Строительство его великолепной гробницы в аббатстве и заупокойной часовни, в которой расположена гробница, было закончены к 1440 году. Поверх гробницы была установлена его серебряная с позолотой фигура, руки и голова которой отлиты из чистого серебра. Над всем этим повесили его боевой шлем, меч и седло. Карл VI умер 11 октября, пережив короля Англии только для того, чтобы лишить древнего врага Франции своего трона. Жан Шартье записал, что только несколько приспособленцев ликовали по поводу того, что Генрих VI, которому исполнился всего год, был провозглашен «королем Франции и Англии». Он добавляет: «Но более искренние рыдали и оплакивали великую доброту, которая была свойственна упомянутому королю Франции [Карлу VI], прозванному Любимым, думая о [368] тех бедствиях, которые ожидали их ввиду смены законного господина и как в упомянутом владении будут править чужеземцы и чужые обычаи, что было и есть противно разуму и праву, и приведет к полной гибели народа и королевства французского».[273] Несомненно, что Шартье как историограф дофина не мог не проявить предвзятости. В то же время «Парижский Горожанин», который также был очевидцем того, как траурный кортеж старого сумасшедшего короля проходил по улицам Парижа, оставляет нам, несомненно, правдивое свидетельство, как простые люди Парижа плакали и стенали: «Самый, самый дорогой повелитель! Никогда не будет у нас господина столь доброго! Никогда нам не видеть тебя снова! Будь проклята смерть! Теперь, когда ты нас оставил, нам ничего не остается, только война. Ты обретешь покой, а мы будем влачить существование в горе и несчастьи. Ибо мы обречены быть узниками, как дети Израилевы, когда их вывели из Вавилона». Горожанин добавляет, что люди на улицах и в домах рыдали и причитали так, словно оплакивали потерю самого любимого человека.[274] Это было не слишком многообещающее начало для встречи Францией первого короля из дома Ланкастеров.
В это же время в Англии, как замечает Ворен, не было такого человека, который не горевал бы и не проливал слез по поводу смерти английского короля. В королевстве царила печаль. Он вместе с Монстреле вспоминал в середине сороковых годов о Генрихе V, «что даже сейчас его могиле так поклоняются и воздают такие почести, словно он был святым на небесах».[275] В «Бруте Англии» от 1422 года имеется запись, что «в тот же год в Англии погибли почти все лавровые деревья».[276] [369]
Даже французские авторы тех дней, включая и наиболее враждебно настроенных, признают, что Генрих, хотя и являлся их врагом, все же и в самом деле был великим королем. Вот что говорит о нем Ворен: «умнейший человек и большой знаток любого дела, за которое не брался бы».[277] А вот мнение Жана Шартье: «хитрый завоеватель и искусный воин».[278] Даже Шателен проявил на этот счет великодушие: «В моих записках нет намерения отнять или преуменьшить честь или славу доблестного повелителя, короля Англии, в котором доблесть и храбрость сияли так ярко, как и подобает могущественному завоевателю... и пусть об этом короле Англии, невзирая на то, что он был врагом Франции, слагают благородные и славные легенды».[279]
Никто не может отрицать, что Генрих V был великим воином и великим королем. К тому же ему посчастливилось умереть в молодом возрасте. Ко времени его смерти завоевать еще нужно было две трети Франции. Если бы он пожил дольше, то неминуемо измотал бы себя в бесконечных осадах, для проведения которых становилось бы все труднее и труднее находить деньги. Он все еще не понимал, во что ввязался и куда могли завести его замечательные таланты солдата и дипломата. Но даже, будь у англичан Генрих V и не родись Жанна д'Арк, англичане никогда бы не добились успеха. Бургундцы не могли не повернуться против них. Король в основе своей был оппортунистом, хотя и гениальным. Как пишет Е. Ф. Джекобс, один из его самых больших почитателей среди современных историков: «Судя по последним данным, он был скорее авантюристом, нежели государственным деятелем: риск, на который он пошел ради создания двойственной монархии, был слишком велик и зависел от многих [370] неопределенностей и основывался на совершенно неверном представлении о Франции».[280] Вот еще один почитатель, пытающийся быть объективным, хотя ему это не всегда удается, вынужден согласиться с тем, что: «свою волю он, несомненно, сконцентрировал на целях, которые были недостойны великого или добропорядочного человека».[281] Мак Ферлейн, самый его пылкий почитатель, замечает: «Трагедия его правления состоит в том, что национальным устремлениям он давал неверные направления, которые ему приходилось самому стимулировать, и что свой народ он повел в погоню за химерой чужестранных завоеваний».[282] Французским историкам не нужно было прилагать неимоверных усилий, чтобы прийти к аналогичному выводу.
Может возникнуть вопрос, почему у Ланкастерской Франции не было надежды просуществовать так долго, как Нормандское Завоевание. Дело в том, что англо-саксонская Англия была куда более мелким государством, с гораздо меньшим населением на более раннем этапе исторического развития. К тому же у Вильгельма не было сколько-нибудь серьезного противника после Гастингса. Генрих, в свою очередь, завоевал всего одну треть страны, причем произошло это только потому, что королевство временно было поделено между двумя могущественными партиями, каждая из которых имела свою собственную армию. К тому же формирование французского чувства национального самосознания обрекло его двойственную монархию на провал.
Что касается жестокости короля, то не так-то просто ответить на вопрос, была ли она результатом средневековой традиции ведения войны или проистекала из необычайно сурового характера короля. Однако ничуть не подлежит сомнению его чрезмерная жестокость к [371] французам. От вторжения англичан они пострадали больше, чем от нападения викингов или нацистской оккупации.
Трудно судить о Генрихе как о человеке. Существует общепринятое мнение, что его репутация основывается скорее на восхищении, чем на любви. Он безжалостно подчинял свои чувства стремлениям. И он говорил чистую правду, когда сказал, что останься герцог Кларенс в результате сражения под Боже жив, то был бы казнен за нарушение приказа. Нельзя, правда, отрицать и того, что все люди, которые с ним сотрудничали (за исключением лорда Скроупа), оставались преданными и королю, и его памяти. Но можно не сомневаться в том, что Генрих-полководец всегда брал верх над Генрихом-человеком.
Почитатели Генриха (а таковым является почти все англоговорящее население земного шара) все недостатки его характера приписывают тому, что он был «человеком позднего средневековья», а люди той эпохи были склонны к суеверию и насилию. Однако у этого аргумента имеется слабое место, поскольку существовал другой «человек позднего средневековья», ставший идеальным мерилом поступков короля. Речь идет о его последователе, правителе Ланкастерской Франции — его брате Бедфорде, который являлся регентом Руана и Парижа с 1422 до самой своей смерти в 1435 году. Он тоже «к сожалению, проливал кровь французов» и имел свой собственный Азенкур; в Вернейле в 1424 году он наголову разбил франко-шотландскую армию. Противник только убитыми потерял 7000 человек, 1000 из которых были людьми дофина. «Смелый, человечный и справедливый, — так сказал о нем Базен, — настолько, что его любили и французы, и нормандцы, жившие в [372] его части королевства».[283] «Парижский Горожанин» расточает ему не меньше комплиментов: «Характер его был совсем не английский, ибо он вовсе не желал идти войной на кого бы то ни было, в то время, как англичане всегда жаждут воевать со своими соседями. По этой причине все они гибнут ужасной смертью».[284] Ни один из современных Генриху авторов не сказал того же о нем самом. Несомненно, новые его подданные, ставшие таковыми против собственного желания, боялись его и любви к нему, безусловно, не питали.
По циничному определению самого Генриха, «война без пожаров все равно, что колбаса без горчицы». Его вторжение и завоевательные походы были ненавистны не только зарождавшемуся французскому чувству самосознания, но и французскому населению. Ужас, который он внушал, был не только непростителен, но и незабываем. Ни один рассказ не в состоянии передать всей полноты душераздирающей истории о тех несчастьях и страданиях, которым он подверг французский народ. Несмотря на то, что Шекспир обожает свой героический персонаж, тем не менее, он видит бессердечную жестокость короля:
«Моя я ль вина, коль ярая война
В уборе пламени, как тьмы владыка,
С лицом в крови, неистовства вершит,
Что связаны с борьбой и разрушеньем?»[285]
Даже Шекспир пошел на поводу у легенды. Но он не мог знать, что произошло во Франции. [373]
Эпилог
«На протяжении всего времени войны, ведущейся между Англией и Францией в течение этих сорока лет, едва я мог найти трех-четырех человек, мнение которых совпадало бы в описании, как пал во Франции тот или иной город, та или иная крепость, как была выиграна та или иная битва».