Молодой человек на мгновение замер, но вскинул узкую голову:
— Скорее всего это может быть Крестовый поход против турок, которые держат в осаде весь христианский мир.
Старик помедлил и сделал неторопливый глоток:
— Ну что ж, наш учёный друг, пожалуй, это не самая странная из ваших догадок.
Тот возмутился:
— Как, ваше преосвященство! Вы, именно вы, отрицаете всемогущество веры, что прямо обязывает всех нас до последнего вздоха сражаться с неверными?
Старик так спокойно поставил чашу на стол, что вино и не двинулось в ней, точно застыло:
— Господь с вами. Я не отрицаю всемогущества веры. Однако, кроме того, я не отрицаю всемогущества фактов, а факты мне говорят, что король Карл имеет кое-какие права на корону Неаполитании, что в этих притязаниях короля Карла поддержит миланский регент Лодовико Моро, которому не терпится убрать с дороги племянника, сильного единственно могуществом своей неаполитанской родни, что Испания, после договора в Этапле, Фердинанду помощи не пошлёт, что Венеция, в свою очередь, станет ждать, пока не разобьют её конкурентов на полуострове. Присовокупите к изложенному, учёный наш друг, что головорезы флорентийского Медичи умеют держать в страхе республику, тем не менее это не армия. Таким образом, вся Италию очень скоро окажется у ног французского короля.
Гость возродился, выпрямился, высоко поднял гордую голову и с прежним презрением уронил:
— Что ж, даже если вы правы и вся Италия окажется у его ног, это мало что ему даст, тогда как...
Кардинал улыбнулся одними глазами и решительно перебил:
— Напротив, это даст ему слишком много. Именно это беспокоит меня.
Собеседник изумился, высоко подняв редкие брови:
— Даже так? Каким же образом, позвольте узнать?
У старика и на этот раз ни одна черта не переменилась в лице. Голос остался спокойным, рассудительным, неторопливым. Лишь сборчатые веки опустились совсем, скрывая блеск глаз:
— Король Карл приобретёт итальянские порты, очень важные для французской торговли с Востоком, даст голодным солдатам насытиться грабежом, взыщет контрибуцию с побеждённых и возместит все издержки, в которые ему обойдётся наш договор. Во Францию хлынут перец, ладан и пряности, а это, согласитесь, чистое золото.
Помолчав, хозяин вдруг изменился в лице и громко спросил, твёрдо глядя оксфордцу прямо в глаза, брезгливо поджимая суховатые бледные губы:
— Именно это вы именуете сумасшествием?
Тот морщился, встряхивал головой в чёрной шапочке, надвинутой на лоб, нетерпеливо перебирал худыми нервными пальцами и, едва старик смолк, заговорил напористо, быстро, тоном несомненного превосходства признанной университетской учёности:
— Перед Фердинандом у Испании серьёзные обязательства. К тому же вы сами, если припомните, так остроумно устроили соглашение о будущем браке её высочества Катрин Арагонской с принцем Артуром, из чего следует, что нам надлежит принять сторону Испанского королевства. По этой причине Испанское королевство едва захочет примириться с захватами Франции. Таким образом, поход, так убедительно нарисованный вами, как все мы тут видим, не состоится.
Мортон сдвинулся в сторону, опустил руку на подлокотник кресла и веско, неторопливо ответил:
— В политике любые обязательства имеют слишком мало цены, если наши интересы пострадают от исполнения их. Больше того, нашему Артуру только шесть лет. Стало быть, женится он ещё очень, очень нескоро.
Юноша затряс головой, негодующе вопрошая, придерживая пальцами чёрную шапочку, которая готова была упасть на глаза:
— Вы хотите, ваше преосвященство, сказать, что наш король нарушит этот выгодный для нас договор?
Кардинал оставался невозмутим:
— Разумеется, мы без промедления нарушим его, если для нас он станет не выгодным.
Гремя стулом, стиснувши кулачки, спорящий возмущённо вскочил:
— И это вы, именно вы, канцлер и кардинал, называете высокой политикой?
Старик поиграл золотым узорным крестом, висевшим на тонкой цепочке и лежавшим на сильной груди:
— Вы правы, учёный наш друг. Именно это я называю высокой политикой. Она потому и высокая, что сообразуется не с мечтами, не с бредом заносчивых юношей, а с реальными интересами, которые всегда неизменны, если имеют в виду благо не одного короля, но благо страны. Или вы, учёный наш друг, изволите понимать под высокой политикой нечто совершенно другое?
Мортон... Мортон...
Не заметив того, Мор приподнялся и сел на измятой постели, покусывая жёсткие губы, слабо ощущая волосы бороды и усов на зубах, сосредоточенно думая о своём.
Кардинал отодвигался, поигрывая крестом, однако разбуженная воспоминанием мысль потекла, наводя его на догадку, пока что неясную, глухую и смутную.
Забывая о предстоящем, уже не видя перед собой кардинала, торопился её ухватить, задержать и осмыслить, ощущая невольно, с тревожной надеждой, что от этой догадки, быть может, зависела его жизнь и его смерть.
Догадка ему не давалась, ускользала, как ни старался, как ни бился над ней.
Узник снова звал учителя, возвращался к нему, как возвращаются к истинному наставнику всю свою жизнь, и вновь расслышал рассеянный говор:
— Благодарю всех, кто не побрезговал посетить старика. До новой встречи, друзья мои, если позволит Господь. Прошу меня извинить.
Гости поднимались неторопливо, привыкнув к неожиданным сменам его настроения, вполголоса переговаривались между собой, подходили к нему, чтобы сказать несколько дружеских слов или молча проститься.
Когда все разошлись, они остались вдвоём.
Мортон ласково улыбнулся, как улыбался всегда, когда оставались одни:
— Мой мальчик, ты не устал?
С горячностью отозвался, как отзывался всегда:
— Нет, не устал, ваша милость!
Старик прищуривал озорные глаза:
— Я тоже ещё не устал.
Спрашивал с неподдельным удивлением отрока:
— Отчего же так рано отпустили гостей?
Кардинал успокаивающим движением брал его за плечо, придвигал очень близко к себе, серьёзно разглядывая его, интересуясь с чуть приметной иронией, как делал всегда, чтобы проверить его:
— Было ли нынче интересно тебе?
Ирония больно задевала, смущался, не понимая тогда, что она предназначалась в искушение, но признавался бесхитростно:
— Очень!
Наставник качал головой:
— Не привыкай к праздным беседам, мой мальчик. Это в жизни людей, может быть, главное зло. Праздность ума погубит тебя, как уже погубила этих людей.
Стремился понять смысл наставления, строго хмуря чистый лоб отрока, соображая, по какой причине то, что было так интересно, могло бы повредить.
Ласковое сожаление слышалось в негромком, но твёрдом тоне наставника:
— Боюсь, сейчас тебе этого не понять. Разумеется, жаль. Но ты запомни этот совет. Может быть, после поймёшь.
Стыдясь своей недогадливости, жестоко краснея до самых ушей, невольно пряча глаза, признавался:
— Не понимаю совсем!
Учитель улыбался задумчиво и трепал его по мальчишеской гладкой щеке:
— Всё-таки помни. Когда-нибудь ты поймёшь. Я надеюсь. Именно ты.
И медленно говорил, словно рассчитывая на то, что юноша запомнит его слова навсегда:
— Нет смысла заглядывать так далеко, как поступает учёный наш друг. В политике чересчур быстро, чересчур неожиданно меняется всё, чтобы мы могли так безоговорочно поручаться за будущее. Нынче король Карл одержит победу. Завтра будет разбит. Как нам тогда поступить? Тогда и подумаем, что выгодней Англии, а не Римскому Папе или испанскому королю.
Мор бывал до крайности взбудоражен и ласковой теплотой суховатых старческих рук, и странным загадочным смыслом недоступных неокрепшему разуму слов, и этой властной надеждой, которую явственно различал в спокойном голосе старого кардинала и канцлера.
Всё слушал, всё следил, всё искал. Иногда юная голова даже болела от чрезмерного напряжения, но уже, должно быть, не было силы, способной остановить его, удержать на половине пути; с жадностью ловил отрывочные известия, случайно долетавшие, старательно складывал их воедино, как будто играл, но уже не играл. Изумлённый и зачарованный, узнавал, что старый канцлер бывал прав, как всегда.
Король Карл в самом деле вторгся в Италию со своими голодными лучниками, арбалетчиками, копейщиками и мушкетёрами и беспрепятственно прошёл весь полуостров до самого юга. Спустя год Карл замыслил повторить столь удачный поход, однако на этот раз события сложились точно во сне, когда не находится силы в уже занесённой руке или выпущенная стрела не желает лететь. Отряды голодных солдат уже стояли у альпийского перевала, а король отчего-то медлил с последним приказом. Его солдаты пили, бесчинствовали, грабили свои же селенья, а Карл не решался двинуть войска, ибо против него к тому времени сложилась Венецианская лига.
Однако кардинала лига нисколько не удивляла. Сидя спокойно и прямо в тесном кругу самых близких друзей согревая в ладонях любимую чашу с вином, умный старик со спокойной медлительностью вслух размышлял:
— Прошёл только год, но в политике это слишком долгое время. Многое успело перемениться. Карлу следовало бы с должным вниманием пооглядеться вокруг, прежде чем двинуть к перевалам войска. А ведь дело простое. Карл, владея Италией, чрезмерно усилился. Он стал опасен для всех государей Европы. И теперь те, кто охотно потворствовал ему в прошедшем году, нынче так же охотно постараются его раздавить, чтобы потом, вполне вероятно, схватиться друг с другом. Европейские государи боятся друг друга, как в смутные времена боятся отдельные люди. Каждому намного спокойней жить рядом со слабым, а не с сильным соседом. На этот раз Испания легко договорится с германским императором. Между ними не может не сложиться союз наступательный. Тем не менее этого союза маловато для победы над нынешней Францией, сильной своими победами. Они не обойдутся без Англии, обратятся к нам, и мы обменяем свою помощь в своих интересах.
Мор и гордился тем, что на него, как с ясного неба, пало расположение столь замечательной личности, ещё не заслуженное как будто ничем, и горько страдал оттого, что так мал и плохо понимает то, о чём при нём говорят.