— человека, чья жизнь была достойна подражания, но который являлся ярым дофинистом. Попытки Генриха заставить церковников остановиться на ставленнике бургундцев не увенчалась успехом. Однажды Эксетеру, военному губернатору города, даже пришлось двоих из них заключить под домашний арест. Собрание капитула отвергло также предложение взять на себя часть расходов, связанных с содержанием отряда ополченцев, которых столица была вынуждена снарядить во время осады Мо. Посещая Нотр Дам,[237] Генрих сделал смехотворный взнос (для короля) в два нобля (нобль в ту пору был равен одной трети фунта). В конце концов, ему удалось убедить папу перевести Курткуиса в другой приход.
Достаточно имеется примеров того, что французское население горько сетовало на присутствие англичан как в королевстве, так и в герцогстве. Они негодовали по поводу того, что те, воспользовавшись гражданской войной, завоевали и покорили их. Азенкур стал настоящей национальной катастрофой, в которой были повинны в равной степени и бургундцы, и арманьяки. [343] Память о нем никогда не оставит их. Последние в своих страданиях обвиняли англичан в большей степени, чем даже бургундцев. «Этот ураган несчастий свалился на наши головы благодаря англичанам», — говорит хронист Жан Шартье.[238]
Епископ Базен рисует ужасные картины той жизни, которую, должно быть, вели в Ланкастерской Франции английские поселенцы. Хотя он говорит конкретно о перемирии в Мене и Анжу в сороковых годах пятнадцатого века, тем не менее, такие условия должны были существовать повсюду с самого начала. Его записи являются свидетельством очевидца, прожившего в условиях английской оккупации почти до сорока лет:
«Запертые на многие годы внутри стен городов, замков и крепостей, жившие в вечном страхе и опасности, словно приговоренные к пожизненному заключению, они невероятно радовались при одной только мысли о выходе из своего длительного и страшного заточения. Им было приятно избежать все опасности и тревоги, которые подстерегали их с самого детства до седин или же глубокой старости».[239]
Более того, мы знаем, что после восьми лет английской оккупации, население Нормандии уменьшилось наполовину. Повинен в этом был частично голод, но основной причиной явилась массовая эмиграция всех сословий — лишенных собственности феодалов, разоренных горожан, голодающих крестьян или потерявших надежду нищих. Следует, однако, заметить, что ответственность за все несчастья, от которых они пытались спастись, разделяли также совершавшие регулярные налеты отряды дофина и разбойники. Но ничего бы этого не было, если бы не вторжение Генриха. [344]
Большинство жителей Нормандии, Пикардии и Шампани эмигрировали только из-за социального и экономического кризиса.[240] Присутствие в стране 60 гарнизонов для большинства крестьян означало разорение их хозяйств. Ввиду нерегулярных выплат жалования, отсутствия уполномоченных комитетов по обеспечению провизией, несмотря на все усилия Генриха, гарнизонам ничего не оставалось делать, как жить за счет крестьян, отбирая у них продукты, питье, фураж и все, что они могли еще найти. Они резали незаменимых в хозяйстве быков, используемых для вспашки земли, уводили лошадей и угоняли повозки. Большие першеронские лошади, несомненно, служили как вьючные животные для тяжеловооруженных воинов. Кроме того, большим бременем для крестьян были налоги и поборы, которые они были вынуждены платить, чтобы не трогали их женщин и не совершали иное зло, неотъемлемо сопровождающее любую оккупацию. В Нормандии, где английское присутствие было особенно многочисленным (и в которой вторжению англичан предшествовали неурожайные годы), сельское хозяйство пребывало в полнейшем упадке. Как уже было сказано, король не мог удержать свои войска в руках. Но самым худшим было то, что многие солдаты смотрели на крестьянское население, которое составляло большинство французов, как на свою естественную военную добычу. Снова Базен описывает то, чему сам был свидетелем:
«Войска обеих сторон постоянно совершали налеты на территории противника, уводя в свои замки и крепости крестьян, там их помещали в зловонные темницы или бросали на дно глубоких погребов, подвергая их всем мыслимым и немыслимым мукам, пытаясь заставить уплатить невозможные выкупы, которых требовали [345] от них. В подвалах и склепах под замками всегда можно было найти бедных крестьян, угнанных с полей, число которых доходило до сотни, а то и двух, иногда даже превышая и эту цифру, в зависимости от количества похитителей. Очень часто многие, кто не мог уплатить требуемую сумму, не получали от похитителей милости и погибали от голода, слабости и паразитов».[241]
Некоторые предприимчивые английские солдаты даже не удосуживались сажать своих пленников под замок, как, например, лучник из алансонского гарнизона, который просто ходил по ближайшим деревням и сам прибирал к рукам крестьянское добро для уплаты «выкупа», а потом требовал от них заплатить за свою же собственность, чтобы получить ее обратно, пока однажды, доведенные до отчаяния, крестьяне не забили его до смерти.[242]
Епархия Жювеналя Бове располагалась на захваченной англичанами территории. Письмом, датированным 1440 годом, он обратился ко всем основным сословиям, где перечислил все те несчастья, которые довелось пережить его людям за все эти годы: «Бедняков убивали, брали в плен, мучали, обирали, грабили, тиранили, они потеряли свой домашний скот и птицу, земли их пришли в негодность и опустели, в дома их и церкви вторгались, сжигали и разоряли, оставляя от них только руины; многих из моих людей они убили в тюрьмах или погубили иным способом». Несмотря на то, что все эти несчастия — «жестокие, проклятые и отвратительные злодеяния» он относит на счет разбойников и французских войск, тем не менее, ответственность за все он возлагает на плечи англичан: «Они совершали такие преступления и зверства, на которые способны враги». Он сетует, что «маленьких детей уводили в [346] плен, и одному только Богу известно, как им живется в Англии среди тех, кто мучает и тиранит их». (В Англии был рынок для детей, где ими торговали как «слугами», это слово было завуалированным обозначением раба.) Он продолжает: «Многие юные девушки, девственницы и хорошего происхождения, увозились насильно либо обманным путем, их превращали в горничных и проституток, которые обслуживали похотливых юнцов, воров, убийц и бродяг». Епископ рассказывает, как в Сен-Мендаре, возле Нойона в Пикардии, англичане «нашли церковь, которая была незначительно укреплена, чтобы служить укрытием для бедных трудяг; они взяли ее приступом, подожгли и перебили две или три сотни людей. Монстреле вторит ему, говоря, что «свыше 300 человек или даже больше» сгорели заживо. Нет ничего удивительного в том, что смерть Генриха V Жювеналь воспринял как «одно из чудес, сотворенное Богом».[243]
Многие крестьяне убегали в города, чтобы не умереть с голоду в обезлюдевших домах. Было подсчитано, что даже в наиболее благоприятные времена одна треть населения средневековых городов относилась к разряду нуждающихся. В любом случае, как объясняет Жювеналь, горожане и сами были в отчаянном положении, потому что «большая часть морских портов и портов, расположенных по берегам рек, были разрушены и торговля остановилась».[244] К тому же, девальвация валюты, проведенная Генрихом вкупе с новыми налогами, только добавляли серьезные проблемы. В конце 1421 года Генрих на всей покоренной им территории ввел налог на серебро, который должны были платить все слои населения (как пишет Монстреле): «церковники, рыцари, землевладельцы, дамы и девицы, горожане и [347] все те, кто предположительно мог платить его, по мнению и к удовольствию сборщиков налогов». Можно не говорить о том, «сколько толков и неудовольствия» это вызывало. В октябре уже были девальвированы золотые кроны королевства, ценность которых уменьшилась с 19 до 18 солов.[245] Когда Генрих пустил в оборот новые монеты серебряной чеканки, содержание серебра в них было настолько мало, что они практически потеряли свою ценность, как утверждает Шателен. Купцы в такой же степени, как и крестьяне, страдали от грабежей и хищений. (В ноябре 1424 года была пожалована индульгенция некоему Ангеррану де Монстреле, «капитану французского замка», освобождавшая его от штрафов на сумму от 400 до 500 крон, которые он может на себя навлечь, если выследит и ограбит купцов.)[246]
Духовенство страдало, как и все остальные, сан не спасал. Церкви, монастыри и богадельни подвергались разорению и грабежу, часто при этом проливалась кровь. Поскольку единственным источником помощи, на которую могли рассчитывать бедняки в пятнадцатом веке, была церковь, обеспечивающая их минимальными социальными благами, то ее разорение, в первую очередь, сказывалось на армии нищих, заполонивших улицы после потери жилища в результате войны. Исследуя ходатайства об оказании помощи церковному имуществу, пострадавшему в это время, Анри Де'нифль был поражен тем, что «король Англии и герцог Бедфорд, которые ни минуты не колеблясь, были готовы попросить папу о благосклонности к своему народу, и в то [348] же время никогда не просили оказать помощь несчастной французской церкви. Хотя большое количество церквей по вине англичан были превращены в руины!»[247] На основании этого он решил, что они умышленно не делали этого, не желая делать вклад, хоть и косвенный, в дело Карла VI и дофина.
Жювеналь в своем письме сообщает, что случалось с церковниками, которые поддерживали дофина: