Громадный урон нанесён был английской торговле. Заволновались финансисты и торговые люди. Пришли в смятение депутаты парламента. Таможенные сборы упали. Казна истощалась с такой быстротой, что сердце замирало от ужаса. В парламенте грозили приостановить акцизы и подати. Того гляди, не чёртов Карл, а он сам мог бы быть разорён.
Генрих был растерян, мог отступить, но он должен был что-то предпринять. Слава Господу, представители нации не решились пойти на разрыв. Для переговоров избрали Томаса Мора. Монарх не видел его несколько лет. Пришлось наводить справки, прежде чем встретиться с философом. Оказалось, что Томас сделался незаменимым советником мэра Лондона и шерифа по вопросам законодательства. Знания юриста, деловитость и добросовестность, ораторские способности и безупречность нравственной жизни сделали его популярным в самых широких кругах, прежде всего среди финансистов и торговых людей, чьи интересы он защищал. Его избрали в парламент, уважали за пылкий и непреклонный характер, за обширную образованность, человеколюбие и мудрость. Своими трудами мыслитель заработал солидное состояние, которое прибавил к наследству отца. У него были большой дом и большая семья.
Генрих увидел невысокого стройного человека в строгом костюме. Ему можно было дать не более двадцати пяти, хотя тот был старше лет на десять или двенадцать. Монарх растерялся:
— Давно не виделись, Томас.
Мор поклонился:
— Очень давно.
Не знал, с чего начать разговор:
— Говорят, ты стал миротворцем.
Мор нисколько не был смущён:
— Как вы стали воином.
Неловко спросил:
— Чем ты теперь занимаешься?
Собеседник ответил спокойно и просто:
— Я адвокат.
Генрих оживился:
— И больше не занимаешься изящной словесностью?
Философ улыбнулся широко, доброй улыбкой:
— Времени мало, но всё-таки занимаюсь.
Король удивился, что это всё ещё ему интересно:
— Чем же ты занимаешься нынче?
Мор помолчал, точно подумал, стоит ли об этом теперь говорить, и всё же сказал:
— Составляю историю Ричарда Третьего.
Монарх был удивлён:
— Убийцы?
Томас внимательно посмотрел и ответил уклончиво:
— Деспота.
Разговор оживился, точно Генрих был ещё юношей, а философ учителем вместе с Колетом и Маунтджоем:
— Мне в назидание?
— Нет, в научение.
— Разве ты помнишь его?
— Мне было лет семь или восемь, когда его убили в сражении, но его помнил отец и много рассказывал мне.
— Но ведь этого мало для серьёзного исторического труда. Разве так работали Плутарх и Светоний?
— Вы правы, милорд. Я читаю и сравниваю хроники Холиншеда, Графтона, Холла и Стау. Ещё помогает француз, Филипп де Коммин. Очень советую прочитать.
— Тоже нравоучение?
— Нет, научение.
— Что же, доставь мне его.
— Непременно, милорд.
Он освободился от робости, которую испытывал в юности и о которой давно позабыл, вновь Почувствовал себя королём и уже громко, резко сказал:
— Впрочем, всё это потом, когда-нибудь на досуге. А теперь с чем пожаловал, Томас?
Мор выпрямился и твёрдо ответил:
— Парламент просит, милорд, снять ваш запрет. Многим грозит разорение. Это плохо для всех. Плохо и для вас, короля.
Государь вспыхнул:
— Фландрия даёт Карлу вчетверо больше доходов, чем ограбление заморских индейцев. Я её разорю и тем уничтожу его.
Мор остался спокойным и рассудительным:
— Прежде вы разорите Англию и себя.
— Боюсь, мне этого никогда не понять!
— Отчего ж. Этого нельзя не понять. В торговле с нами Фландрия не нуждается, а мы без торговли с Фландрией просто погибнем.
— Они торгуют с нами, мы торгуем с ними, а между тем Фландрия богата, тогда как Англия бедна? Как так?
— Вы правы, милорд. Торговля — источник богатства и процветания. Но мы вывозим только грубую шерсть наших овец и плохо обработанное сукно, тогда как с Фландрией торгует весь мир. Испанские корабли с серебром и золотом заморских индейцев направляются прямо в Антверпен, его гавань ежедневно принимает сотни судов. В Антверпене заводят свои товарищества торговые люди из Португалии, Испании, Италии, Венеции, Австрии, даже Оттоманской империи. Каждый день по улицам этого города катится не менее двух тысяч повозок с товарами всех видов и самого высокого качества. В мастерских заняты тысячи мастеровых. Между прочим, они дорабатывают наше сукно и получают материю высшего качества, чего мы делать пока что не научились. Во Фландрии работают все. Работу и достойную плату за труд может найти даже пятилетний ребёнок. Фландрия процветает, тем не менее тамошние граждане чуждаются роскоши. В большинстве своём это люди добропорядочные, трудолюбивые, набожные и скромные. Они любят учиться. Начальное образование распространяется даже между крестьянами. Благодаря благосостоянию и умению читать и писать граждане Фландрии пользуются довольно широкой свободой. Города, провинции, сословия, товарищества торговые и ремесленные имеют свои привилегии. Каждый налог вводится только после того, как его утвердят генеральные штаты, в которых имеют равное представительство дворяне, духовенство и города.
— Не может этого быть! Ты рисуешь мне рай на земле!
— Многое может быть, очень многое из того, что представляется нам невозможным, а Фландрия вовсе не рай. И там, как и везде, довольно ошибок в управлении и делах. Города и сословия слишком держатся за свои привилегии. Это ведёт к эгоизму. Эгоизм разделяет людей, разделяет страну.
— Слава Господу! Не то бы я испугался.
— Ну, нам не этого надо пугаться.
— Отчего же?
— Во Фландрии трудятся все, оттого она и богата. В Англии почти половина жителей не знает труда, оттого Англия и бедна.
— Не может этого быть!
— Сами судите. Фландрия не имеет аристократов, тогда как у нас громадное количество лордов, и несмотря на войны, в которых многие из них перебиты, их не становится меньше. А ведь это трутни, сами не трудятся, живут чужими трудами, сдают в аренду поместья и чуть не до живого мяса стригут арендаторов, что не способствует росту их богатства. И это бы ещё ничего. За счёт арендатора живут сотни слуг и телохранителей лорда, и если аристократ разоряется или уходит из жизни, эти сотни здоровых людей остаются без крова и пищи, а делать ничего не умеют. Тогда они голодают, живут подаянием или разбоем, отчего Англия не становится ни добропорядочней, ни богаче.
— Ты слишком впечатлителен. Их не так много, как ты говоришь.
— В самом деле, их меньше, чем нынешних и бывших солдат.
— Чем тебе не угодили солдаты? Ведь это лучшее, что у нас есть. Своей храбростью и умением они побеждают врага.
— Побеждают, но далеко не всегда, но всегда требуют громадных средств на своё содержание. Так они становятся бедствием для страны, что подтверждается опытом карфагенян, римлян, сирийцев, французов, вообще очень многих народов, может быть, кроме Фландрии, которая не держит солдат, а в минуту опасности граждане сами защищают себя.
— Фландрию защищают испанцы.
— Это верно отчасти. Всё-таки мне не представляется полезным для государства содержать толпу людей этого рода на случай войны, которой без нашего желания не может быть.
— Господи, ведь ты изучаешь историю! Всегда ли война или мир зависят от нас?
— Не всегда, но чаще всего. А нынче не война нам угрожает, а овцы.
— Какие овцы?
— Обыкновенные овцы. С виду кроткие, довольные очень немногим, они стали такими прожорливыми, что поедают людей, разоряют и опустошают поля и дома. В тех местах, где производится более тонкая, а потому более ценная шерсть, знатные лорды и даже некоторые аббаты, люди святые, не хотят ограничиться ежегодным доходом и теми процентами, что обычно дают их имения. Они сгоняют людей с земли, ничего не оставляют для пашни, отводят всё, что можно, под пастбища, сносят дома, разрушают целые города и доходят иногда до того, что храмы превращают в свиные стойла. Вот главная язва отечества. Её лечить надо прежде всего.
— Лорды имеют на это законное право.
— В том-то и дело. Но десятки тысяч не имеют занятий, чтобы заработать хотя бы на хлеб.
— Полно, Мор, это бездельники. Как не найти им труда, было бы только желание.
— Вы запретили продавать Фландрии шерсть и сукно. Тысячи тюков шерсти и штук сукна остаются непроданными. Закрываются мастерские. Люди теряют работу. Пусть будут пастбища, но расширьте торговлю. Тюков шерсти и штук сукна будет продаваться всё больше. Откроются новые мастерские. Люди получат работу. В Англии не останется бездельников и бродяг. В своём процветании Англия сравняется с Фландрией. Может быть, даже обгонит её. Только об этом вас и просят в Сити, просят представители нации. За этим они и послали меня. Какой ответ им передать?
Монарх колебался. Бездельники и бродяги не занимали его: их переловят и вздёрнут на виселицы. Тюки шерсти и штуки сукна были непонятны, ведь он был король, а не пастух. Обстоятельства озадачивали. Они изменялись с поразительной быстротой. Донесения из европейских столиц поступали одно за другим. Новый французский король жаждал захватить Милан и Неаполь и готовил очередной итальянский поход. Казалось, победа была обеспечена, когда Генрих затеял мстить Карлу во Фландрии. Вдруг Франсуа вступил в союз с Венецией и обещал наваррскому королю отобрать у Испании южную половину Наварры. Против него тотчас был создан новый союз. В него вступили император, испанский король, тот самый Карл, и Римский Папа, которому очень хотелось создать из Пьяченцы и Пармы новое герцогство для своего брата. Они призвали на помощь швейцарцев. Те заперли все альпийские перевалы. Неминуемое поражение угрожало французскому королю. А чем это могло обернуться для английского государя? Английский владыка имел право потребовать у победителей французскую корону как достояние предков. Следовательно, ему было необходимо укреплять дружбу с папой и с Карлом, а не ссориться с ним. Запрет на торговлю надо было снимать.