Генри VII — страница 42 из 96

Генри VII не имел, похоже, ни малейших сомнений по поводу того, кому принадлежит авторство скандального по своей оскорбительности “Titulus Regius”. Когда Стиллингтона освободили 22 ноября 1485 года, то формулировка причины освобождения была записана в не менее оскорбительной форме: “great age, long infirmite, and feeblenesse”[108]. Но старый епископ опроверг эту формулировку делом, приняв участие в деле «Ламберта Симнелла», или Дублинского короля, как его ещё называли, после чего укрылся в Оксфорде. Собственно, совершенно не исключено, что Стиллингтон стоял за этой историей в более полный рост, чем это принято предполагать, потому что на этот раз Генри VII забудет о предполагаемой дряхлости епископа, и учинит неимоверное давление на Оксфорд и добьется-таки выдачи Стиллингтона, которого увезут из заключения в Виндзорском замке уже только умирать.

Заодно я напоминаю, почему Эдвард IV и Элизабет Вудвилл всю жизнь прожили под дамокловым мечом возможности разоблачения его двоеженства, но ничего не сделали после смерти Элеонор Талбот-Батлер. Профессор Рут Гельмгольц пишет по этому поводу так: “Under medieval canon law, adultery, when coupled with a present contract of marriage, was an impediment to the subsequent marriage of the adulterous partners. It was not simply a matter of having entered into an invalid contract. The parties to it rendered themselves incapable of marrying at any time in the future, because under canon law one was forbidden to marry a person he (sic) had "polluted" by adultery where the adultery was coupled with either a present contract of marriage or "machination" in the death of the first spouse. Thus… if Sempronius being validly married to Bertha, purported to marry Titia and consummated this second, purported marriage, Sempronius and Titia would not only have entered into an invalid union and committed adultery, they would also have incurred a perpetual impediment to marrying after Bertha's death. This is precisely the situation (it was alleged) of Edward IV and Elizabeth Woodville”[109].

Как я и писала раньше, Элизабет практически точно не знала о том, что Эдвард не свободен жениться на ней на тот момент, когда она связала с ним свою судьбу. По идее, это делало брак валидным с её стороны. Но её брак с Эдвардом был заключен в глубокой тайне даже от большей части её собственного семейства, и это свидетельствовало бы против нее. Единственное, что могло бы спасти Эдварда от клейма двоеженства, могло быть открытое бракосочетание с публичным обменом клятвами, подарками, с благословением священника и последующим пиром. Если бы Элеонор Батлер не опротестовала этот брак до его благословения (а она не опротестовала бы). Впрочем, даже если бы брак со стороны Элизабет Вудвилл и был бы признан валидным, дети от него все равно считались бы такими же бастардами как Бьюфорты во времена Джона Гонта. Они также не могли втихую заново обменяться в полной приватности клятвами после смерти Элеонор, потому что, к тому времени, Элизабет Вудвилл была провозглашенной женой короля и коронованной королевой, и повторение брачных обязательств потребовало бы папского разрешения, основанного на диспенсации обстоятельств, сделавших брак сомнительным и нуждающимся в подтверждении. То есть, как минимум королю пришлось бы сделать признание, что он вступил с Элизабет в адюльтер, тогда как она полагала, что вышла замуж. И это, опять же, бесповоротно сделало бы их потомство, рожденное до смерти леди Элеанор в 1468 году, бастардами. Очевидно, именно этот момент Генри VII интересовал особенно интенсивно, потому что ребенком, рожденным до 1468 года, была именно Элизабет Йоркская, которую он так неосторожно поклялся взять в жены, чтобы выиграть на свою сторону йоркистов, которые не желали, тем не менее, видеть на королевском престоле Ричарда III. Такие вот сложности.

А Филиппа Лэнгли, занятая проектом поисков «пропавших принцев» (сыновей Эдварда IV) обратила внимание на то, что путь Генри Ричмонда из Лестера в Лондон занял 12 дней, хотя должен был занять три. Хотя у некоронованного и самопровозглашённого короля были все причины торопиться — Лондон стал за два года рикардианским, послав к королю 3 178 человек и объявив город на военном положении, во избежание попыток захвата. Чтобы понять, что так сильно задержало Ричмонда, Филиппа решила рассмотреть всё, что произошло после битвы, «под микроскопом», согласившись только частично признать причиной ту, которая была собственно объявлена Ричмондом — желание дать своим будущим подданным переварить ситуацию со сменой династии.

Естественно, Лэнгли предполагает, что Ричмонда задержали попытки розыска сыновей Эдварда и желание немедленно взять под контроль всех находящихся в «королевской детской» в Шериф Хаттоне, считая живущих там своим ключом к Лондону. Её удивление вызывает, тем не менее, выбор Ричмондом Уиллоуби в качестве человека, посланного за детьми Эдварда, когда вместе с ним находился родной дядя этих детей — сэр Эдвард Вудвилл. По мнению Лэнгли (и не только её) Вудвилл вообще получил в конце всей кампании борьбы за престол подарки из разряда «уйди с глаз моих» — назначение капитаном острова Вайт и восстановление в правах командира Порчестерского замка. Только после битвы при Сток Филд, он был пожалован в рыцари Ордена Подвязки, после чего Вудвилл поднял 800 человек, помахал королю рукой, и отбыл сражаться в Бретань. Филиппа делает вывод, что Ричмонд не доверял Вудвиллу, и использовал его как наживку для принцессы Элизабет послушно отправится с Уиллоуби, как она полагала, в Графтон к дяде.

Я не знаю, почему Филиппа Лэнгли делает далеко идущие выводы, не рассматривая ни особенности личности Эдварда Вудвилла, ни особенности характера самой принцессы, которая отнюдь не была уже ребенком. Тем не менее, её предположения о том, что Ричмонд задержался на севере, рассылая в разные стороны не только людей, извещающих окрестное население о том, что «власть переменилась», но и пытаясь собрать возможную информацию о том, где находятся сыновья короля Эдварда, выглядят логичными. Естественно, через корреспонденцию с леди Маргарет он был в курсе, что принцы из Тауэра пропали без следа, и никто понятия не имел о том, куда они делись. Поведение их матери заставляло предполагать, что дети в порядке, но ни она, ни другие члены семейства, ни сам Ричард никогда не обмолвились о возможном месте нахождения принцев ни словом. Ричмонду нужно было убедиться, что принцы не объявятся в Лондоне или ещё где-либо до его коронации.


Король женится

Несмотря на общий пардон, объявленный Генри VII ещё до коронации, жизнь тех, кто принимал слишком живое участие в противостоянии амбициям фракции Бьюфортов, в прежнюю колею вошла не сразу. А для некоторых, так не вошла и никогда. В феврале 1486 года, один лондонский торговец написал, что «эти лорды и джентльмены не в милости, как говорится». Роджеру Вэйку, шерифу Нортхемптоншира в 1483-85 гг, который был женат на, похоже (я не уверена, хотя те генеалоги, которые удалось найти в сети, на это указывают), сестре Уильяма Кэтсби, казненного после Босуорта, удалось восстановить свою собственность, да и то не полностью, только к 1503 году, в котором он и умер — хотя решение о конфискации его владений было отменено ещё в ноябре 1487 года, во время следующей парламентской сессии. Это было понято так, что доверие нового короля следовало заслужить, причем заслуживать надо было долго. Генри VII такое мнение вполне устраивало, хотя причины его неохотного возвращения конфискованного были более прозаичны.

Дело в том, что конфискованные у сторонников Ричарда III земли вовсе не были розданы сторонникам Генри VII. Они были оставлены в собственности короны, что означало, что все доходы с них шли в казну королевства. В августе 1486 года для управления всем этим хозяйством была создана целая комиссия. Причем, если с новым лордом должникам и просто попавшим под пресс ещё можно бы было договориться, комиссия действовала как асфальтовый каток. Например, у какого-то несчастного отобрали драгоценное блюдо, проданное ему сэром Робертом Брэкенбери (тому были нужны наличные, чтобы выплатить перед сражением все долги).

В конце парламентской сессии, 16 декабря 1485 года, спикер палаты общин Томас Ловелл вручил королю петицию с просьбой жениться на Элизабет Йоркской. Петиция, разумеется, была составлена очень грамотно — ни в коем случае она не намекала, что Элизабет, старшая дочь короля Эдварда IV, придаст законность правлению «дважды бастарда». Если кто забыл, то, во-первых, Генри VII был, по материнской линии, отпрыском Бьюфортов, легализированных с запрещением претендовать на трон, рожденных вне брака отпрысков Джона Гонта, сына Эдварда III. А во-вторых, его матушка, леди Маргарет, вышла за сына Катерины Валуа, матери Генри VI, без диспенсации.

Диспенсация (разрешение на брак родственников, который издавала папская канцелярия) была бы не нужна, если бы вдовая королева действительно прижила своих отпрысков от валлийца Оуэна Тюдора. Но скандал с её попыткой получения разрешения выйти замуж за Эдмунда Бьюфорта, в которой ей было отказано опекунским советом при малолетнем Генри VI, очень хорошо помнили все, кто был активен при дворе, когда несчастная умерла родами, а отцом её незаконнорожденных детей (и тайным мужем) объявил себя никому не известный валлийский сквайр Оуэн Тюдор.

В принципе, не щеголяй Эдмунд и Джаспер, которых Генри VI охотно признал братьями, щитами с гербом Эдмунда Бьюфорта, за всё прошедшее беспокойное время тот скандал давно уже забыли бы. Во всяком случае, брак богатой наследницы Маргарет Бьюфорт с молодым Эдмундом никаких особых кругов на поверхности придворного болотца не вызвал. Особенно после уверения девицы, что выбор она делает по воле святого, явившего в ответ на ночь молитв о вразумлении. Впрочем, тогда она мгновенно исчезла с поля зрения светского общества, отправившись за мужем в глушайшую северную глушь. Но у Йорков была хорошая память на прошлые оскорбления. В конце концов, чтобы выйти за брата короля, Эдмунда, леди Маргарет оставила с носом сына входившего в немилость герцога Саффолка, Джона — того самого де ла Поля, за которого вышла сестра Эдварда IV и Ричарда III.