Кого увидят, тот и прославлялся,
А вместе их за одного считали.
Никто не смел отыскивать различье
Или хулу сболтнуть о королях.
Когда два солнца — так их называли —
Через герольдов вызвали на бой
Славнейших рыцарей, то началось
Такое, что нельзя себе представить.
Всё легендарное вдруг стало былью...
Да, праздник удался. Все изъявления дружбы были даны. Все достоинства двух соседних народов были представлены в лучшем виде и блеске.
Но дружбы не получилось.
И не могло получиться.
Ему не нравился Франсуа.
Его самого воспитывал суровый отец. Вместе с братом Артуром, само собой разумеется, занимался боевыми искусствами, но его не готовили в рыцари. Церковь должна была стать его будущим, и расчётливый, благоразумный отец считал необходимым развивать ум мальчика.
Франсуа не получил воспитания. Королева Анна была чрезвычайно завистлива, терпеть не могла его матери Луизы Савойской. Опасаясь за его и свою жизнь, Луиза вынуждена была увезти ребёнка в Амбуаз, родовой замок принцев Валуа-Орлеанских. Таким образом, детство, отрочество и юность Франсуа провёл в затворничестве, в глуши, вдали от двора, уже приобщённого, хотя бы отчасти, к возрождённому просвещению, идущему в Париж из Италии.
Луиза была от него без ума, величала его своим королём, повелителем, больше того, своим Цезарем. Его сестра Маргарита, писательница, довольно известная в тесных придворных кругах, тоже боготворила его.
Безумная любовь двух крайне чувствительных женщин не могла не испортить мальчика. Он был избалован с раннего детства. Спасительные стеснения, наложенные мужественным отцом, были ему не известны. Прилежание, беззвучные часы, проведённые с книгой, были чужды. Франсуа привык жить беззаботно и весело. Сильное тело привыкло переносить любую усталость, но ум оставался в бездействии. Его страстью были боевые искусства, юноша стал отважным наездником и неутомимым охотником, однако размышлениям предавался только тогда, когда принуждала необходимость. Франсуа был рыцарем во всех отношениях, любезным и храбрым, и этим гордился до конца своих дней, был не столько правителем, сколько искателем приключений. Последовательность была ему не знакома, этот человек действовал под влиянием минуты.
Противоположность характеров двух королей была очевидна. Сойтись они не могли. Больше того, присутствие Франсуа нередко оскорбляло английского владыку. Нередко Генрих точно в дурном зеркале видел своё отражение.
В самом деле, Франсуа, как и он, нисколько не думал о Франции, королём которой стал так же волей случая, как и Генрих волей случая вступил на английский престол. Цель своей жизни Франсуа видел в том, чтобы восстановить наследственные права на Милан и Неаполь, как и английский государь, стремился восстановить наследственные права на французские земли. Оба увлекались надеждой приобрести корону Священной Римской империи, любыми средствами, путём подкупа или войны.
Генрих не уважал Франсуа, почти презирал и узнавал свои не лучшие качества в нём. Порой краснел от стыда, что мог быть таким, как этот легковесный весельчак, любитель пиров и охот.
Что говорить, в лагере золотой парчи Генрих от души развлекался, охотился, пировал, гарцевал под клики ревущей от восторга толпы, но старательно избегал оставаться с любезным хозяином наедине.
Некоторое время это ему удавалось.
Однако Франсуа не привык считаться с приличиями и тем этикетом, который был заранее установлен для сношений между лагерями французом и англичан. Когда это было в его интересах, умел идти напролом.
Так одним ранним утром внезапно явился в его палатке без охраны, один, чтобы поговорить по душам.
Монархи побеседовали. Франсуа настаивал на военном союзе. Его страшили и возмущали претензии Карла на мировое господство, недаром Карла Великого провозгласил он своим идеалом. После того как маленький сын Филиппа Красивого стал королём Испании и купил императорскую корону, во всей Европе только Франция и Англия сохраняли ещё независимость. Под угрозой были Милан и Неаполь. Францию со всех сторон окружали владения Карла. Того и гляди, этот самозваный последователь Карла Великого разорвёт её на куски, лишь бы собрать свои разбросанные владения в единое целое. Потом дойдёт очередь и до Англии.
Франсуа был, разумеется, прав, но про себя, выслушивая его жаркие речи, Генрих не мог не смеяться. Франсуа был всегда так занят собой, что не разбирался ни в людях, ни в их интересах, точно все они служить обязаны были только ему, — следствие воспитания, данного Луизой ц Маргаритой. Франсуа и представить не мог, что Генрих как раз ждёт, когда Карл разорвёт Францию на куски, чтобы было легче получить свою часть и вернуть корону французского короля.
Английский государь умел и любил размышлять, а потому не ответил Франсуа ни согласием, ни отказом.
Стал торговаться, спрашивал Франсуа, что получит взамен, если согласится воевать вместе с ним против Карла.
Казалось, Франсуа был удивлён. Французскому королю и в голову не пришло, что за этот союз придётся что-то платить.
Франсуа был озадачен.
В этом состоянии он Франсуа и оставил и возвратился к себе, ожидая, какие предложения ему сделает Карл, которого не могло не страшить внезапное сближение двух королей.
Ожидания были недолги. С лёгким бригом пришла эстафета. Карл, следуя примеру Карла Великого, решил короноваться в Аахене. С этой целью снарядилась эскадра. Её путь лежал вблизи английского берега. Карл просил остановки и предлагал встретиться в Дувре.
Генрих с тем же бригом послал согласие и стал собираться. На этот раз сборы были короче. Ему было известно, что аскетический Карл не любил пышных празднеств и видел в них чуть ли не грех, да и английские лорды истощились, щеголяя нарядами на равнине подле Кале. Прикажи он новые празднества, им пришлось бы расстаться с последним, лишь бы угодить королю и страсти к мотовству. После встреч с Франсуа не мог позволить себе такой глупости. Благоразумней было предоставить им время для размышлений о своём кошельке.
Владыка Англии прибыл в Дувр с небольшой свитой и отрядом охраны. Томас Уолси был, разумеется, первым лицом и блистал кардинальским нарядом. Его сопровождала толпа епископов и прелатов, разодетых с пышностью такой непомерной, что лорды выглядели бедными сельскими сквайрами.
Испанская эскадра была внушительной и величавой. Карл плыл на флагманском галеоне. Громадные корабли вошли в порт и бросили якоря. Белоснежные паруса с чёрными крестами во всю длину упали точно сами собой. Были спущены роскошные шлюпки. Карл вышел на берег с величием того, другого, легендарного Карла, с явным желанием его поразить.
Короли обнялись, сухо, но вежливо.
Карл не нравился ему ещё больше, чем Франсуа.
Несчастный сын Хуаны Безумной, крохотный правитель крохотной Фландрии, Карл получил Испанию, которая могла и должна была достаться ему, зятю покойного испанского короля, причудами случая, а потом купил себе императорскую корону, на которую у него было, может быть, больше прав, чем у кого бы то ни было.
Перед ним стоял совсем ещё молодой человек, бледный, с погашенным уклончивым взглядом, с тонкими, от природы редкими волосами, в строгом чёрном камзоле, изящный и строгий, скорее фламандец, мало похожий на кичливых и грубых испанцев.
Тем не менее Карл был сыном Хуаны Безумной, болезненный, склонный к меланхолии, к разного рода причудам, наглухо закрытый для собеседника, себе на уме.
Но странно, с первых же слов Генриха стало коробить несомненное сходство с этим новоявленным Карлом Великим. Карл был равнодушен к национальным интересам Испании и Германии, которыми правил, тем более к интересам Англии или Франции, к которым относился враждебно. С пренебрежением отозвался германский император и испанский король и о вольностях независимых городов во Фландрии, Германии и Италии, и о привилегиях испанских дворян и германских князей. Они были ему безразличны. По его тону, только по тону, можно было понять, что готов с ними мириться, но может их уничтожить, если ему станут мешать.
Карла заботило укрепление собственной власти и католической веры. Прямо с пристани, после торопливых объятий, отправился в церковь, выстоял всю литургию и ещё некоторое время молился после неё.
И заговорил Карл о положении католичества. Оно всюду ухудшилось, даже во Фландрии. Авторитет Римского Папы ничтожен, сам папа слаб и запутался в светских интригах, а более сильного, более авторитетного папу среди кардиналов трудно, даже, вероятно, невозможно найти.
Теперь этот Лютер взбудоражил Германию. И папа, и князья обращаются к императору, чтобы он урезонил еретика, посмевшего публично сжечь грамоту папы с его отлучением, или уничтожил его.
Карл говорил неопределённо, туманно, и трудно было понять, хотел ли он, люто ненавидевший малейшее уклонение в ересь, уничтожить или только урезонить еретика, тяготит его или радует эта необходимость без промедления что-нибудь предпринять.
Генрих терялся в догадках, лицемерит ли Карл или в самом деле растерян. Ему было известно, что императорская корона оказалась для Карла слишком тяжёлой. Оскорблённый Франсуа шёл войной, германские князья были готовы встать на сторону Лютера и поднять мятеж против Римского Папы, а стало быть, и против своего императора, который был для них чужаком и не говорил по-немецки.
А чем Карл мог ответить французам и немцам? Почти что ничем. У него было мало солдат, и большая часть их стояла в Италии, её он не желал и не мог уступить Франсуа.
Карл был беспокоен и мрачен, ему не сиделось на месте, он увлёк его к морю. Над морем неслись низкие тучи. Море штормило, заглушая их голоса. Они наклонялись вперёд, придерживали плащи на груди и медленно шли береговой полосой так близко к воде, что пена волн шипела у самых ног. Стража следовала на почтительном расстоянии. Монархи говорили по-испански и по-латыни.
Карлу нужны были солдаты, но Карл только вскользь упомянул о военном союзе, и говорил о религии.