го могла позволить себе потерять, составляли крестьяне в возрасте от двадцати до тридцати лет. Прочь их гнали военные поборы и жестокость обращения оккупационной армии. Часть из них нашла спасение в соседней Бретани, но были и такие, что бежали до самой Фландрии. Генрих и его чиновники настолько были обеспокоены этой потерей рабочих рук, что начали предпринимать серьезные меры, чтобы заманить людей домой.[139]
Постоянный исход крестьянства из Нормандии был чреват тяжелыми последствиями для ее сельского хозяйства.
Уезжали не только французы. Уже в 1416 году из гарнизона Гарфлера начали дезертировать солдаты, тайком переправляясь через Ла-Манш. К осени следующего года эта струйка дезертиров превратилась в поток, объединивший в себе ручьи со всех концов Нормандии. В сентябре 1418 года король написал письмо к шерифам Англии, в котором жаловался на солдат, что «они без нашего дозволения в больших количествах обманным, предательским путем уходят и возвращаются в наше королевство Англию». К 1418 году он приказывает гарнизонам Кале и Гарфлера вешать всех дезертиров, которых они сумеют отловить. Была введена система пропусков, а на сэра Ричарда Уолкстеда была возложена обязанность обыскивать все суда, отплывавшие из гавани Руана. Если эта мера и оказалась эффективной, чтобы покончить с переправой через пролив, то остановить дезертирство она была не в силах. Те, кого силой заставили остаться во Франции, [226] опасаясь быть повешенными, уходили подобно «разбойникам» в леса и промышляли грабежами.
Английские дезертиры были не единственными, кто еще более усложнял жизнь французского сельского люда, настоящим бичом для них стали солдаты, остававшиеся в гарнизонах. Не было власти, типа военной полиции, которая могла бы воспрепятствовать им. В феврале 1418 года Генрих всем гарнизонным капитанам приказал наказывать солдат, которые «угнетают и грабят людей». Теоретически дисциплина обеспечивалась герцогом Кларенсом и лордом Мобреем. Несмотря на то, что они назначили уполномоченных, в гарнизонах их влияния не ощущалось. Каждый капитан получил копию предписаний короля, с которыми он должен был ознакомить своих солдат. Их содержание было на удивление характерным, особенно относительно проституток, у которых надлежало конфисковывать все деньги и ломать руки. Относительно соблюдения санитарии: войска должны были «закапывать в землю свои отходы и испражнения, освобождая жилища, чтобы в их жилищах не стояло зловоние». Не должно было быть грабежей, захватов провианта или домашнего скота.[140]
Но гарнизоны существовали исключительно за счет деревни. Их жалование, как всегда, запаздывало. Когда для обеспечения их питания был основан зачаточный уполномоченный орган, он оказался неэффективным. Значительную часть войск составляли получившие прощение преступники, кроме того, в войсках, скомплектованных из агрессивных необразованных молодых людей, оказавшихся в чужой стране, волей-неволей проявляется склонность к вандализму. Даже самые лучшие солдаты склонны к грабежам и мародерству, случаи которого встречались во время Второй мировой [227] войны среди английских и американских солдат, не говоря уже о Вермахте. Случайное убийство товарища было не слишком хорошей предпосылкой для достойного обращения с местным населением. Поскольку эпидемия чумы, которая последовала за Черной Смертью,[141] сильно проредили ряды крестьян, оккупация также не способствовала улучшению условий для ухода за почвой, хорошие сельскохозяйственные угодья стали зарастать лесами. Землевладельцы ощутили катастрофическое падение своих доходов. К тому же на торговых отношениях отрицательно сказался разрыв связей со всей остальной Францией.
Английские историки выражают удивление по поводу того факта, что территорию Нормандии контролировало такое малое количество войск, что, по их мнению, является свидетельством принятия английского правления. Ответ заключается в мобильности широко разбросанных, но строго расположенных гарнизонов, состоявших порой из дюжины стрелков. Поскольку все они имели лошадей, то за короткий промежуток времени по отличным дорогам Нормандии, находившихся куда в лучшем состоянии по сравнению с дорогами Англии, могли быстро преодолеть огромные расстояния, чтобы оказать помощь соседям или с помощью тонко продуманных жестокостей добиться послушания. [228]
Тем временем, Генрих никогда не упускал случая, чтобы заявить о божественном благоволении. Его безжалостная ортодоксальность и пуританизм производили должное впечатление на многих священников. Одним из таких представителей духовенства был член Ордена испанских доминиканцев Винсент Феррер. Проповедник «геены огненной», Винсент много путешествовал, сопровождаемый повсюду свитой из кающихся грешников, среди которых были и флагелланты с окровавленными спинами. Миссия его состояла в обличении порока и испорченности. Когда во время мессы он проводил освящение Святым духом, то так заразительно всхлипывал, что вскоре вся церковь сотрясалась от плача. В мае 1419 года он прибыл в Кан и читал проповедь в присутствии короля и его двора, публично обвинив его в убийстве огромного числа христиан, мужчин и женщин, не причинивших ему никакого зла. Генрих слушал его бесстрастно. Затем он велел доставить Винсента к себе. Первыми его словами были: «Я — бич Божий, пришедший для того, чтобы наказывать людей Господа за их грехи». Когда Винсент вышел, проведя с королем наедине три часа, простой нищенствующий монах сказал ожидавшим его придворным: «Сегодня утром до того, как я пришел сюда, я верил, что король, господин ваш, был величайшим тираном среди всех христианских государей, но сейчас я проникся противоположным чувством, ибо уверяю вас в том, что он есть самый совершенный и самый богоугодный среди них всех, что здравствуют на сей день и его тяжба так справедлива и правдива, что Бог, несомненно, во всех этих войнах будет на его стороне». (Можно предполагать, что Генрих вновь утверждал, что его назначение заключается в том, чтобы установить во [229] Франции хорошее правление.) Этот случай описан послушной, но, возможно, чрезмерно хвалебной рукой графа Ормонда. Он иллюстрирует как силу влияния личности короля, так и его убежденность в том, что Бог был на его стороне.[142]
Он заявил, что собирается утвердиться с помощью средства, которое имеет наибольшее распространение — денежное обращение. За период с января по сентябрь 1419 года он выпустил золотые и серебряные монеты, отчеканенные, возможно, в Руане. На золотых деньгах были выбиты буквы HFRX, что означало Henricus Francorum Rex,[143] а надпись на оборотной стороне гласила: «Christus vincit, Christus regnat, Christus imperat. («Христос побеждает, Христос царствует, Христос — император»). На грошах имелась надпись Sit nomine Domini benedictum («Да будет имя Господне благословенно»). Ясно, что свои победы, как в Уэльсе, так и при Азенкуре, король приписывал Божескому благоволению.
Но не все разделяли веру Генриха в то, что дело Англии было правым. Диалог между Францией и Правдой, написанный неизвестным французским моралистом в 1419 году, дает нам другую точку зрения. «Война, которую они развязали и продолжают до сих пор вести, неправедная, вероломная и проклинаемая, и они являются прóклятой расой, противопоставившей себя всему хорошему и благоразумному, бешеными волками, заносчивыми лицемерами, обманщиками без всякой совести, тиранами и преследователями христиан, людьми, что пьют и купаются в человеческой крови, с повадками хищных птиц, людьми, что живут за счет награбленного». [230]
От Монстреле мы узнаем, что «к этому времени границы Нормандии до Понтуаза, Клермона, Бове, Мондидье, Бретейя, Абвиля, Амьена и Сен-Валери подвергались набегам англичан и лежали теперь, опустошенные мечом и огнем; во время налетов они уносили с собой много трофеев... бедняки оставались беззащитными, ничего не имея за душой, кроме молитв и жалоб, обращенных к Богу».
Находившийся в заточении в лодонском Тауэре герцог Орлеанский писал, что короли, герцоги, графы, бароны и рыцари, купцы и простой люд — все должны молиться во Франции о мире, «потому что злые люди покорили благородную кровь», которая больше не в силах защищать своих крестьян:
«Молись, народ, страдаюший в неволе,
Ведь ваши господа утратили былую мощь,
Не могут вас они избавить от юдоли,
И горю вашему великому помочь». [231]
Глава двенадцатая. Убийство Жана Бесстрашного
«... солдаты вошли во Францию, чтобы чинить кровавые убийства»
«Враг поразил Францию в самое сердце и обогатился».
Генрих не собирался удовлетвориться одной Нормандией. Он хотел заполучить всю Францию. Он знал, что для завоевания всей страны у него не было достаточно материальных ресурсов. Тогда он решил посмотреть, что может получиться, если пустить в ход дипломатию. В течение первых недель проведения осады Руана он провел переговоры с покойным коннетаблем — графом Арманьяком, пытаясь использовать его в игре против герцога Бургундского. Когда граф был убит, король увидел, что его партия в состоянии пережить смерть своего лидера, поскольку имела еще одного лидера в лице герцога Орлеанского. Но после попытки встретиться с дофином, закончившейся для нового лидера арманьяков в 1419 году неудачей, Генрих принялся обхаживать бургундцев.
Весной и в начале лета между королем и герцогом Жаном произошло несколько встреч. На их первой [232] встрече «герцог в знак приветствия королю слегка согнул колено и наклонил голову, — записывает Монстреле. — Но король взял его за руку, обнял и обращался с ним с величайшим уважением».