С влажным лбом, всем телом заметно дрожа, Рич шепнул ему почти в самое ухо:
— Умоляю вас, мастер, ваши слова останутся между нами, клянусь!
Ему стало легче от клятвы, от шёпота, от волнения юности, и уже спокойно ответил:
— Почему не признаться мне, Ричард Рич? Вас я мог бы признать государем.
Повеселев, сощурив глаза, поверенный продолжал не то стеснительно, не то осторожно:
— А если бы парламентом был принят акт, повелевавший, чтобы Англия признала меня римским папой?
Вглядывался в эти прищуренные глаза, в это повеселевшее, но застывшее молодое лицо, в этот припухлый, сочный, уклончивый рот, и как будто ничего подозрительного не примечалось в этом худом, бледноватом красивом лице, кроме этой застылости и этого рта, и подумал стеснённо, стыдясь тёмных подозрений, не в силах их одолеть:
«Слишком красив, чтобы при дворе короля остаться надёжным и честным. Такого рода юнцы легко впадают в соблазн, ещё легче забывают о чести и совести, лгут бесстыдно и много. Вот уж он поверенный короля. Это недаром, конечно, недаром. Из чего тебе быть откровенным? Один болтливый дурак может погубить десять самых осмотрительных умников. Пусть понимает, как сможет...»
И стал медленно говорить, вертя золочёную пуговицу его малинового жилета:
— Я вам отвечу тоже примером. Допустим, только допустим, как ведь такую возможность только допускаете вы, парламент принял закон, согласно с которым Всевышний не является отныне Всевышним. Вы согласились бы признать этот акт?
Выпрямляясь, сверкая глазами, юноша возмущённо и несколько громче, чем перед тем, возразил:
— Нет, я не сказал бы так, поскольку ни один парламент не может принять подобный закон!
Внимательно выслушал и со значением улыбнулся на это:
— Парламент всё может, но вы сами ответили на свой вопрос. Теперь ваши сомнения разрешатся легко.
Спрятав в прищуре глаза, Рич почтительно поклонился:
— Благодарю вас, мастер! Счастлив набраться вашей мудрости, но верните мою пуговицу.
С недоумением поглядел на него, засмеялся и вложил пуговицу в протянутую ладонь:
— Вот, возьмите, я так неловок, простите меня.
Зажав её в кулаке, Ричард Рич с чуть приметной усмешкой проговорил:
— Благодарю ещё раз.
Тут подумал, что сказал что-то лишнее, припомнил каждое слово, проверил каждый вопрос и каждый ответ, не нашёл, к чему бы можно было придраться, подумал, не послужила бы эта беседа во вред Ричарду, этого бы он себе никогда не простил, и пошутил, пытаясь казаться наивным:
— Если станете папой, не позабудьте меня. Пожалуй, я не прочь бы стать кардиналом.
В глазах Рича блеснула весёлая наглость, но они вновь тотчас скрылись в щёлочках век, и голос прозвучал значительно и спокойно:
— Я вас не забуду.
Лейтенант громко окликнул, точно ждал этих слов:
— Сэр, мы уходим!
Слуги уже подавали плащи.
Покачивая женскими бёдрами, Рич удалился поспешно, снова бросив ему, на этот раз от самых дверей:
— Прощайте, мастер, я о вас не забуду!
Спустя две недели его вызвали в суд.
Глава одиннадцатаяРОКОВАЯ ОШИБКА
Солнце уходило на запад, в сторону Лондона. Деревья парка подступили ближе к стенам дворца. Тяжёлые тени заглядывали к нему в кабинет. В кабинете становилось темней.
Генрих отложил в сторону последнее донесение, откинулся и потянулся.
Казалось, дела могли уладиться к полному его удовольствию. Во всяком случае, коронованным братьям нынче было не до него.
Карл уже десять лет как будто не обращал внимания на смуту в Германии, не наказывал отступников-лютеран, как следовало сделать тому, кто считал себя главой всего христианского мира, даже заключил договор с союзом лютеранских князей, закрывал глаза на неудачи брата своего Фердинанда, не сумевшего добиться победы над турками и возвратить в лоно христианства Венгерское королевство. Карл готовил крестовый поход на Тунис.
Тунисом владели разбойники-мусульмане, захватив внутреннее море, безжалостно грабили христианские берега, захватывали христианские корабли и безнаказанно увозили в рабство десятки тысяч пленников-христиан.
Карл давно поклялся им отомстить и положить конец грабежам, долго готовился, долго собирал армию. Наконец собрал. Испанцы высадились в Гулетте. Приходилось признать, что экспедиция была подготовлена хорошо. Осада заняла только месяц, несмотря на жару и недостаток воды. Тунис признал себя побеждённым. Свободу получили тысяч двадцать рабов-христиан. Вновь Карл поднялся на вершину могущества. Европа рукоплескала ему.
Вся Европа, но только не Франция. Позорное поражение и плен французского короля были ещё не забыты. Пять лет полного мира восстановили ущерб, нанесённый той войной. Франсуа укрепил и преобразовал свои вооружённые силы. У него теперь были новые эскадроны и не менее семи легионов национальной пехоты. В Гавре заложил новый порт, объехал весь север Франции, сделал смотр своим легионам и остался доволен. Осторожного Дюпре уже не было с ним, а Луиза Савойская давно умерла. При его дворе соперничали две партии. Одну возглавлял обер-гофмейстер Монморанси, фанатичный католик, сторонник неограниченной власти и восторженный приверженец испанского Карла, желавший мира с Испанией и Священной Римской империей. Другая партия образовалась вокруг адмирала Шабо де Бриона. Адмиралу не давала покоя слава великого полководца. По этой причине он жаждал большой сухопутной войны.
Победил тот, кто угадывал тайные желания короля, а тайным желанием Франсуа была месть ненавистному Карлу и возвращение всех французских завоеваний в Италии.
Стало быть, военные действия открыться могли со дня на день. Кавалерия и пехота уже тайно стягивались к швейцарской границе.
Для начала войны нужен был только предлог, и за этим дело не стало. Три года назад в Милане был обезглавлен агент французского короля, за что Милан заслуживал наказания, а после смерти матери Франсуа получал права на Пьемонт, которые было необходимо, как водится, защитить вооружённой рукой.
Положение оказывалось благоприятным, но сложным. Война займёт его главных противников и обеспечит ему мир на несколько лет, что необходимо для завершения церковных реформ, очень выгодных, однако чреватых кровавыми смутами.
Это с одной стороны.
А с другой, ещё до начала войны оба короля запросят союза, а Карл, чьё могущество всё возрастает, прямо потребует, чтобы он напал на Франсуа вместе с ним.
Генрих же воевать не хотел. Пыл юности понемногу прошёл. Из наследного короля, не более чем сына судьбы, он становился серьёзным правителем и научился рассчитывать каждый свой шаг. Война на континенте ничего не сулила, кроме громадных расходов и больших осложнений внутренних дел.
Франсуа и Карл оставались католиками, приверженцами Римского Папы. Договор испанского короля с союзом князей-лютеран был непрочным. Лютеране не могли примириться с католиками, а силы их возрастали. Они овладели всем севером немецких земель и уже проникли во Фландрию и Голландию.
Мог ли он ссориться с ними, поддержав либо Франсуа, либо Карла?
Не мог.
Причин было несколько, и все очень серьёзные.
Лютеране могли причинить ущерб английской торговле, а после опыта с Фландрией Генрих стал понимать, что торговля в нынешнем мире что-то вроде золотой жилы, которая позволит Англии разбогатеть, пока испанцы и французы дерутся за первенство, а вместе с Англией разбогатеет казна.
Да и это не всё. Он порвал с папой, и это роднило его с лютеранами. В самые ближайшие дни в Англии не станет монастырей, как их не стало в Германии, имущество и земли монахов поступят в казну, как они поступили в казну германских князей.
Простят ли этот шаг его королевские братья? Не объединятся ли против? Не пойдут ли войной под знамёнами римского папы и монашеских орденов?
Ведь он не мелкий немецкий князёк, он английский король. Его пример способен потрясти всю Европу, уже потрясённую Лютером.
Один не справится с ними, понадобится сильный союзник. А кто в таком случае поддержит его? Одни лютеране.
Ссориться с ними не мог, но и вступать в союз не хотел. В борьбе с папой они зашли чересчур далеко. Им мало было отложиться от папы и выгнать монахов. Они уже посягали на самую церковь, отвергали обряды. Им нужны были не прелаты, а проповедник, который толковал бы Евангелие.
Так далеко Генрих идти не хотел и не мог. Английская церковь должна была стать сильнее, чем римская, а вместе с английской церковью должна была усилиться власть английского короля.
Тревожно было на душе, по телу проходила холодная дрожь, государь обхватил себя за плечи, пытаясь согреться.
Генрих встал и присел у камина.
Камин догорал, почти не давая тепла.
Надо было вызвать дежурного и распечь, но никого не хотелось видеть.
Сам поковырялся щипцами в горячей золе и подбросил несколько сухих щепок, приготовлены справа, как он завёл для порядка.
Щепки стали загораться, потрескивать и выстреливать искрами.
Приятно было следить, как зарождался огонь. Не глядя брал берёзовые поленья, аккуратной стопкой сложены слева, и неторопливо, по одному подбрасывал в закрасневшее жерло камина, точно разливалась алая кровь.
Всюду кровь. Сколько её пролилось за двадцать шесть лет, что был королём? Вся Европа по колено в крови.
Только в Англии царит мир.
Пока что царит?
Удержит ли он её от смут и войны?
Огонь разгорался всё ярче. Монарх сидел на низкой скамейке, близко наклонившись к нему, и жаром обдавало лицо.
Когда в первый раз услышал о Лютере, сразу вызвал кардинала Уолси.
Томас Уолси ничего не видел, кроме папской тиары, Казалось, грезил о ней во сне и наяву; знал, чем болен и чем занимается папа, сколько стоит голос каждого кардинала на ярмарке выборов, имя его любовницы, число внебрачных детей и племянников, которым необходимо было дать синекуру. О Лютере Уолси не знал ничего. Монах? В Виттенберге? В Германии? Кому может быть интересен обыкновенный монах?!