Опасность порой угрожала даже столице герцогства. В июле 1419 года граф Уорвик был поспешно отправлен королем в Руан для расследования недавно раскрытого заговора, целью которого, очевидно, была передача города в руки дофинистов. Аналогичный заговор был раскрыт в 1422 году, во главе его стоял казненный впоследствии Робер Алорж, самый богатый ювелир Руана. В декабре 1421 года капитаны стоявших вдоль реки замков получили предупреждение о том, что столице грозит опасность. Весь двигавшийся по Сене транспорт подлежал тщательным проверкам, задержанные в неположенных местах суда затоплялись.
Но самые большие беспокойства в Нормандии, несмотря на то, что Генрих предпринимал все меры, чтобы наладить с нормандцами хорошие отношения, возникали из-за того, что он был вынужден ввести новый разорительный для них налог. Королю-герцогу требовались средства для поддержания в порядке своих городов, замков и гарнизонов, а также деньги для продолжения ведения военных действий, поскольку в его намерение входило подчинение своему правлению и всей остальной территории Франции. Он понимал, что Англия не могла и не станет больше субсидировать его планы, на что парламент уже начинал неоднозначно указывать ему. Таким образом, ему ничего другого не оставалось, как облагать жестокими налогами завоеванные земли. Поскольку Нормандия была единственной страной, находившейся в полном подчинении англичан, то ей предстояло стать их основной дойной коровой. Представители нормандских сословий [292] получили представление о том, что ждало их впереди после встречи с Генрихом, происшедшей в начале 1421 года.
Всем сословиям без исключения, даже наиболее знатным, придется отныне платить еще более тяжелые подати, чем раньше. Но оккупация уже и без того причинила экономике Нормандии бесчисленные бедствия. Пребывали в упадке сельское хозяйство, рынки и финансы. Надежд на их оживление, ввиду общей нестабильности, было мало. Торговый флот каждого порта реквизировался для поставки из-за Ла-Манша провианта английским войскам. Тысячный поток эмигрантов разорил находившуюся и без того в упадке торговлю полотном в Кане; покинувшие город ткачи устанавливали свои станки в Бретани и составляли конкуренцию тем, кто остался дома. По всей Франции можно было встретить изгнанных из Нормандии ремесленников, а некоторые из литейщиков герцогства нашли приют в Германии.[190] Деморализующим фактором для горожан было также и то, что их зачастую сгоняли часто в одно место и отправляли в качестве заложников в Англию. Кроме того, они часто становились объектами репрессий после раскрытия очередного заговора или налета, так как подозревались в причастности к нему. Тяжелые налоги обескуражили всех. В период правления Бедфорда, который оказался более гибким и гуманным руководителем, чем его брат, ситуации было суждено немного улучшиться. Кроме того, этому также способствовало обеспечение большей безопасности пролива, что открывало новые возможности для нормандских портов. Регенство Бедфорда, по сравнению с периодом царствования его брата, стало для Нормандии периодом истинного процветания.[191] [293]
Нормандцы относились к Генриху со страхом и ужасом, в то время как Бедфорда позже они, похоже, по-настоящему любили. Английские историки, как правило, не относят на счет Генриха замечания (относительно изнания англичан из Нормандии) Робера Блонделя ввиду того, что они были написаны спустя много времени после смерти короля. Однако Блондель был всего на три года моложе короля и является вполне благонадежным источником информации с хорошей памятью. Он харктеризует Генриха как «жестокого и свирепого короля», как «тирана» и «мучителя».
Отношение к английской оккупации меняется в зависимости от сословия. Положение знати осложнялось тем фактом, что браки и родственные отношения связывали их с другими благородными семействами по всей Франции, тесно переплетая их узы с группами кузенов, составлявших ядро партий дофинистов и бургундцев. Нормандская знать, связанная родством с бургундцами, колебалась, не зная, что делать: то ли поддерживать режим, то ли бороться с ним; у всех имелись родственники, кто убил или был убит дофинистами, а сторонники дофина, если верить одному из бургундских источников, совершали преступления еще более страшные, чем сам дьявол. Инстинкты горожан, как деловых людей, толкали их на «сотрудничество» с оккупантами и вызывали отказ от сопротивления: ситуация нам знакомая из опыта Второй мировой войны. Интересы их, в первую очередь, были связаны с безопасностью торговли и коммерции, кроме того, у них была возможность подзаработать в качестве платных воспитателей детей. (Их вполне устроило бы сравнительное благополучие, которого они достигли в результате [294] проницательного и тактичного правления Бедфорда, тем более, что новый администратор и его меры показались им куда более симпатичными, чем его братца.) Но больше всего невзлюбили англичан простые люди, которые больше всего страдали от чрезмерного внимания солдатни и были вынуждены тащить на своих плечах основной груз новых налогов.
Вскоре английские поселенцы почувствовали, что в Нормандии их не ждали. В тавернах, когда напитки разжигали чувства, часто можно было услышть восклицания: «Сын англичанина!», что считалось наивысшим оскорблением, эквивалентом выражению «сукин сын!»[192] Некоторые представители духовенства отказывались публично молиться за короля Генриха. Нормандские крестьяне и торговцы продавали зерно за границей герцогства дофинистским гарнизонам. Все крестьянство было враждебно настроено. Во время путешествий, особенно при пересечении лесистой местности, английским войскам приходилось быть начеку. В цитаделях, в крепостях английские гарнизоны ни на мгновение не осмеливались ослабить бдительность. Особую угрозу таила bocage, холмистая, поросшая рощами местность; большая часть территорий графства Аркур, отданного герцогу Эксетеру, представляла собой именно такой ландшафт и его чиновники были слишком напуганы, чтобы собирать налоги за аренду. Опасностью веяло отовсюду — опасны были партизаны-дофинисты, опасны были разбойники. Массовые казни и взятие заложников не решало проблемы в целом. Режим держался, но был нестабильным.
Нет ничего удивительного в том, что большая часть поселенцев в скором времени стали испытывать [295] ностальгию по Англии. Конфискованные земли, которыми они здесь владели, были зачастую ничуть не лучше пустошей, потому что не хватало рабочих рук, чтобы обрабатывать их. Местное население считало их самозванцами и врагами. Несмотря на жестокие меры пресечения, они в больших количествах предпринимали попытки пересечь пролив и вернуться в Англию. В апреле 1421 года Генрих капитанам Гонфлера и Дьеппа, лейтенантам Гарфлера, Кана и Шербура разослал приказ задерживать людей любой национальности («включая и лиц английского происхождения»), независимо от положения или пола людей, не давая им уехать «без нашего специального разрешения». Каждый, кто попытался бы покинуть Ланкастерскую Нормандию без пропуска, подвергался смертной казни и конфискации имущества. Но даже эти драконовские меры не стали панацеей. К тому времени, когда французы восстановили свое владычество в Гарфлере в 1435 году, от колонии англичан, насчитывавшей когда-то 10000 человек, осталась всего небольшая горстка. После смерти короля регент Бедфорд, разрешив поселенцам возвращаться домой, показал, что попытки брата колонизировать страну считает серьезным просчетом.
Генрих и Екатерина выехали из столицы Нормандии 19 января. Их сопровождали герцог Бедфорд, граф Маршал, графы Марч и Уорвик, многочисленные рыцари и дворяне, а также несколько высокопоставленных дам и король Яков. Их военный эскорт состоял из отборнейших тяжеловооруженных воинов и стрелков. Во время пересечения Амьена и других городов, встречавшихся на пути в Кале, их встречали официальными приветствиями и церемониальными подарками. Королю особенно понравилось то внимание и комплименты, [296] которые расточались французскими подданными его царственной супруге. Но по всей видимости, это было вызвано не ее красотой, а тем фактом, что Екатерина была дочерью их законного суверена Валуа. Жителями Кале им был оказан самый горячий и (в чем можно не сомневаться) искренний прием, за которым последовало их отплытие в Англию. [297]
Глава шестнадцатая. «Обирая каждого человека в королевстве»
«Осады... потребляли значительную часть его финансов, как в Англии, так и во Франции, и в Нормандии»
«И тот король, чьи непомерные расходы,
Превосходящие плоды трудов его земли,
Быть должен свергнут».
Король со своей свитой высадился в Дувре 1 февраля 1421 года. Чтобы приветствовать их, на берегу собралась огромная толпа. Бароны пяти портов по мелководью доставили короля и королеву на землю на своих плечах. Подданные Генриха приняли его, по словам Монстреле, так, как если бы он был «одним из ангелов Господних». С женой, под одобрительные возгласы толпы, он тотчас отправился в Кентербери, чтобы поклониться гробнице Святого Фомы и встретиться с архиепископом Чайчелом. После чего он выехал в Лондон, чтобы организовать прием Екатерины, она следовала позади него на носилках. В Элтеме 21 февраля они встретились, а оттуда в тот же день въехали в Лондон. [298]
В Блекхите королевскую чету ожидали, чтобы сопровождать далее, облаченные в лучшие одежды мэр, Уил Кембридж, олдермены, шерифы, официальные лица из гильдий Сити, а также целая армия лондонцев. На этот раз устроенные для них пышные зрелища и разыгрываемые спектакли были столь же великолепными, как и те, которыми приветствовали короля после победы у Азенкура. Как и в 1415 году, Генрих, отправляясь в собор Святого Павла, снова был одет во все пурпурное, цвет Страстей Христовых, чем еще раз продемонстрировал крепость своей веры.