[144] Казалось, что появилась реальная возможность установления союза, даже если герцог вел тайные переговоры с дофином. В начале июня в Мелёне состоялась еще одна встреча, на которой были не только Генрих, Кларенс, Глостер и герцог Бургундский, но также королева Изабелла и принцесса Екатерина. Король, по-видимому, расстроенный своим добровольным безбрачием, был очарован девушкой. Ее, если можно верить современникам, он рассматривал как единственно возможную для себя невесту. Условия его были следующими: Екатерина с полностью суверенными Нормандией и Аквитанией.
Но он запросил слишком много. Если герцог Жан и королева Изабелла искренне желали мирного урегулирования отношений с Генрихом, но[145] они не посмели согласиться на суверенитет. Разделить королевство Франции таким образом означало бы разрушить собственный престиж и подорвать доверие к себе. Но на меньшее Генрих был не согласен. Прежде, чем уехать из Мелена, он сказал герцогу: «Милый кузен, хочу, чтобы вы знали, что мы либо получим дочь короля, либо изгоним его из королевства вместе с вами». «Сир, — ответил Жан, — возможно, вам такие слова легко произнести, но прежде, чем вы сможете изгнать из этого королевства моего господина и меня, я ничуть не сомневаюсь в том, что вы уже порядком подустанете».[146] План Генриха не удался. Он не мог бороться против союза арманьяков с бургундцами. Вскоре стало совершенно очевидным, что герцог Жан задумал заключить с арманьяками перемирие. [233]
Имя «Jean sans Peur»,[147] присвоенное герцогу Жану, имело ироническую подоплеку. На самом деле, «Бесстрашный Жан» был параноиком, который в Париже спал в специально построенной башне, в которой была единственая, хорошо обороняемая спальня и ванная комната. (Тур д'Артуа все еще стоит на улице Этьен Марсель, последний уцелевший фрагмент давным-давно исчезнувшего дворца герцогов Бургундских.) Выходил он только в сопровождении хорошо вооруженных телохранителей. Для страха у него были все основания. Он не только погубил герцога Орлеанского и других, арманьяки обвиняли его также в кровавой резне в Париже, когда нескольких их товарищей заставили спрыгнуть с зубчатой стены Шатле на копья поджидавшей их внизу толпы. Он публично признался в том, что на убийство герцога Орлеанского его толкнул Дьявол, вследствие чего был заподозрен в колдовстве. Получило широкое распространение письмо, понуждавшее его к дальнейшим злодейским деяниям, которое начиналось следующими словами:
«Люцифер, император глубокого Ашерона, король Ада, герцог Эребуса и Хаоса, принц Тьмы, Маркиз Бездны и Плутония, граф Гиены,[148] мастер, регент, защитник и владыка всех дьяволов Ада и тех смертных людей, которые еще пребывают в мире и кто желает противостоять воле и власти нашего противника Иисуса Христа, предпочтя нашего дражайшего и почитаемого лейтенанта и главного надзирателя на Западе, Жана Бургундского».[149]
Но еще больше, чем арманьяков, герцог боялся Генриха. [234]
Король возобновил наступление. Во тьме раннего утра 31 июля граф Хантингдон и капитан де Буш поскакали в Понтуаз. Имевшийся там гарнизон под командованием маршала де л'Иль Адам насчитывал 1200 человек и считался достаточно безопасным, так что туда время от времени наведывался двор короля Карла VI. Под прикрытием темноты отряд капитана, минуя виноградники, пробрался к городскому рву и затаился там, ожидая сигнала, чтобы люди Хантигдона заняли боевую позицию. В 4 часа утра они с помощью штурмовых лестниц вскарабкались на стены и, несмотря на яростное сопротивление гарнизона, так разворотили ворота, что Хантигдон без всяких помех сумел проскакать сквозь них. Город был страшно разграблен, жители его лишились всего, что имели, не говоря уже о тех насилиях, каким подверглись его женщины. Англичане «увезли богатую добычу, поскольку ценностей в нем было не счесть», — говорит Монстреле. Услышав эту новость, король спел в Манте «Те Deum». Он прискакал неделю спустя, написав в Лондон мэру и олдерменам, что их трофеи превзошли все предыдущие приобретения. Он не только получил огромный военный склад, набитый оружием и припасами, стоимость которых равнялась двум миллионам крон, но теперь он владел плацдармом на реке Уазе, откуда мог угрожать Парижу, находившемуся всего в 12 милях. Несмотря на то, что он теперь находился на опасном удалении от основных баз и его пути сообщений опасно увеличились, но он доказал, что был серьезен, когда угрожал герцогу в Мелене.
Сегодня Понтуаз является частью большого Парижа. Но даже сегодня, посетив его, начинаешь понимать, почему в 1419 году он имел такое жизненно важное [235] значение. На могучем уступе (возле современного железнодорожного вокзала), всего в 150 ярдах от берега реки Уазы, возвышались укрепления цитадели, так что канониры, лучники и арбалетчики могли вести обстрел важнейшей водной магистрали, по которой и сегодня баржами доставляются продукты для парижан. Более того, Уаза — узкая река, которая может быть без труда заблокирована лодочным мостом или боном. Английский гарнизон мог не только лишить Париж поставки продовольствия, но и спокойно совершать на столицу набеги.
Страх, который испытывали перед англичанами жители Парижа, наглядно отображен одним из горожан, анонимным хронистом, который жил в столице в те мрачные годы. Вероятно, он был каноником собора Парижской Богоматери. Он сообщает нам, что примерно в десять часов утра в праздник Святого Жермена: «через ворота Сен-Дени в Париж вошло двадцать или тридцать человек, все они пребывали в таком состоянии ужаса, словно только что избежали смерти, что и в самом деле соответствовало действительности: некоторые были ранены, другие полумертвы от страха, холода и голода, все они, скорее, походили на мертвецов, чем на живых. Когда их остановили в воротах и спросили, что с ними случилось, они начали плакать и сказали, что «мы из Понтуаза, который сегодня утром наверняка захватили англичане; они убивали каждого, кто подворачивался на их пути; мы считаем себя счастливчиками, потому что нам удалось спастись от них, ибо даже сарацины не причиняли христианам такого зла». Пока они говорили, охрана ворот увидела, что приближается громадная толпа мужин, женщин, детей. Некоторые из них были ранены, некоторые были [236] раздеты; один из пришедших пришел искать убежища, неся в корзине подмышкой двух младенцев; многие женщины были с непокрытыми головами, а некоторые только в корсажах или сорочках... всего их было три или четыре сотни людей, что оплакивали свои страдания, потерю добра и друзей, потому что среди них немного было таких, кто не потерял бы в Понтуазе родственника или товарища. Но стоило им подумать о тех, кто остался в руках английских тиранов, как их страдания становились почти непереносимыми, слишком слабы они были из-за отсутствия еды и питья. Во время их бегства несколько беременных женщин разродились, но вскоре после этого умерли. И не было такого человека, кто мог бы взирать на их несчастья без слез. Они продолжали прибывать из Понтуаза и его окрестностей на протяжении всей следующей недели. В Париж они приходили в неком оцепенении, больше походя на стада овец».[150]
Горожанин продолжает рассказывать нам, что после захвата Понтуаза англичане наводили ужас на всю округу, но попыток напасть на Париж не предпринимали. Они ограничивались тем, что «мародерствовали, убивали, грабили, захватывали пленных, которых отпускали только после уплаты выкупа». Он продолжает: «В те дни можно было услышать только известия о том, как англичане лютуют во Франции, каждый день они брали города и замки, повергая в руины все большие области королевства, отправляя награбленное добро и пленников в Англию».[151]
«Получение трофеев было одной из основных военных целей, никто: ни рыцарь, ни чиновник, ни крестьянин, ни горожанин не был застрахован от потерь, что несли ему неприятельские рейды», — говорит Мак-[237]Фарлейн. Гражданские лица считались такой же честной добычей, как и военные... Очевидно, что награбленное во Франции добро составляло солидную сумму, не менее очевидно также и то, что англичане получали куда больше, чем тратили. Сражаясь большую часть времени на чужой земле, там, где проходили маршруты их передвижений, они не оставляли камня на камне».[152] Особенно порочна была традиция похищения детей, которых отправляли через Ла-Манш, чтобы продать в Англии в качестве слуг.
Англичане всех классов, как и валлийцы, несомненно, были поражены богатством французских больших и малых городов, плодородием французских сельскохозяйственных угодий. Лондон по своим размерам в два раза уступал Парижу (в котором проживало не менее 200000 человек) и ни один из английских городов не мог сравниться с Руаном. Большая часть Англии по-прежнему была страной, где занимались разведением овец и практически не было удобных равнин для выращивания зерновых. Виноградная лоза была почти неизвестна (за исключением нескольких редкостных виноградников в монастырях, что изготовляли тонкие и странные на вкус напитки). Английские войска, которые порой напивались до бессознательного состояния, вызывая неслыханное раздражение Генриха и его командиров, удивляло уже одно количество вин во Франции, в то время производимого даже в окрестностях Парижа. Для мародеров это и в самом деле был благодатный край. Сначала уговорить людей остаться и обосноваться на новом месте не представляло особого труда.
Не следует забывать, что завоевания Генриха в северо-западной Франции включали и часть земель Мена. Использовав в качестве плацдарма Алансон, его войска [238] заняли участок территории, простиравшийся в южном направлении до Бомон-ле-Виконт и даже чуть дальше, откуда совершали постоянные набеги в направлении Анжера. Эти южные завоевания были очень нестабильными, фортификационные сооружения постоянно переходили из рук в руки. В 1417 году английские войска совершили набег на огромный замок Лассе (между Майенном и Алансоном) и существенно разрушили его; в 1422 году стороники дофина в ответ на непрекращавшиеся набеги довели разрушение до предела, чтобы не дать англичанам возможности использовать его в качестве своей военной базы. Они обнесли стеной небольшой городок Сен-Сюзанн, раскинувшийся южнее, притулившийся у подножия мрачного замка двенадцатого века, возвышавшегося на высокой скале, создав тем самым нечто похожее на укрепленный гасконский пограничный город. Угроза вторжения англичан изменила весь пейзаж северо-западной Франции, деревни, монастыри и церкви которой пре