Ро считает, что за 14 месяцев почти полной изоляции Варбек потерял волю и интерес к жизни. Во всяком случае, с соседями сверху он не разговаривал, кандалы он не сбил (хотя это было легко), и решетки он не пилил. Трудно не согласиться с её мнением, что заговор направлялся и координировался извне, но кем? Заговорщиками вне Тауэра или королем?
Вряд ли королем. Его личное мнение о случившемся высказывалось дважды. По горячим следам, он писал Луи XII, что «несколько служащих капитана Тауэра решили освободить сына герцога Кларенса и Перкина Варбека, отбывающих там заслуженное наказание». Позднее, он перенес всю вину на Уорвика и Варбека: “that this past summer, when the king was in his Isle of Wight which is beyond the sea, the son of Clarence and Perkin Warbeck, who had more freedom than they should have done in view of their offences, laid out their whole project to the point of executing and accomplishing it”[132].
Как бы там ни было, довольно быстро в заговоре стали «участвовать» люди, работавшие на службу безопасности короля, и к 25 августа ловушка захлопнулась. Заговорщики были арестованы, и началось расследование, закончившееся только в ноябре. На основании этого расследования и Варбек, и Уорвик были осуждены уже предварительно, до формального суда. Совет короля и главный судья Финекс представили Генри VII довольно формальный документ о том, что оба молодых человека заслуживают смерти, но есть в этом документе чрезвычайно интересный оборот: “certain treasons conspired of Edward naming himself of Warwick”[133]. Не потому ли документы, касающиеся его суда, и были спрятаны, если были?
Формальный суд над Варбеком прошел 16 ноября в Уайтхолле, в Вестминстере. Ро пишет, что никакого предварительно дознания или сбора материалов и свидетельств не было, что суд был формальностью, да и вообще об этом судебном заседании нет никаких протоколов, кроме записки, что граф Оксфорд председательствовал там как лорд главный камергер, «как и в случае с Эдвардом графом Уорвиком». Это интересно, потому что Перкин Варбек отныне везде подтверждал, что никакого отношения к английскому дворянству не имеет, а граф Уорвик был пэром. Похоже, что протоколировать было нечего — Варбеку было предъявлено обвинения «в ряде особо тяжких преступлений», и он, видимо, признал себя виновным, потому что не записано, что не признал. Ро пишет, что Варбек, видимо, отказался от защиты, но во времена Генри VII адвокатов ещё не существовало, так что отказываться было не от чего. Также заслуживает внимание та деталь, что имени Варбека вообще нет среди имен подозреваемых по делу.
Конечно, можно было бы (с большой натяжкой) списать все эти ляпы на ленивых писцов и небрежных регистраторов. Тем не менее, в написанных в тот же временной период документах, касающихся Уорвика (или «Эдварда, называющего себя Уорвиком») никаких небрежностей нет. А если сравнить, кто долгие годы трепал нервы Генри VII, и за кем пристально наблюдали люди как минимум трех европейских правителей, то документы, касающиеся Уорвика, должны были быть безупречны! Если только они не оказались небрежными по хорошей причине. Но для того, чтобы обосновать свое предположение, я должна вернуться к обстоятельствам возвращения Перкина Варбека из убежища в Шине и лондонский Тауэр.
Пожалуй, я не соглашусь придать какое-то особое значение тому, что Варбек нашелся именно в приорате, прошлый приор которого был душеприказчиком Элизабет Вудвилл. Во-первых, если Варбек был принцем Ричардом, свою мать он видел в далеком 1483 году, в десятилетнем возрасте, и был он тогда слишком мал, чтобы его сильно интересовали её отношения с многочисленными аббатствами и приоратами королевства. Во-вторых, все знали, что времена изменились, и нынче ни одна церковь не может представить убежища политическим врагам короля. Варбек совершенно очевидно бежал не в определенном направлении, а прочь от королевских патрулей, бороздивших реку, потому что король, в общем-то, не сомневался, куда именно побежит Варбек — туда, где можно попасть на корабль.
После этого, он выставлялся перед лондонской толпой дважды — без особой аффектации, если таковой не считать подобие трона, сделанного из пустых бочек, на которых он сидел в первый раз, 15 июня, возвышаясь над всякой преступной мелочью, которая там была одновременно с ним. Во второй раз, 18 июня, он стоял с 8 утра до 15 часов перед одной таверной на Чипсайде. Оба раза вид он имел чрезвычайно отсутствующий (что было свойственно ему и раньше, в лучшие дни), но многие его видели. Более того, его и выставляли для того, чтобы его увидело как можно большее количество людей. После второго раза, Варбека сопровождала практически целая делегация видных горожан — до Тауэра, и до тех пор, пока ворота не закрылись за ним. Ни у кого не возникло ни малейших сомнений в том, кого они видят, это был точно Варбек.
Тем не менее, когда епископ Камбре и де Пуэбла, чей хозяин (король Фердинанд) уже настоятельно хлопотал, чтобы Перкин Варбек был мертв до того, как его драгоценная доченька выйдет замуж за принца Артура, пошли в Тауэр вместе с королем, Перкин Варбек официально присягнул перед присутствующими относительно своей личности. При том, что епископа Камбре он знал очень хорошо. Тот, очевидно, был его личным исповедником в Бургундии. Де Пуэбла же видел Варбека совсем недавно в Лондоне. Тем не менее, оба не могли его узнать, потому что тот был desfigurado, как написал де Пуэбла, что можно понять как обезображен, деформирован, уродлив…
Анна Ро решила, что «они добрались до его лица», то есть сделали так, чтобы его сходство с Эдвардом IV перестало быть заметным. Но ведь это не имело ни малейшего смысла! Напротив, изначально было сделано все возможное, чтобы как можно больше людей увидели Варбека именно во всем его сходстве с королем, чьим сыном он, по его отмененному впоследствии заявлению, был. Было бы логично, если бы и перед человеком, который специально прибыл поразнюхать для императора Максимилиана, предстал бы Варбек в нормальном виде. Опять же, пленник был физически в состоянии чуть ли не близком к смерти. Полно, да был ли это Варбек?
Нет, пленника не могли «запытать» до этого состояния, как бросает Пенн в своей книге. За всё время существования Тауэра, в нём пытки применялись к 48 пленникам, причем чуть ли не первой из них была Энн Аскью, «пророчица» времен Генри VIII. Да и то, персонал Тауэра категорически отказался принимать в пытке участие, а коннетабль Тауэра, сэр Энтони Кингстон, помчался к королю, пробился к нему, и устроил дикий скандал, тоже о нравах времени говорит. Так что тогда ту единственную пытку провели сами придворные короля, Ризли и Рич. Учитывая, что Аскью обвинялась в заговоре против короля, и что прямой целью Ризли было получить от неё признание, которое помогло бы обвинить королеву Катерину Парр, можно себе представить, насколько серьезно относились к вопросу в Тауэре, если коннетабль не побоялся устроить скандал не самому сдержанному из королей.
Впоследствии, с времен правления Элизабет I в той его части, когда служба безопасности встала перед необходимостью противостоять заговорам иезуитов, пытки постепенно стали более привычным методом допроса, но все же о применении пытки выносилось формальное решение, которое регистрировалось в книгах Тауэра.
Вообще, в последнее время, с улучшением доступа к архивным материалам и документам различных периодов, столь популярный в литературе и кинематографии прием поголовного применения пыток к пленникам в средневековый период был сильно подвергнут сомнению[134].
В общем и целом, идею о том, что кто-то изуродовал Варбека до неузнаваемости, можно забыть. Главной идеей любого следствия был сбор неоспоримых доказательств вины обвиняемого. И да, после этого признание обвиняемым вины было желательным, но не обязательным. После того, как группа чиновников собирала доказательства, она представляла дело верховному авторитету (обычно, высшему судье, ведущему сессию, но в случаях государственной важности — самому королю), сопровождая это своим вердиктом и признанием обвиняемого, если оно было. После этого, на суде, судья просто назначал меру наказания. То есть, именно то, что мы и видим в рассмотрении дел Уорвика и Варбека. Всё вышеописанное мы знаем именно благодаря материалам работы следователей. Что касается материалов самого суда, то они есть там, где заседание было церемониальным, и передающим власть вынесения приговора от судьи пэрам, равным обвиняемому. В случае Варбека, это было не нужно.
Я считаю, что причиной «деформированности» Варбека, как и постоянное содержание его в кандалах, было очевидное: в Тауэре под этим именем сидел другой молодой человек. Вероятно — найденный в одной из тюрем серьезный и опасный преступник, которому пообещали за исполнение роли более милосердную казнь, чем ему полагалась за преступления. Подмена объяснила бы и странное нежелание Варбека и пальцем пошевелить для своего спасения, и отсутствие какой-либо коммуникации между ним и его стражниками, хотя те состояли в заговоре. Даже на казнь его не повезли, а повели, словно для того, чтобы к эшафоту он прибыл настолько покрытым грязью, что узнать его было совершенно невозможно. Сама по себе роль была проста: не делать ничего и не говорить ни с кем — культивированный стиль речи Варбека простой уголовник имитировать бы не смог. Именно поэтому его признание в том, что он не является Плантагенетом, зачитывали за него, и именно поэтому во время демонстрации его послам, он сказал всего одну фразу, которая не очень укладывалась в контекст вопроса — что император Максимилиан и «мадам» знают всё.
Где же, в таком случае, был настоящий Варбек? Скорее всего, он был мертв. Он мог подцепить лихорадку по пути в Шин, и умереть от неё в Тауэре, или просто-напросто покончить с собой, не видя больше выхода из ситуации. И Генри VII пришлось срочно выкручиваться из ситуации, чтобы избежать обвинения в беззаконном убийстве политического противника. Я не думаю, что сэр Дигби посмел бы затеять подобное без ведома короля, потому что, обманывая его величество, он сам оказался бы повинным в преступлении.