В общине на Выге-реке был установлен полный чин монастырского жития. Иеромонах Пафнутий из Соловецкого монастыря устроил общежитие и правил церковную службу по соловецкому уставу; поставил экклесиарха, певцов, псаломщиков, конархистов. Сначала это было скудное, пустынное житие: службы в часовне правили с лучиной вместо свечей, икон и книг было мало; колокола не было и звонили в доску; а кругом леса и болота — пройти можно только зимой, да и то на лыжах. Но скоро население скита увеличилось, завелось хозяйство и порядок, стали пашню пахать, проложили дороги, держали скот, поставили конский двор и коровий. Посредине монастыря поставили стену и обнесли весь монастырь оградой. Мужчины жили по одну сторону внутренней делящей стены, а женщины по другую. В стене, разделяющей их, была устроена маленькая келейца с окном для приходу братии к своим сродницам для свидания, две старицы сидели в келейце и наблюдали, о чем будут приходящие из братии говорить со своими сродницами в окно.
Общину свою Андрей не только обставил строго определенными правилами жития, но сделал участие в ней выгодным всем общинникам. Он завязал деловые сношения со всеми концами России, где только жили старообрядцы, и его киновия, как он любил называть свой скит, вела обширную торговлю хлебом, промышляла в очень больших размерах звероловством и рыболовством; выгорецкие промышленники доходили даже до Новой Земли и Шпицбергена; в соседнем Каргопольском уезде были куплены скитом и заарендованы обширные пространства пахотной земли; сама обитель обстроилась большими прочными зданиями, обзавелась замечательной библиотекой, школами грамоты, школами для писцов, певчих, иконописцев, всякого рода ремесленными заведениями. Кругом обители возникло под ее покровительством много скитов, которые соединялись через речки и гатями через болота; мимо самой киновии шли две больших дороги, и в стенах обители была построена обширная гостиная изба для проезжающих.
Сам Андрей Денисов часто уезжал в разные концы России, всюду вербуя единомышленников, сражаясь словопрением с супротивниками и инакомудрствующими, скупая книги, старинные иконы и предметы церковного обихода. При таком положении дела Андрей и его скит, войдя в близкое деловое отношение с «внешними», сильно смягчили прежнюю нетерпимость и брезгливость старообрядства ко всему, не разделявшему их убеждения. Биограф Андрея не без удивления рассказывает, как однажды в пути Андрей дал напиться из своей чашки томимому жаждой прохожему и после этого не только не «ввергнул чашку в презрение», т. е. попросту не только не выбросил ее, а, вымыв водой и перекрестив, «повелел из нея ясти и пити». Съестные припасы, купленные на рынке, не считались на Выге более нечистыми. Проповедовать вражду к властям и никонианам было легко, скитаясь в лесах, живя поодиночке на выге; но когда там возникли целые обширные слободы, к господствующей власти относиться по-прежнему стало нельзя, и Андрей со своими старцами, сохраняя полное убеждение, что в мире царствует антихрист, делает гражданской власти все уступки, только бы обеспечить себе и своим сколько-нибудь свободное исповедывание своих убеждений.
Когда в олонецких местах, в соседстве с Выговской ки-новией стали строить железные заводы, то к Андрею пришел указ: «Ведомо его царскому величеству учинилось, что живут для староверства разных городов люди в Выговской пустыни и службу свою к Богу отправляют по старопечатным книгам; а ныне его царскому величеству для войны шведской и для умножения ружья и всяких воинских материалов ставятся два железных завода и один близ Выговской пустыни; так чтоб они в работы к Повенецким заводам были послушны и чинили бы всякое вспоможение по возможности своей, а за то царское величество дал им свободу жить в той Выговской пустыни и по старопечатным книгам службы свои к Богу отправлять». Выгорецким жителям позволено было выбрать к мирским делам своего старосту и при нем выборного, которые должны были оберегать поселенцев и доносить по начальству, какие земли и угодья нужны выгорецкой киновии при ее росте.
Андрей Денисов очень поладил с всесильным Данилычем, в ведомстве которого был весь Олонец, и Меньшиков издал в 1711 г. распоряжение запрещавшее чинить обиды и утеснения и в вере помешательства Андрею Денисову с общежителями и товарищи. Выгорецкие наставники сумели прямым и честным отношением к делу завоевать большие симпатии у таких дельцов Петра, как управляющий олонецкими заводами Геннинг. Когда новгородский архиерей по своей обязанности бороться с раскольщиками схватил и посадил в тюрьму Семена Денисова. Геннинг написал царю по этому случаю такое послание: «Прошу ваше величество, пожалуй, для лучшей пользы и отправления на морской флот твоих дел, помилосердуй, учини указ, чтоб мне смелее поступать, понеже я опасаюсь от архиерея новгородского погубления, понеже он верит другим, своим бездельникам, а не своим рассмотрением управляет и от них ныне в заключении сидит у архиерея Семен Денисов, который в здешнем подъеме и в сыску руд был годен и перед другими радетелен в заводской работе; для ихних нужд и за челобитьем от них послан он был и захвачен в Новгороде в архиерейский приказ. Прикажи архиерею его освободить и от твоих заводских дел его не трогать и не ловить».
И Петр сам относился к старообрядству довольно терпимо, если не наталкивался в нем на политическое противодействие своей деятельности. В 1702 г., когда разнеслась весть, что царь идет от Архангельска на Ладогу и через олонецкие дебри стали прокладывать дорогу, близко подошедшую к выгу, то отшельники стали готовиться к смерти, приготовили смолу и солому в часовне и думали зажечься, когда придет «он». Но когда Петру доложили, что недалеко от его пути живут «рас-кольщики», то он сказал: «Пускай себе живут!» — и проследовал дальше. Рассказывают, что раз он спросил: «Каковы купцы из раскольщиков? Честны ли и прилежны ли?» — когда ему сказали, что честны и прилежны, государь заметил: «Если они подлинно таковы, то по мне пусть веруют, чему хотят, и когда уж нельзя их обратить их от суеверия рассудком, то, конечно, не пособит ни огонь ни меч; а мучениками за глупость быть — ни они той чести не достойны, ни государство пользы иметь не будет».
Став на эту точку зрения, Петр потребовал от старообрядцев одного: чтобы они беспрекословно исполняли гражданские обязанности, и если это исполнение совершалось не токмо за страх, но и за совесть, Петр предоставлял любящим старые обряды и книги молиться, как хотят; запрещалась только проповедь старообрядства, и когда новгородский митрополит указал царю на Семена Денисова, как на вредного церкви учителя старообрядства, искусного на словах, ученого и деятельного проповедника, Петр, по сказанию историка Выговской пустыни, «взяв онаго Симеона перед себя и испытав из тиха на словах и поговоря мало, ни его отпустити, ни испытати жестоко не повелел; тако же и митрополиту не повел, оставил его тако», т. е. в заключении; но когда Семену удалось бежать, то хотя все знали, что он ушел на Выгу, его там не тронули. «С противниками церкви, — говорил другой раз Петр, — надлежит с кротостью и разумом поступать по апостолу: бых незаконным яко беззаконен да беззаконных приобрящу, а не так, как ныне, жестокими словами и отчуждением». И те старообрядцы, которые с точки зрения Петра вели себя «законно», т. е. платили исправно двойные подати и работали усердно на заводах, пользовались его расположением. Андрей Денисов, по свидетельству его историка, — «по совету с братиями и с земским старостой и с выборными» отправлять время от времени Петру гостинцы с письмами, посылать царю живых и стреляных оленей: «ово коней серых пару, ово быков больших подгнаша ему и являхуся и письма подаваху. Царское величество милостиво и весело все у них принимаше и письма их вслух ситаше; хотя от кого со стороны и клеветы были, он же тому внимаше».
Но с точки зрения Петра «раскольщики» были все же «замерзелые» и «закоснелые» невежды, «упрямцы». «Дубовые сердца» он считал возможным исправлять «дубиной», а когда они мало поддавались такому убеждению, то он решил извлечь из старообрядчества материальную пользу, переписал «раскольщиков» и обложил их двойной податью. Для него лично вопросы веры и религиозной жизни никогда не стояли на первом месте и мало интересовали по существу. Он признавал в идее свободу совести: «Господь дал царям власть над народами, — говорил Петр, — но над совестью людей властен один Христос», но в то же время настоятельно приказывал смотреть, чтобы раскольщики платили двойной оброк и «никакого иного платья не носили, как старое, а именно: зипун со стоячим клееным козырем (воротником), ферези и однорядки с лежачим ожерельем», а за право ношенья бороды платили бы особый сбор, доходивший с купеческих бород до 800 р. нашего счета. В удостоверение уплаты этой пошлины выдавалась уплатившему медная бляшка, на которой значилось, что сбор за право ношения бороды уплачен, и красовалась назидательная надпись: «борода лишняя тягота». Эту бляшку полагалось носить на виду. В 1715 г. установлен был сбор с бород, определенный одинаково и для старообрядцев, и для православных ценителей в себе «образа и подобия Божия», в 450 р. нашего счета. Конечно, это было издевательство, в роде устройства всешутейшего собора, и удовлетворяло стремление от всего получить прибыток. Но то, что для Петра прибытком и достойным смеха упрямством закоснелых, для других являлось поруганием веры и было для них страданием за лучшие движения человеческого сердца. Но об этой стороне дела Петр не подумал.
Так как в существе старообрядства все же крылось резкое осуждение и противодействие многому такому, что Петр в своей преобразовательной деятельности считал важным для государства, то старообрядство у него не могло быть совсем предоставленном самому себе. Борьба с раскольщиками должна была вестись и тогда, когда оно политически подчинялось государственной власти, только эта борьба должна была быть увещевательной, а вообще в случаях «жестоковыйнаго упрямства» «с раскольщиками, — как говорил царь, — которые в своей противности зело замерзели, надобно поступать вельми осторожно, гражданским судом», была организована борьба словом со старообрядством. В нижегородском крае увещевательную борьбу с последователями древляго благочестия Петр поручил с 1706 г. переяславскому игумену Питириму, впоследствии нижегородскому архиерею. До 1716 г. старообрядство вообще мало интересовало Петра; в февраль 1716 г. он распорядился переписать всех старообрядцев, чтобы знать точное число их для обложения налогом. Перепись поручено было исполнить местным священникам. С тогдашней старообрядческой точки зрения перепись казалась, однако, делом греховным: что это, говорили они, считать людей Божьих головами, точно скотину; того при прежних благочестивых царях не делывалось, это Божье дело, сколько народу живет; сколько Бог захочет, столько и будет, нечего тут считать. Припомнились старообрядцам предания и об антихристовом счислении людей, сыграло свое значение и то, что старообрядцы знали цель переписи — обложение их двойным налогом. Начались противодействия переписи, старообрядцы стали скрываться, покупать попов-переписчиков, чтобы они записывали старообрядцев православными. Из переписи ничего не вышло. Случилось все это в то время, когда начало разыгрываться дело царевича Алексея, бежавшего за границу. Следствие установило, что царевичу было много сочувствующих, и что он сам и те, кто сочувствовал ему, осуждали все нововведения Петра и жаждали возврата