На самом деле, единственным человеком, кроме самой Катарины, который мог сказать что-то определенное об интимной части её первого брака, был исповедник принцессы, фра Алессандро, которого доне Эльвире удалось удалить из страны, и который затем никогда и никак не комментировал этот момент. Сама же Катарина озвучила свою предполагаемую девственность после первого брака только в 1529 году, когда муж решил взять развод, и поднял старый вопрос о женитьбе на вдове брата. А тот момент, когда её девичье состояние обсуждали «взрослые», она молчала. В более отдаленные и прагматичные времена Средневековья, её бы просто осмотрели лекарки-повитухи, но нынче ритуал жизни королевской семьи стал настолько церемонным, что о подобной процедуре и речи быть не могло. И, наверное, все вовлеченные в эту историю, в 1502 году были совершенно уверены, что главное — не предполагаемая девственность невестки короля, а бумага о том, что она девственна и годится для брака с братом покойного мужа, хотя никто не признал бы этого даже на исповеди.
К июлю 1502 года, у Фердинанда начались серьезные проблемы с французами в Италии, и это сподвигло Изабеллу откинуть прочь тонкости и заявить англичанам в лоб, что она готова безусловно считать свою дочь девственной после первого брака, если Генри VII вступит в войну с Францией в Италии. Фердинанд же искушал англичан обещаниями отдать им Нормандию, если вместе они победят Францию. Теперь наступила очередь Генри VII то ли изображать, то ли в самом деле испытывать колебания. В конце концов, жадность жадностью и политика политикой, но на кону стояло нечто гораздо более для него дорогое — судьба его династии. Поэтому в сентябре он только согласился одобрить проект договора с Испанией, но не двигаться вперед без благословения папы. Тем более, что архиепископ Кентерберийский Уорхэм и епископ Винчестерский Фокс считали, что брак между принцем Генри и вдовой его брата заключен быть не может, а мнение обоих Генри VII уважал.
Будучи ревностными и заслуженными католиками, Изабелла и Фердинанд подключили, разумеется, римского папу к переговорам о втором замужестве своей дочери с самых первых стадий обсуждения этого замужества. Ведь только папа мог дать разрешение на этот родственный брак. Это разрешение должно было быть выдано в виде документа, именуемого диспенсацией — освобождением от моральных и легальных препятствий к браку. Поскольку папа считался наместником Святого Петра на земле, у него было такое право. Было договорено, что с просьбой о диспенсации в Рим обратятся оба королевства.
Что характерно, напрямую врать понтифику короли не решились. В английском письме с просьбой о диспенсации для Катарины обращаются потому, что: «…она вступает в отношения с Генри, принцем Уэльским, в первой степени близости, и поскольку её брак с принцем Артуром был заключен согласно ритуалам католический церкви и был завершен». Фердинанд же пишет, что «в Англии хорошо известно, что принцесса по-прежнему девственница», но, поскольку английский двор «предрасположен к крючкотворству», «выглядит более осторожным рассматривать этот случай так, словно брак был завершен».
Разумеется, никому и в голову не пришло каким-то образом вовлечь в процесс обсуждения их будущего саму Катарину или принца Генри. Принц, собственно, узнал о своем браке, представ перед отцом, сидящем в окружении своих советников и в присутствии специалиста по брачным вопросам Николаса Веста. «Сын наш Генри, — объявил Генри VII в своей бесподобной манере, — я согласился с королем Арагона, что ты должен жениться на Катарине, вдове твоего брата, ради того, чтобы мир между нами продолжался». Что можно было ответить в такой ситуации? Принц Генри не ответил ничего, он просто поклонился отцу в знак покорности.
В Риме же в это время было несколько не до диспенсаций, потому что всё внимание папы Александра VI было в 1503 году занято завоеванием его домом позиций у итальянской знати, а в августе он умер. Его преемник, Пий III, умер чуть ли не через 3 недели после своего избрания. Так что настойчивое напоминание Фердинанда о диспенсации для его дочери, чуть смягченное известием об ухудшении здоровья Изабеллы, попало уже в руки папе Юлию II. Тот подсуетился, и 24 ноября резюме папской буллы прибыло в Испанию. Но… Как обычно, резюме было датировано двойным способом: от рождения Христова, и по году папского правления. Это резюме было датировано ошибочно! Более того, Изабелла была взбешена тем, что в резюме читалось, что замужество Катарины и Артура получило завершение (она ничего не знала о письме своего мужа папе Александру). Но у неё была письменная клятва дуэньи Катарины, что это не так!
Финальная, официальная версия буллы, со свинцовыми печатями, никаких ошибок не содержала, и, ради Изабеллы, папа написал, что брак Катарины и Артура был завершен «возможно» (forsan). В данном случае, для выражения серьезного сомнения в том, что завершение было. Но в Англии у этого слова было несколько другое значение, имеющее значение «что-то было, в каком-то смысле». Что, согласитесь, меняло содержание фразы довольно сильно. Тем не менее, принцу Генри было всего 12 лет от роду, и его вступление в реальные брачные отношения со своей невестой (не раньше, чем в возрасте 17 лет, по представлениям того времени) было делом довольно далекого будущего. До которого Генри VII ещё предстояло получить приданое Катарины у её отца полностью, да и вообще многое могло измениться.
Первый кризис
1503 год стал для Генри VII настолько страшным, что остается только удивляться, как он вообще его пережил — 11 февраля умерла его возлюбленная королева, всего через неделю после того, как родила своего седьмого ребенка, принцессу Катерину, которая тоже почти сразу умерла. Не то чтобы Генри полагался только на Бога и удачу, хотя ему и предсказали, что королева благополучно родит здорового сына и доживет до 80 лет. Нет, он собрал в Ричмонде и хирурга королевы, мастера Роберта, и какую-то очередную звезду от медицины из Плимута. Ничто не помогло. После смерти матери, принц Гарри до конца своих дней возненавидел всякого рода предсказателей и чудотворцев — он был маминым сыном, тогда как Артур был сыном папиным. Несколько дней после смерти жены, Генри VII не выходил на люди, а потом из приватных покоев короля пришли тревожные вести о том, что он сам практически при смерти.
Учитывая всё ещё существующую в столице и не только йоркистскую фракцию, ситуация выглядела очень плохо. Поэтому леди Маргарет Бьюфорт поторопилась оставить свое поместье и переехать в Ричмондский дворец, откуда она приняла все дела более или менее в свои руки. Разумеется, не прямо — это было бы неслыханно. Но вокруг короля были его вернейшие (Ричард Вестон, Джеймс Брейброк, Пирс Барбур, бретонец Франциск Марзен и паж Уильям Смит, все под руководством Хью Дениса и контролем леди Маргарет), а связующим звеном между двумя дворцами был Артур Плантагенет, внебрачный сын Эдварда IV, которого королева несколько лет назад приставила к принцу Генри, чтобы тот учился у дяди благородству и удивительной деликатности, которая была этому человеку свойственна. Что касается лечения короля, то все решения принимала леди Маргарет, и лекарства заказывала тоже она.
И уже через месяц был отдан приказ почистить королевские луки, и в конце марта король наградил главного псаря Стратфорда за особо удачную охоту. Более того, в начале апреля в Англии рассматривался вопрос, не стоит ли жениться на Катарине Арагонской самому королю. Мысль, почти наверняка, принадлежала леди Маргарет, но тут уж взвилась Изабелла, написав, что ни за что в мире не согласится на эту дурную идею. Тем не менее, их католические величества очень хотели привязать английского короля к своей политике, и предложили ему в жены племянницу Фердинанда, вдову короля Неаполя. Судя по всему, самого Генри VII женитьба не слишком интересовала — послов к Джиованне он послал только в 1505 году, но хотя они и подтвердили красоту кандидатки, всё-таки так на ней и не женился.
А в конце июня, он лично провожал свою уезжающую в Шотландию дочь Маргарет до Колливестона, где леди Маргарет Бьюфорт, официально расставшаяся с мужем несколько лет назад, в 1499 году, жила более или менее постоянно. Леди Маргарет давно готовилась к этому визиту, обустроив для гостей удобные апартаменты общей стоимостью в 450 фунтов, но всё равно сопровождение королевской дочери туда не уместилось, менее важные придворные расположились в соседнем Максей Кастл. Грядущую свадьбу отмечали в Колливестоне чуть ли не две недели, если даже не больше. В конце концов, леди Маргарет теперь занимала место главной леди двора, и была матриархом семьи. Причем, между ней и покойной королевой было полное взаимопонимание относительно того, что внучка леди не должна повторить её судьбу, вступив в роль жены и матери рано и не подготовленной.
Чего леди не ожидала, начиная осенью 1502 года подготовку к грядущим торжествам, так это вдовства сына, и того, что их общий друг и надёжный защитник интересов, сэр Реджинальд Брэй, умрет тем же летом, практически в дату свадьбы принцессы Маргарет и короля Шотландии.
А почти одновременно с королевой умер архиепископ Кентерберийский, Генри Дин. Король не научился его ценить, хотя, возможно, впоследствии и жалел о том, что преемник Дина, Уильям Уорхэм, не имел его дипломатических талантов, интеллекта, и спокойного характера.
После лета 1503 года, жизнь Генри VII всё интенсивнее становилась жизнью очень одинокого, не имеющего друзей и не умеющего расслабиться человека. Он параноидально защищал своего единственного оставшегося сына Гарри от жизни, не разрешая ему вести ту активную жизнь, которую атлетический сложенный и помешанный на спорте парень вести хотел бы, и обустроив его спальню так, что туда можно было попасть только через покои короля. Он был намерен обеспечить девственность Гарри как минимум до 17 лет, потому что не уставал корить себя за то, что позволил Артуру истощить себя интимными отношениями в слишком молодом для этого возрасте. Здоровье короля становилось всё хуже, характер — все жестче. Что самое страшное, вокруг него практически не осталось людей, которым он мог и смел бы доверять.