеризуются сегодня контакты аче с их соседями: с одной стороны, кража европейских товаров превратилась в традицию, в условиях жизни аче; с другой стороны, кражей парагвайское общество также старалось удовлетворить свои потребности. Желание получать продукты леса, рабочую силу и в особенности детей как надежный резерв будущей рабочей силы привело к интенсификации охоты за человеком. Возможно, что уже в XX веке парагвайцы, живущие на пограничных с аче территориях, нуждались в продуктах, принадлежащих аче, и, наоборот, аче нуждались в товарах, которые были у парагвайцев. И в этом случае трудный характер взаимоотношений препятствовал мирным контактам, но оставался открытым другой путь приобретения продуктов и товаров — это был путь насилия. Исполнителями этого насилия во многих случаях были не колонисты-парагвайцы, а гуарани, которые шли на испано-гуаранийский союз, чтобы получить путем грабежа продукты свободных туземцев. В этой связи представляет интерес указание Ренджера, согласно которому кааигуа (здесь это обобщенное название гуарани) воровали детей у соседних групп и продавали белым; у самого Ренджера просили пончо, мачете и нож за мальчика и девочку 8–9 лет. По мере распространения таких обычаев в отношении аче тенденции к насилию у последних должны были расти. А по мере того, как гуарани интегрировались в парагвайское общество и поэтому уже не могли быть объектом грабительских набегов, аче приобрели важное значение как единственно возможная цель охоты за человеком. Это может быть объяснением того факта, что к концу XIX века стало наблюдаться изменение поведения аче: избегая до тех пор любого контакта с окружающим миром, они теперь стали проявлять агрессивность.
Веллард подчеркивает, что территория обитания аче претерпела значительные изменения. По его мнению, иезуитские поселения для обращенных в христианскую веру индейцев вызвали значительное уменьшение всех непокоренных индейских территорий, и в том числе территории гуаяки, но после изгнания иезуитов «гуаяки восстановили часть своих старых территорий».
/Б. Мелья, Л. Миралья, М. и К. Мюнцель. Агония индейцев аче-гуаяки. — М., «Прогресс», 1982. /
СТАРООБРЯДЧЕСТВОВО ВРЕМЕНА ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Царствование Петра началось в момент сильного церковно-религиозного движения в русском народе, вызванного преобразованиями церковного строя при царе Алексее и патриархе Никоне, питавшегося смутно и неявно выраженным, но ясно сознанным недовольством народных масс реформами западнически настроенного правительства. Эти реформы, прежде всего военная, стоили очень дорого и увеличивали и без того тяжелый податный гнет и личные повинности жителей Московского государства до тягостей неудобоносимых. Церковная реформа, проведенная к тому же крайне резко и бестактно, переполнила чашу долготерпения и создала возможность протестовать против всех вообще реформ, как дела безбожного, нецерковного. Протестанты против церковных новшеств, естественно, стали протестантами и вообще против нововведений, менявших старинный уклад их жизни. За старые обряды, вообще за старину, ревнители древляго благочестия местами подняли оружие. В 1686 г. на Дону сформировались значительные скопища вооруженных людей, хотевших идти на Москву против патриарха, бояр и архиереев, «которые все веру порушили». Крепости и городки в тамбовском крае были заняты восставшими, ожесточенно отбивавшими все приступы посланных против них правительством военных отрядов; на севере старообрядцы тоже овладели некоторыми укрепленными пунктами. В 1693 г. старообрядцы взволновали весь астраханский край и осадили город Черный-Яр. Правительство, видя в этих протестантах-старообрядцах политических врагов, бунтовщиков, начало преследование их и прежде всего, конечно, на церковной почве, стараясь казнями, ссылкой, пыткой заставить тех, кто стоял за старые обряды, принять новые.
Массовые правительственные преследования старообрядцев начались с распоряжения правительницы царевны Софии, изданного в 1685 г., по которому предписывалось «раскольщиков» после троекратного допроса, если останутся упорны, жечь в срубах; учителей раскола повелевалось казнить смертью, даже если кто покается перед казнью; несогласие с новыми обрядами официально стали называть расколом. Церковь и действительно раскололась; так как от новых обрядов отшатнулось очень значительное число русских людей. Торжествующая сторона в лице духовных властей назвала сторонников старых обрядов раскольниками, на них одних возложив вину раскола церкви. Это была несправедливость сильного, по крайней мере столь же виновного в расколе, сколько и те, которым пришлось нести на себе обидное название раскольников. От преследования и казней ревнители старых обрядов бежали на окраины России и за границу. Тогда началось заселение старообрядцами дремучих керженских лесов в нижегородском крае, стародубских в черниговском, Дона, северного поморья, Сибири, Предкавказья; колонии старообрядцев появились в шведских владениях, в Польше, в цесарской земле, т. е. в Австрии, и даже в Турции.
Старообрядчество ко времени воцарения Петра жило в смуте и тревоге. Проклятие, произнесенное над ревнителями старых обрядов соборами 1666–1667 гг., вырыло резкую грань между ними и господствующей церковью, принявшей новые обряды. В глазах старообрядцев это проклятие не было голосом церкви, хотя соборный приговор и скрепили своим присутствием и подписями восточные патриархии. По мнению старообрядцев, патриархи, ничего не поняв в русских церковных делах, действовали по указаниям никониан. Такой приговор старообрядцы не могли признать правильным и ответили на него тоже чрезвычайно резко.
Грань, легшая после всего этого в церковном отношении между русскими людьми, обособила вне церкви целую группу искренне и горячо верующих людей, полно и живо интересовавшихся церковной жизнью. Как же им было смотреть на себя после случившегося? Если никонианская церковь заблуждалась и приняла греческие новшества, от которых так береглась до того русская церковь, то теперь задачей жизни их, старообрядцев, становится беречь чистоту православия, от которой ушли все те, кто приняли новые обряды. По мнению ревнителей старых обрядов, не они, старообрядц