а в Восточном Сассексе, во время парламента 1491 года, и затем представлял Сассекс в Magnum Concilium — ассамблее, обсуждающей дела графств, которую ежегодно собирал король. К слову, Генри VII был чуть ли не последним монархом, который эту ассамблею собирал раз шесть, причем и он забросил эту практику с 1500-го года.
Очевидно, то, что Дадли был одним из официалов, входящих в эту ассамблею, и послужило причиной того, что его зачастую называют тайным советником короля с 1490-х. Тем не менее, ни тайным советником, ни представителем аристократических кругов (ещё одно ошибочное мнение) Дадли в 1490-х не был. Тем более, он не был наследником титула баронов Дадли. Титул действительно перешел от первого барона к потомкам Эдмунда Дадли, но это был дядя и тезка нашего Дадли. Семейные имена — коварная ловушка для невнимательного писателя кратких биографий.
В свою очередь, через сообщества, связанные с лондонской коммерцией, Дадли вскоре узнал всё о мире международных банковских операций, о сложном балансе вражды и оппортунизма в мире коммерции, о коррупции, которую они порождали, и о нелегальном экспорте и импорте, перед которым таможенные власти либо разводили руками в бессилии, либо, подкупленные, смотрели в другую сторону. Дадли стал своим и в иностранных коммерческих общинах, где, например, итальянские банкиры сразу оценили его по достоинству. А он оценил, как много невиданных бытовых возможностей дают деньги — на Ломбард стрит жили в большем комфорте, чем в любом из королевских дворцов. И Дадли был вхож в эти копии итальянских палаццо, хотя и был, собственно, ещё никем — отчасти потому, что был умным и приятным собеседником, отчасти потому, что брат его супруги, Эндрю Виндзор, был тем человеком, который заключал многотысячные контракты на поставки шелков, сатина и парчи королевскому двору.
Разумеется, такой человек, в свою очередь, не мог не привлечь к себя внимания Реджинальда Брэя, который исключительные таланты любил и собирал к себе на службу. В случае Дадли, Брэй и король собирались использовать его в своих планах по покорению деловой части столицы, которая относилась к абсолютистским замашкам Генри VII с оправданным недоверием. Сложно сказать, насколько Дадли был в курсе этих планов. Судя по его действиям — был. Потому что неожиданно оставил свой пост помощника шерифа Лондона, сославшись на необходимость углубить свою юридическую квалификацию в надежде получить звание Serjeant-at-law, которое теперь переводят как «адвокат высшей категории», но в 1500-х годах использовалось для обозначения элитарных юридических советников, консультирующих по легальным вопросам и королей тоже, как минимум с 1300-х годов (хотя традиция таких юридических советников восходит к норманнским практикам времен Завоевателя, который импортировал их на новую почву). Число таких советников в 1500-х годах не превышало 10 человек одновременно. Разумеется, городские власти постарались позолотить расставание с талантливым Эдмундом Дадли, не сомневаясь, что городу в будущем не раз придется прибегнуть к его помощи.
К слову, об изменениях смысла, который мы вкладываем в старинные наименования должностей. В русскоязычной википедии, например, выражено сомнение, что Дадли мог занимать «столь низкий пост» как помощник шерифа Лондона. Трогательное непонимание того, что «шериф» происходит от shire reeve, то есть, человек, занимающий главный административный пост административно-территориальной единицы. В данном случае — Лондона. К временам Дадли, в Лондоне главным административным постом уже стал пост лорда мэра, и пост шерифа отодвинулся на второе место. Знаете ли, должность помощника второго человека в Лондоне сложновато назвать «низким постом», особенно если учесть, что все мэры Лондона выбирались из бывших шерифов с 1385 года — чтобы будущий мэр “may be tried as to his governance and bounty before he attains to the Estate of Mayoralty”[139]. Так что на 1495 год карьерные амбиции Дадли были ясны. Тем не менее, знакомство с Брэем их изменило.
Итак, в 1503 году Дадли уходит с поста помощника шерифа, озвучивает, с какой целью, и с триумфом избирается осенью спикером палаты общин для парламента, созванного на 1504 год. Король его кандидатуру, разумеется, утверждает. Брэй оказал сыну своей госпожи последнюю услугу перед смертью, оставив ему в помощь человека, способного обуздать силу, которую короли Англии обычно опасались раздражать — парламент. Впрочем, вряд ли даже Дадли догадывался, что парламент 1504 года станет последним парламентом, собираемым Генри VII.
Сюрпризы последнего парламента короля
Секрет непопулярности Генри VII, короля, правившего достаточно не кровожадно, достаточно очевиден: финансовая политика. То есть, именно то, что и в нашей современности заставляет избирателей метаться между правящим правительством и оппозицией, в тщетной надежде, что следующие 4 года их не будут давить финансовым прессом, или будут давить хотя бы не так сильно. В условиях монархии, граждане лишены даже этого призрачного утешения, а английские монархи ещё и имели тенденцию править долгие годы.
Так что между королем, с его потребностью в деньгах, и теми, с кого он эти деньги хотел получить, стоял парламент. Вообще, в королевстве существовало одно золотое правило, освященное временем: король мог просить денег у парламента только для чего-то, выбивающегося из нормального течения жизни. Например, на оборону или на войну. Если не было необходимости тратиться ни то, ни на другое, а королевская казна пустела, это рассматривалось как неспособность короля толково управлять своим хозяйством. Уволить его с занимаемой должности, понятное дело, за это не могли, но попить кровушки — это сколько угодно. Кажется, единственным королем, которому парламент давал деньги добровольно и с ликованием, был Генри V времен своей победоносной кампании во Франции.
Естественно, за долгие столетия сложился и определенный канон того, как парламент отбивался от королевских требований. Опять же, ничего для нас нового: паршивые погодные условия, эпидемии, дороговизна, проблемы с квалифицированной рабочей силой, расходы на функционирование королевства. Именно поэтому и возненавидели Генри VII, который за основу оценки платежеспособности подданных решил взять факты, а не эмоциональные речи. Практически сразу после того, как осела пыль Босуорта, по городам и весям Англии отправились королевские комиссионеры, оценивающие персональное благосостояние каждого жителя, от герцога до золотаря. Вообще, их путеводной нитью была логика, которую назвали «вилкой Мортона»: если ты живешь широко, то деньги на такой стиль жизни у тебя есть; если же ты живешь скромно, то имеешь деньги в загашнике. Но на практике, добросовестные комиссионеры все-таки оценивали благосостояние по факту активов в хозяйстве. К слову сказать, система прогрессивного налога наших дней от «вилки Мортона» не так уж далека, да и уровень жизни зависит не от величины доходов, а от количества необходимых расходов, но когда это расходы конкретных граждан волновали власти? То есть, практически единственной возможностью остаться хоть немножко в плюсе побольше дозволенного являлось и является занижение уровня доходов. А для того, чтобы иметь возможность их занизить, нужно было не дать властям возможности их оценить.
С другой стороны, Генри VII в своем сребролюбии границ знать не желал. Например, он получил в свое время право сбора налога на войну 1492 года, и этот налог продолжал собираться уже после того, как он вернулся из Франции, так там и не повоевав, но получив жирную пенсию от французского короля. И вот теперь, в 1504 году, он явился в парламент не с просьбой, а с требованием возместить ему расходы за посвящение принца Артура в рыцари, и свадебные расходы на брак принцессы Маргарет. Основанием для этих требований и стало прерогативное право короля, о котором никто из присутствующих, кроме спикера Эдмунда Дадли, не имел ни малейшего понятия. Зато всем казалось логически диким возмещать королю его траты, которые имели место быть в 1489 году, да ещё и относились к принцу, который был уже мертв!
Тем не менее, технически король действительно имел право затребовать и получить сбор налога за представленные расходы как “feudal aid”, который обязывал вассалов возмещать расходы их лорда (по его требованию) за посвящение в рыцари старшего сына и за свадьбу старшей дочери.
Относительно того, чего, кроме денег, добивается король своим странным требованием, парламентариев просветил, представьте, не кто иной как Томас Мор, юрист. Совсем молодой тогда парень, он доказал, что его величество просто ищет повод вновь отправить в путь своих комиссионеров, которые вновь оценят, какой именно собственностью располагают королевские подданные. В общем, парламент пришёл к компромиссному решению: денег дать, но не в форме “feudal aid”, а в форме стандартного налога на оборону, который собирался стандартным методом, через шерифов графств, а не комиссионерами короля у каждого отдельно взятого вассала.
Увлекшись прениями по вопросу, никто из присутствующих не догадался включить голову и задуматься, зачем Генри VII понадобилось вытаскивать из нафталина право, в последний раз применявшееся в 1401 году, и уже тогда встреченное совершенно без энтузиазма и приведшее к серии заговоров и восстаний. В конце концов, все же знали, что их король — скряга! Поэтому для всех (кроме, разве что, нескольких соавторов данного проекта) стало полной неожиданностью, когда его величество, закрывая сессию, объявил, что после проведенного заседания он не будет собирать парламент некоторое время, чтобы «облегчить финансовые тяготы свои подданным».
Надо сказать, что очень многие подданные после этого объявления с энтузиазмом мысленно перекрестились. Участие в парламентских сессиях было затратным как в плане денег, так и в плане времени, которое каждому из присутствующих было чем заполнить с гораздо большей выгодой для себя и семьи. Несомненно, парламентарии разъезжались с приятным чувством рядовых граждан, показавших нос королю и заставивших его обидеться, да ещё и избавившихся на неопределенное время от докуки исполнения гражданского долга. О том, что король, на самом деле, просто развязал себе руки, освободившись от парламентарного надзора, не подумал почти никто.