Молодежь же мечтала о воинской славе. Хотя кое-для кого из окружения принца вопрос войны и мира был гораздо серьезнее, чем слава и подвига. Для графа Кента, например, война могла предоставить шанс поправить дела, тогда как мир вел к катастрофе. Граф Кент был игроком. Причем, игроком неудачливым, да и выдающимся умом этот парень не отличался. Во всяком случае, так считается, хотя более вероятно, что дело было не столько в уме, сколько в умении обзаводиться взаимовыгодными социальными контактами. Плюс, Ричард Грей, похоже, совершенно не понимал, до какого градуса бесстыдства могут дойти уважаемые сэры и пэры с королем во главе, если им предоставится возможность вгрызться в чужое и переварить выдранный кусок в своё.
Нет, обманутой невинностью Ричард Грей, конечно, не был. Чего стоит одно похищение богатой наследницы Элизабет Трасселл (лет 9 от роду) у своего сводного брата Генри. Их отец оставил графство Ричарду, сыну от первого брака, но опекунство над богатой сироткой Трасселл передал сыну от второго брака, чтобы тот выгодно это опекунство продал или сам женился на Элизабет, когда она повзрослеет. Кстати, когда опекуном Трасселл стал король, он продал опекунство над девочкой своему старому верному графу Оксфорду (Джону де Веру) за 1000 марок. Де Вер же купил опекунство для своего кузена и тезки, который был старше Элизабет на 14 лет, и чьей женой она, в конечном итоге, стала[149]. Похоже, что в Англии наследников и наследниц продавали как овец, хотя практически каждый король клялся эту традицию изжить. Правда, большинство подобных браков все-таки складывались счастливо, как ни странно.
Возвращаясь к Ричарду Грею и его проблеме. Каким бы олухом ни был в денежных вопросах граф Кент, обязанностью его короля было призвать графа, навтыкать ему морально, материально и почему бы не физически, и обязать жить более спокойно. Или хотя бы влезать в долги менее скандально (как это делали те же Стаффорд и Нортумберленд). Но Генри VII предпочел нажиться на слабости своего подданного сам, и дать нажиться своим приближенным — Чарльзу Сомерсету, барону Герберту, Джону Хасси, Ричарду Эмпсону, Генри Вайатту, Жилю Дюбени. Причем, Грей или чувствовал себя загнанным в угол, или абсолютно не понимал, что делает. Например, он отдал Дюбени один из своих маноров за две штуки какого-то полотна и лошадь в латах. Впрочем, скорее всего эта свора придворных просто заставила молодого человека думать, что таким образом он покупает помощь и отсрочку выплат королю. Потому что хорошо известно, в каком отчаянии и какой ярости он был 6 мая 1507 года, когда неожиданно, за день до срока, получил кучу квитанций к оплате.
Естественно, Грей ничего хорошего от нынешнего режима и нынешней политики не ждал. И он был в этом не одинок. Даже герой ристалища Брэндон не мог ожидать особых милостей от Генри VII, потому что у того уже был сложившийся круг приверженцев, которых он был обязан держать в уважении и довольстве. Молодежь могла надеяться только на принца Гарри, на будущего короля. Уже в мае кто-то наблюдательный заметил, что бойцы стараются произвести впечатление на принца, не на короля. В июне это стало абсолютно явным всем: молодые хотели и были готовы воевать, и их будущий король хотел того же.
И был ещё один момент, который могли заметить только представители старшего поколения — темперамент принца-наследника. Его внешность, его поглощенность происходящим на ристалище, его оживлённое обсуждение проведенных боев со всеми, кто в таких вещах разбирался, его жестикуляция — всё это было от Плантагенетов, а конкретнее — от Йорков, от Эдварда IV. На фоне отстраненного, холодноватого, сдержанного и культивированного отца контраст был ещё разительнее. Естественно, подобное возрождение знаменитой агрессивности Плантагенетов в собственном сыне короля, всеми силами старавшегося привить в королевстве что-то вроде бюрократического управления, радовать не могло, но всё, что он мог — это пытаться направить наследника на правильную стезю.
Помимо агрессивности и восхищения агрессивностью, в компании молодого принца были возвращены в прежнем блеске принципы куртуазной любви. Кто знает, какими они были на самом деле во времена Алиеноры Аквитанской, которая их в моду и ввела, но на английской почве и по прошествию времени они подошли очень близко к откровенному эротизму. В окружении принца крутился поэт Стивен Хос, избравший своей Прекрасной Дамой не кого-то, а сестру принца, принцессу Мэри, фантазии о которой в его исполнении были очень смелы. На мой взгляд, поэт из него был так себе (критики же о его талантах спорят до сих пор):
Dame Sapyence taryed a lytell whyle
Behynd the other saynge to Dyscrecyon
And began on her to laugh and smyle
Axynge her how I stode in condycyon
Well she sayd in good perfeccyon
But best it is that he maryed be
For to eschewe all yll censualyte
I knowe a lady of meruelous beaute
Но он был лет на десять старше окружающей принца молодежи, повидал жизнь и поездил по миру, обладал явным талантом делать комплименты и развлекать окружающих, так что принцесса чувствовала себя не оскорбленной, а польщенной. К сожалению для себя, Хос также был служащим короля, так что когда он стал свидетелем неуважительных замечаний о короле от кого-то близкого к принцу, он был вынужден об услышанных «изменнических речах» доложить (технически неуважительность к королевской персоне являлась государственной изменой, недонесение о которой каралось), что и сделал в поэтической форме. Тем не менее, если его и поняли правильно в окружении короля, никто не заступился за поэта, когда над ним стали смеяться как над искателем сенсаций, и вскоре вообще избили до полусмерти (что было обычным способом воздействия на неугодных). Перепуганный Хос исчез с горизонта, перестал писать стихи, и посмел обратиться к принцу за пенсионом только в 1510 году, когда тот стал уже королем. Пенсион ему был назначен. Похоже, что отделали Хоса с ведома людей, приближенных к королю, а не тех, на кого он накляузничал.
Так или иначе, события мая и июня на короля все-таки повлияли. Когда они с сыном отправились в традиционный королевский прогресс, маршрут, намеченный королем, был амбициознее, чем обычно, и внешне он давал понять, что чувствует себя намного лучше, чем обычно. Он даже ухитрился набрать немного веса (скопление жидкости из-за легочной недостаточности?), что дало ему повод пошутить, что он растолстел. Роль хозяйки женской половины королевского двора, без которой обойтись было бы проблематично, исполняла леди Маргарет, мать короля.
Лебединая песня короля
Томас Пенн описывает энергичный королевский прогресс 1507 года как маниакальный. Король находился в постоянном движении между поместьями, где он гостил, и королевскими охотничьими «домиками». Скорее всего, Генри VII просто-напросто хорошо понимал, что некоторое улучшении самочувствия будет последним в его жизни — он был достаточно умным и образованным человеком, чтобы понять, что конец его жизни близок. Поэтому его летний прогресс был даже более перегружен встречами, приемами, заседаниями и работой, чем обычные королевские «каникулы», во время которых короли Англии шли в народ, так сказать, показывая себя подданным в разных уголках страны, и стремясь уловить настроения местных джентри, которые при дворе бывали только в исключительных случаях.
В августе Генри VII остановился в маноре Эмпсона. Как известно, Эмпсон не родился с золотой ложкой во рту, так что история о том, как он обзавелся манором, многое о нём говорит. По вполне понятной причине, сэр Ричард Эмпсон особенно не распространялся о своем происхождении. Ходили слухи, что его отец был простым ремесленником, который плел решета, но сам г-н советник короля предпочитал называть его владельцем недвижимости, и, похоже, не врал — помимо того, что Питер Эмпсон фигурирует во многих местных документах того времени как арендатор, берущий в аренду крупную недвижимость на срок более 100 лет, бедный ремесленник просто не мог бы послать свое чадо в университет.
Недвижимость, о которой здесь идет речь, действительно была, в виде дома в Истоне, вокруг которого Эмпсон, с разрешения короля, данного ещё в 1499 году, основал парковую зону. Вряд ли Генри VII знал, что для этого Эмпсон просто-напросто экспроприировал 400 акров общинной земли и вообще разогнал всю деревню, чтобы бывшие соседи ему не мстили и не пакостили. Как понимаю, согнанным с земли их потери все-таки компенсировали, но… аж к концу следующего царствования, в 1543 году. Впрочем, деревней в те времена могли называть и поселение домов в пять. Деревня та называлась Халкот, и она сейчас находится в статусе estate village, то есть находится полностью или частично на землях, которые относятся к владениям манора. Если так было во времена Эмсона, то он согнал с мест не владельцев, а арендаторов, что, разумеется, было свинством, но свинством легальным, скорее всего. Ведь земельные владения Эмпсон начал скупать с 1476 года, а Халкот Манор купил в 1485 году.
В любом случае, себе Эмпсон манор отгрохал на славу, и король там задержался на целых пять дней, что было, как шептались придворные, на два дня больше, чем время, проведенное им в маноре старого соратника, Томаса Ловелла. Впрочем, когда через месяц Эмпсон попросил у короля пожаловать ему в пожизненное пользование несколько маноров, Генри VII перечеркнул слово «пожизненное», и написал «пока королю будет угодно».
В расписание прогресса короля вместился даже когда-то любимый Вудсток, который он стал избегать после смерти принца Артура. Именно во дворце Вудстока Артур заключил брак по прокси с Катариной Арагонской, именно там Генри VII был на вершине семейного счастья и больших надежд. И вот теперь, в конце жизненного пути, он расположился во дворце на целых 14 дней, и дал послам и гонцам возможность себя догнать. Ожидалось и прибытие Катарины Арагонской.