Что немаловажно, молодая жена обеспечила его в сентябре 1486 года наследником, которого, в честь объединения Англии, назвали Артуром. И, памятуя фертильность её матушки и бабушки, можно было не сомневаться, что единственным ребенком принц Артур не останется. Коронацию супруги Генри VII приурочил, как и свою в 1485 году, к заседанию парламента. Парламент, на котором собралась большая часть сэров и пэров королевства, состоялся 9 ноября 1487 года, а Элизабет Йоркскую короновали 25 ноября.
Хотя очень часто эта слишком уж отложенная коронация приводится как пример скверного отношения короля к своей молодой, причина затяжки была прозаичной и прагматичной.
После свадьбы, Генри VII короновать супругу просто не мог — официальная папская булла прибыла только в марте 1486 года. К тому времени, король уже вовсю готовился к поездке на север, которая была намного важнее коронации Элизабет. Потом королева была в слишком интересном положении, в котором, по новому протоколу, ей было как бы уже и нездорово быть среди толпы, потом она рожала. После этого, нужно было разобраться с ситуацией, приведшей к высадке «Ламберта Симнелла». Для нового режима, было важно оценить, насколько английские йоркисты уцепятся за возможность вернуть власть дому Йорков. После этого, как ни странно, был подробный разбор того, почему определенные люди примкнули к Ловеллу и Линкольну. В частности, король пришёл к выводу, что объявленный им в октябре 1485 года пардон был слишком плохо подкреплен обязательствами, причем с обеих сторон. С одной стороны, помилованные не дали никаких гарантий своего примерного поведения в будущем. С другой стороны, королевская власть слишком медленно и со скрипом возвращала помилованным то, что они считали своим.
Теперь, перед вторым парламентом, Генри VII был уверен в двух вещах. Во-первых, интеграция йоркистов в новую систему была правильной политикой, и должна была продолжаться. Собственно, показательная терпимость к Скропам была важной деталью этой политики, тем более, что Джон Скроп из Болтона был женат на сводной сестре леди Маргарет Бьюфорт. Элизабет Сен-Джон, к слову, тоже была йоркисткой, но они были всё-таки семьей. Проявляя строгую, подкрепленную штрафом, снисходительность к Скропам, король демонстрировал, что достаточно уверенно чувствует себя, чтобы наказать, но простить взбунтовавшихся членов семейства. Действительно, больше лорд Скроп не взбрыкивал. Во-вторых, при наличии наследника, коронация Элизабет Йоркской полностью выбивала легальную почву из-под возможных будущих претензий со стороны потомков Джорджа Кларенса. Ирландию же Генри VII до поры до времени решил оставить в покое, полагая, что со своими хитрыми и не склонными к верности англо-ирландскими лордами она все-таки будет более спокойной, чем без них.
В общем и целом, король уже тогда пришёл к выводу, что связывание английской аристократии системой бондов будет намного разумнее, чем строгие кары — в большинстве случаев, но не во всех. Второй парламент внес ясность в понятие церковного убежища. Оно всё ещё продолжало существовать и кое-как работать, хотя во времена Войн Роз многократно нарушалось всеми вовлеченными сторонами. Поэтому было вынесено решение хотя бы относительно государственных преступников — их законодательно лишили права этого убежища совершенно официально.
Был выпущен статут (законодательный акт) против похищений наследниц и вдов. Эта проблема отнюдь не была новой, подобные статуты выпускали все короли с незапамятных времен, и с незапамятных же времен они нарушались при каждой возможности. Причем, если у семейств пэров были возможности от этой напасти защититься, то в далеких от центров власти и закона углах королевства единственным законом было право силы. Поэтому, парламент учредил так называемую Звёздную Палату[116], задачей которой стало обеспечение законности через систему местных комитетов. В их компетенцию входили расследования манипулирований законом, коррупции местных властей, уголовных и гражданских преступлений, а также неподчинение королевской власти. Одновременно, придворные должности перестали быть синекурой для дворян — их обязали бдить за законопослушностью придворной обслуги ниже благородного ранга.
Тем не менее, основной проблемой режима стала вероятность вмешательства в английские дела извне. То, что Маргарет Бургундская будет использовать малейшую возможность, чтобы нагадить «дважды бастарду», было понятно. Но угроза со стороны Франции была более весомой угрозой. Сразу после Стока, французская дипломатическая делегация выцепила Генри VII прямо в Лестере (да, они наблюдали, кто победит). Франция хотела, чтобы король, в знак благодарности за когда-то со скрипом данную помощь не слишком-то высокого качества, помог теперь с аннексией Бретани. Естественно, Генри VII эта идея совершенно не показалась привлекательной. Старый герцог был, конечно, много лет его тюремщиком, но так же много лет защищал и от посягательств Йорков, и от посягательств Франции. Да и не в интересах Англии было помогать Франции стать сильнее. Так что парламент решил вопрос с налогом на оборону страны, и, памятуя о тенденции Франции решать проблемы с Англией при помощи шотландцев, усилил не только гарнизон Кале, но и гарнизон Бервика.
Так что на этом этапе Генри VII решил поддержать Бретань, и даже отправил туда в феврале 1488 года немножко пехоты и немножко морфлота, но, по видимому, сэкономил, и французы расколошматили бретонцев по всем статьям. После чего, его величество, скорбно склонив коронованную голову, заключил с французами мир. Мир с французами заключил и герцог Бретани, пообещав, что не выдаст свою дочь замуж без ведома французского короля. И после этого, как ни странно, не умер от тяжелой, продолжительной болезни, а погиб, упав с лошади на охоте. Его коронованные собратья, короли Англии и Франции, восприняли смерть герцога Бретани с умеренным энтузиазмом. Генри VII потому, что смерть герцога Франциска обнулила его долг благодарности этому человеку, а Шарль VIII потому, что подписанный им с герцогом договор практически делал его законным наследником Бретани.
Но всё, конечно, не пошло легко и просто. Для Франции, во всяком случае. Генри VII решил воспользоваться подходящей ситуацией, и организовать политический альянс в поддержку независимости Бретани. Не потому, что возлагал реальную надежду на то, что другие неприятели Франции, Максимилиан Австрийский и Фердинанд Арагонский, действительно вложатся в дела герцогства с малолетней наследницей титула, а потому, что это позволило ему выступить на арену европейской политики в тоге защитника 11-летней принцессы Анны — такой титул признали за ним истинные правители герцогства. Защита английского короля обошлась бретонцем не так чтобы дешево — они обязались оплатить 6 000 солдат, которых Англия обещала отправить в Бретань в апреле 1489 года.
А в марте Англия подписала союзнический договор с Кастилией и Арагоном, который заключил предложенный в прошлом году династический брак между детьми Фердинанда и Генри VII. Что означало не больше и не меньше, чем вступление нового английского короля в клуб европейских монархов. Это было намного важнее тех возможных затрат, которых потребовало бы противостояние Франции в вопросе с Бретанью, хотя на тот момент Генри VII и не предполагал, насколько дорого ему обойдется союз с Фердинандом, самым хитрым политиком того времени. Впрочем, английский король учился быстро, и допущенных ошибок не повторял.
Большую часть 1491 года Генри VII, на глазах всей Европы, рыцарски помогал Анне, совсем юной герцогине Бретонской, воевать с Францией. Он даже заявлял, что был готов к полномасштабной войне, утверждая, что, пытаясь покорить Бретань, король Франции угрожает Англии, и в какой-то степени так оно и было. Ну, если и не Англии самой по себе, то английским интересам. Со своей стороны, Шарль VIII Французский, твёрдо намеренный решить бретонский вопрос раз и навсегда, и, желательно, без полномасштабной войны с Англией, решил переключить внимание внезапно воспылавшего боевым духом английского короля на дела более для него насущные. И поэтому, в июне или июле 1491 года он послал к шотландскому королю два корабля. Целью представительства сеньора Конкрессо было убедить короля Джеймса отправить посольство во Францию, дабы обсудить «некоторые важнейшие вещи».
Разумеется, Генри VII известие о дипломатической миссии французов в Шотландии взволновало более чем, потому что английское северное приграничье, вопреки его собственным прогнозам, с 1489 года становилось всё более и более враждебным к политике Лондона. Не смотря на то, что повышение налогов на оборону было одобрено вторым парламентом короля в ноябре 1487 года, на севере, избалованном умным управлением графа Уорвика-Кингмейкера, а после него — Ричарда Глостерского, это повышение налогов, проведенное и в их интересах тоже, было воспринято местью нового режима оплоту доброго короля Ричарда. К несчастью, эти сантименты пришлись на период экономического спада. Что ещё хуже, из-за вышеописанных событий с «Ламбертом Симнеллом» и последующим за ним разбором полетов, со сбором налогов за 1487 год безнадёжно запоздали. А теперь пора было собирать уже следующий налог вместе с несобранным предыдущим.
Не самым умным решением Генри VII оказалось и назначение людей, близких в свое время к Ричарду III, сборщиками этих налогов. Логически, решение выглядело безупречным: никого люди не ненавидят так, как тех, кто залазит к ним в карман, выгребая оттуда налоги. Соответственно, популярность таких сомнительных для нового режима фигур как граф Нортумберленд и бывший декан из Миддлхема Уильям Биверли, неизбежно должна была померкнуть. Со своей стороны, главной их опорой, в атмосфере враждебности, неизбежно становился король. Тем не менее, политика политикой, а налоги должны собирать те люди, которые умеют это делать, и, главное, имеют соответствующую репутацию и умение договориться. Когда налоги собираются с медвежьей грацией, начинаются беспорядки, что и случилось в апреле 1489 года в Кливленде.