Отрицательным моментов этих наград было то, что в обмен на них Генрих ожидал военной службы точно так же, как за 350 лет до него ожидал этого Вильгельм I от своих вассалов, получивших конфискованные поместья тэнов. Лица, пользовавшиеся дарами, должны были выполнять некоторые обязанности, как то: осуществлять материально-техническое обеспечение войск и городских гарнизонов или создавать из своих замков или владений нечто вроде крепостей или складов. Умфравилю полагалось обеспечить для королевской армии оружием и амуницией 12 тяжеловооруженых воинов и 24 стрелка. Хунгерфорду, королевскому камергеру, вменялось в обязанность ежегодно, на каждый праздник Возвеличивания святого креста, поставлять пику, украшенную лисьим хвостом, а также в случае надобности выставлять 10 тяжеловооруженных воинов и 20 стрелков. Уиллоуби, кроме того, что в день летнего солнцестояния был обязан в Кане вручать королю золотую шпору, от него требовалось личное участие в военных действиях вместе с Генрихом на протяжении всей французской кампании, а также привести с собой трех тяжеловооруженных воинов и семь лучников. На более скромном уровне некоему Уильяму Ротлейну вменялось в обязанность найти охрану для части города Кутанс, а некоему Хью Спенсеру найти людей для охраны Гарфлера. Подобной мелкой сошке Генрих грозил смертной казнью в случае, если они осмелятся покинуть Нормандию.[135]
Большая часть английских лордов этого Нормандского завоевания, наоборот, были именно мелкой [220] сошкой, представители наименее знатного слоя дворянства или других слоев. Они не относились к числу знаменитых или влиятельных семейств Англии, не были землевладельцами. Такие приманки, как помещичий дом и усадьба с титулом впридачу, и доходная служба являлись достаточно привлекательной причиной, чтобы остаться и обосноваться в Нормандии. Они к тому же могли ожидать большего, а не только дохода от поместья или прибыли от службы. Каждый гарнизонный капитан получал одну треть военных трофеев своих солдат (еще одну треть вкупе с одной третью его собственной доли он отправлял в королевскую казну). Существовал также протекционный налог, которым облагали селян для обеспечения содержания местного английского гарнизона. Уровень английской колонизации колебался в зависимости от местности. Так, в Гарфлере с его 10000-ым населением англичан он мог создать второй Кале. В Шербуре и Кане, в меньшей степени в Руане, Баве и Кутансе, вдохновленный опытом Уэльса, где города замышлялись как чисто английские, но с сильной валлийской прослойкой, оставались верными короне благодаря значительному числу поселенцев. Довольно большое количество англичан, обосновавшихся в Нормандии, брали в жены француженок.
Король не забывал также о своей политике примирения — ему вовсе не хотелось, чтобы его новые подданные жили с ним в состоянии вечной вражды. Большую часть административных должностей, кроме самых важных и военных постов, по-прежнему занимали французы. Дворянам, присягнувшим королю в верности, были возвращены их земли, за которые им полагалось вносить феодальные подати в той же сумме, какую они платили французскому королю. Как всегда бывает при [221] оккупационном режиме, некоторые слои населения разбогатели, в частности, правоведы. Структура Ланкастерской Нормандии давала им новые возможности, поскольку судопроизводство велось независимо от Парижа, а бесконечные новые привилегии и должности давали обильную пищу для герцогских судов. В администрации также имелось немало доходных мест для бюрократов. Некоторым нормандцам английский порядок должен был даже прийтись по вкусу, хотя большинство не принимали его.
Многие представители нормандского дворянства, включая всю высшую знать и крупных феодалов, покинули Нормандию. Часть землевладельцев укрылась в лесах, возглавив отряды маки, совершавших вместе с крестьянами налеты на оккупантов, но из-за того, что оккупационный режим затягивался, их воодушевление истощилось. В конце концов, движение сопротивления стало состоять исключительно из отрядов, членов которых можно было в такой же степени назвать партизанами, как и бандитами. Королевство было настолько ослаблено борьбой между арманьяками и бургундцами, что едва ли они могли надеяться на успех.
Жювлаль де Юрсен и монах из Сен-Дени повествуют о молодой даме из Ля Рош Гийон, Перетте де ля Ривьер, муж которой был убит при Азенкуре. Одна из наиболее знатных дам Нормандии, она в течение трех месяцев продержалась в своем огромном замке на отвесном берегу Сены, осаду которого вели Уорвик и Ги де Бутейлер, бывший капитан Руана, присягнувший Генриху в верности, один из немногих людей, занимавших высокое положение, кто так поступил. В конце концов, из пещер, располагавшихся под замком, англичане сумели сделать подкоп и подорвать его стены. [222] Вынужденная сдаться, Перетта от короля узнала, что может сохранить свои земли, если она либо принесет клятву верности, либо станет женой Ги де Бутейлера. Клясться в верности или выходить замуж за человека, являющегося в ее глазах предателем, она отказалась. Тем более, что согласно брачному контракту, земли ее и владения должен был унаследовать сын, рожденный от Ги, лишив тем самым наследства обоих сыновей от предыдущего брака. Благородная дама из де Ла Рош Гийон предпочла без средств отправиться со своими детьми на чужбину.[136]
В 19 веке романтически настроенные французские историки в каждом нормандском бандите с большой дороги или отщепенце видели героя «сопротивления». Несомненно, что хотя в укрывавшихся в лесах бандах было немало преступников, все же большая часть их членов были народными мстителями.[137] Когда англичане ловили кого-нибудь в Нормандии, они позволяли ему уплатить за себя выкуп только в том случае, если пойманный был в состоянии доказать, что прибыл из той части Франции, которая еще не покорилась английскому королю, и мог, скажем, показать, что относился к одному из гарнизонов дофина. В противном случае, согласно недвусмысленному приказу Генриха, его считали «разбойником и нашим врагом» и вешали. Англичане умышленно отказывались делать какие-либо различия между партизанами и обычными преступниками. Одни и другие болтались бок о бок на одной перекладине.
Из указа, изданного Генрихом незадолго до смерти и разосланного по всем графствам Нормандии, видно, что он сам был убежден в том, что большая часть разбойников являлись дворянами. Он говорит, что «многие [223] дворяне вместе с выходцами из простого народа» (plures nobiles et alii populates) либо вступили в ряды «наших врагов» (сторонников дофина), либо, как грабители, жили в лесах и пещерах, тем самым подразумевая, что те были скорее готовы вести несчастную жизнь загнанных людей, чем присягнуть ему на верность. Независимо от того, были ли разбойники маки или бандитами, Базен однозначно свидетельствует о том, что причиной такого их обилия была английская оккупация: «как только англичан прогнали из Нормандии и заставили вернуться домой, страна была освобождена от этой кары». Более того, епископ не сомневается в том, что многими «разбойниками», в первую очередь, двигало чувство ненависти к оккупационному режиму.
Он писал: «Существовало довольно значительное количество разоренных и отчаявшихся людей, которые в силу безделья, ненависти к англичанам, жажды наживы за счет добра других людей или по той причине, что длинная рука закона разыскивала их за то или иное преступление, покинули свои поля и жилища, а вместо того, чтобы поселиться в городах и замках, удерживаемых французами, ушли в лесные неприступные чащи и вели жизнь, подобную диким зверям или волкам. Доведенные до безумия, полупомешанные, они выходили по ночам, когда было темно, чтобы врываться в крестьянские дома, грабить добро, забирая их с собой в непроходимые лесные чащи в качестве пленников и там, посредством отвратительного обращения и всевозможных пыток они вынуждали своих пленников приносить им в условленное время и место большие суммы денег (вместе с добром, незаменимым в таких условиях жизни) как выкуп за свою свободу. Отсутствие выкупа [224] означало, что те, кто был оставлен крестьянами в качестве заложников, подвергнуться самым бесчеловечным мучениям. Возможно, сами крестьяне, если грабители сумеют поймать их, будут злодейски убиты или их дома внезапно могут заняться ночью огнем и сгореть дотла... но, кроме этого, они нападали на англичан, безжалостно убивая их каждый раз, когда им предоставлялся такой шанс».[138]
Нарисованная картина немного подозрительна, поскольку ее автор одно время был «коллаборационистским» епископом Лизье, послушным орудием в руках англичан, и неприязнь его к подобным людям вполне объяснима. Можно также не сомневаться, что значительное число повешенных в качестве «разбойников» являлись партизанами, сторонниками дофина, которых укрывали и кормили крестьяне. Из записей Базена за 1470 год видно, что в одном, относительно мятежников, он был уверен наверняка, повторяя снова и снова, что они существовали только из-за присутствия англичан, «страна не может избавиться или очиститься от этого наказания до тех пор, пока кончится английское владычество, пока ее не вернут французам, ее подлинным хозяевам».
Однако, куда более разрушительной по своему воздействию на англичан, чем партизанская война, была эмиграция. Некоторые дворяне эмигрировали, чтобы спасти от оккупантов свои семьи, но большинство шли на это потому, что не желали присягать на верность английскому монарху. Значительное число духовенства, включая и двух архиепископов из Руана, отказались принести Генриху клятву верности. Только три нормандских епископа принесли обет. Многие эмигрировали, и их жалование, чтобы они не умерли от голода, получали [225] их друзья. (Некоторые из оставшихся священников только делали вид, что принесли клятву верности.)
Однако большинство эмигрантов из тех, кого Нормандия меньше все