Вообще, Лондон того времени отлично охарактеризовал Томас Мор, в своем письме Джону Колету: город зорких глаз, серебряных языков, и еле сдерживаемой жестокости. Томас Пенн, ссылаясь на статью Марка Горовца от 1982 года “Richard Empson, minister of Henry VII”, рассказывает историю богатого и уважаемого галантерейщика Томаса Санниффа из Лондона. Он был обвинен в том, что убил своего новорожденного ребенка, и выбросил труп в реку. То есть, сначала начали интенсивно циркулировать сплетни, а потом последовало и обвинение. Обвинительницей выступила проститутка Алис Дампстон, и речь шла о её ребенке. Дампстон, в свою очередь, была заключенной «Птичьего двора» — собственной, так сказать, тюрьмы Джона Комби. Горовец (и Пенн, соответственно) указывают, что и слухи, и обвинение начались с абсолютно не имеющей за собой правды инициативы Джона Комби, просто с целью выжать из галантерейщика 500 фунтов в качестве штрафа за убийство.
Признаться, я не в курсе, с какого перепуга и в какой период убийц перестали приговаривать к смерти, а стали штрафовать. Очевидно, именно во времена царствования Генри VII? Потому что позже, при Генри VIII, и раньше, при Эдварде IV, убийц казнили. Ничего не могу сказать о том, как рассматривались дела при Ричарде III, но не вижу, почему бы он отступил от привычной всем системы наказаний, учитывая его прошлую должность высшего коннетабля Англии.
В любом случае, Санниффа арестовали и привели к Эмпсону на суд. Эмпсон то ли не стал разбираться, то ли был в сговоре с Комби, но он-то и присудил штраф в 500 фунтов. Саннифф наотрез отказался платить штраф, утверждая, что обвинение ложно и фальшиво, и требуя суда. За ослушание его заключили в тюрьму Флит, но он и там стоял на своем, и всё это продолжалось добрых шесть недель. В общем-то, грубо давить на уважаемого гражданина Лондона, имеющего репутацию человека приличного, не осмелился даже Комби, который не ожидал, что галантерейщик проявит подобную храбрость. Поэтому Комби пошёл на хитрость.
Санниффа отвезли в Гринвич, где находился король, и Комби оставил его под стражей, отправившись разыскивать Дадли. Когда он вернулся вместе с Дадли, то сказал ему: «Саннифф, или ты соглашаешься с королем, или отправляешься в Тауэр». Совершенно не известно, заметьте, каким образом дело было представлено Дадли. Тот вполне мог всё время считать, что имеет дело с убийцей ребенка. Саннифф платить штраф отказался, заявив, что он ни в чем не повинен. Дадли его слушать не стал, а Комби увез обратно в Лондон, где, конечно, в Тауэр тащить человека по такому обвинению и такому отсутствию доказательств вины просто не посмел, а снова заключил Санниффа в своей тюрьме.
Поскольку упрямый галантерейщик продолжал настаивать на суде, суд он, в конце концов, получил, только вот генеральный прокурор Джеймс Хобарт запретил судьям выносить оправдательный приговор. Судьям это, видимо, сильно не понравилось, потому что они указали, что осудили Санниффа к заключению в Маршалси потому, что так велел Джеймс Хобарт. Приговор Санниффа не сломил, и он по-прежнему не соглашался платить. Тогда Дадли, Комби и Ричард Пейдж (впоследствии сэр Ричард Пейдж, придворный в царствование Генри VIII) вторглись к нему в дом, и забрали оттуда ценностей на всю сумму, причем оценивая их намного ниже реальной стоимости (но точно так же происходит подобная оценка и в наши дни).
Что ж, с Комби всё понятно — между небом и землей не было ничего, на что бы он ни пошёл ради денег. Правда, в этом конкретном случае лично он не смог поиметь ничего, кроме, разве что, нескольких новых штрихов к своей пугающей репутации. Ну просчитался человек с выбором жертвы, которая вдруг оказалась принципиальной и смелой. Мог ли Дадли продолжать быть в уверенности, что имеет дело с имуществом исключительно наглого убийцы? Мог, конечно. Во всяком случае, после этого рейда он записал в учётную книгу, что долг с 500 фунтов взыскан с Санниффа в пользу короля. То есть, себе в карман он эти деньги не положил.
Тем не менее, атмосфера в Лондоне становилась всё более накаленной, и коррупция всё более наглой. Причем, на всё более высоких уровнях. Писались фальшивые доносы, создавались фальшивые улики, шли в ход запугивание и шантаж, сводились старые счеты. Томасу Мору, например, аукнулось его выступление на парламенте 1504 года. После какого-то заседания, лично Ричард Фокс увлек его в сторонку, и по-отечески предложил покаяться в злоумышлении против короля.
Мор испугался всерьез, и обратился к своему приятелю Ричарду Витфорду, который был и капелланом Фокса. Витфорд настоятельно посоветовал другу-юристу ни при каких обстоятельствах не вступать в дебаты с Фоксом или кем бы то ни было по данному предмету, и уж точно не каяться. Да, Мор выступил на парламенте против воли короля — но это было его легальным правом. Другое дело, если он заикнется, что провинился перед королем — в этом случае его ничто не спасет, его осудят в злоумышлении против короля.
Как известно, Мор не только последовал совету друга, но и вовсе покинул Англию осенью 1507 года, решив переждать лихие времена на университетской скамье Парижа. Не секрет, что Фокса он боялся чуть более чем, считая его злым духом за плечом больного короля. И был в этом не одинок.
Король разделяет и властвует
Летом 1507 года в Англии наметился раскол как минимум среди людей, имеющих кое-какие власть и влияние, и близких к персоне короля. Раскол этот происходил сразу по нескольким фронтам. Во-первых, это был вопрос церкви. По совершенно разным причинам, руководствуясь совершенно разными интересами, многие влиятельные люди были едины во мнении, что церковь слишком политизирована, коррумпирована, и всё больше напоминает торговую компанию, а не духовный институт. С другой стороны, старейшие сторонники Генри VII, включая его собственную матушку, леди Маргарет, считали совершенно недопустимыми любые вмешательства мирской власти в церковные дела.
Несомненно, свою роль в этом сыграло и то, что «старая гвардия» болезненно восприняла свою образовавшуюся второстепенность, которая, впрочем, объяснялась именно тем, что самому королю были ближе довольно радикальные, но рациональные взгляды Эмпсона и Дадли, чем религиозный мистицизм леди Маргарет, которая вовсю пользовалась помощью квалифицированнейших юристов сына в своих делах, но при этом была больше расположена к старым соратникам — Фоксу, Уорхэму, или тому же Кристоферу Урсвику, который в свое время не раз рисковал собственной шкурой, чтобы доставить молодому графу Ричмонду деньги и информацию от матери.
Король иногда снисходил до уступок церкви, как, например, в случае с главным прокурором Джеймсом Хобартом, которого он отправил на пенсию после того, как епископ Норича Ричард Никке провозгласил Хобарта «врагом Господа и церкви Его». Никке был, к слову, по материнской линии племянником того самого епископа Стиллингтона, из-за показаний которого о первом, тайном браке короля Эдварда IV, дети этого короля оказались юридически бастардами. Что, по неисповедимым путям провидения, привело на трон Генри VII, в конечном итоге.
Правда, место Хобарта занял приятель и единомышленник Дадли, Джон Эрнли, так что в расстановке сил при дворе ничего не изменилось.
Вторая линия раскола была даже серьезнее первой, потому что она касалась бизнеса, экономики и торговли. Если церковные дела, в случае Англии, были камнем преткновения постольку поскольку из-за того, что король здесь был априори главнее церкви, то проблемы с деловыми кругами страны могли иметь далеко идущие последствия. Опять же, и здесь не обошлось без борьбы за власть между старыми и новыми приближенными короля.
Поскольку Ричард Фокс и Томас Ловелл были почетными членами гильдий торговцев дорогим текстилем (Фокс) и бакалейщиков (Ловелл), они действительно были в курсе многих проявления беззакония со стороны королевских законников. Да и в приватных покоях короля служил их человек, Ричард Вестон, который обладал удивительным талантом передавать информацию и влиять на ход событий под видом шуток. Это именно из его шуточек все узнали об огромных долгах Нортумберленда, и это именно он рассказал историю о ручной обезьянке короля, которая разорвала на мелкие клочки список кандидатов на очередные штрафы и наказания, который король оставил на столе. Учитывая, что этот король никогда не оставлял просто лежать на столе важные документы, смысл информации был в том, что ожидаемая волна репрессий была королем отвергнута.
Тем не менее, в реальном плане течения событий не изменилось ничего. Возможно, Эмпсона и Дадли просто-напросто боялись. В конце концов, если тем служили опасные люди, готовые на любую подлость, то бояться было чего. Но когда дело касалось людей калибра леди Маргарет, Ричарда Фокса и Томаса Ловелла, то их толерантность к происходящему объяснялась, скорее всего, их прагматичностью. Учитывая состояние короля весной 1507 года, его смерть не была даже вопросом времени, она уже практически сопровождала короля повсюду, держа его за руку. Так что старые интриганы просто сосредоточились на том, чтобы ударить по выскочкам немедленно после смерти Генри VII, и устроить дела при новом правлении так, как им виделось правильным.
Разумеется, выходом из мрачной и пугающей ситуации, в которой жизнь и состояние каждого более или менее богатого и имеющего власть человека стали приманкой для волчьей стаи комиссионеров под командованием Эмпсона и Дадли, все возлагали надежды на следующего короля. В любом случае, ситуация с передачей власти радикально изменилась по сравнению с годами сразу после смерти принца Артура. Если тогда династия держалась на преданности лично Генри VII, то теперь она держалась на надеждах на принца Гарри.
Что касается самого принца, то он, похоже, просто интенсивно впитывал все те тонкости управления королевством, которые тяжелым трудом постиг его отец. Впрочем, если ношу, лежащую на плечах Генри VII в начальный период его правления, все-таки разделяли такие блестящие стратеги как архиепископ Мортон, гениальный мастер тайной службы сэр Брэй и талантливый военачальник де Вер, то в распоряжении принца таких титанов просто не было. Поэтому отец и сын практически не расставались, и их постоянно видели шагающими вместе. Король говорил, принц слушал.