ой, он не мог не слушать его, к тому же мерзавец стоял с таким видом полной покорности, таким истуканом, что гнев тотчас прошёл. Казначей задавал вопрос за вопросом. Знает ли его величество, какие громадные деньги каждый год утекают в наглый, распущенный Рим, обогащая Римского Папу и разоряя Англию? Почему бы государю не пресечь этот несправедливый обычай и не оставлять эти громадные деньги в казне? Почему английский монарх должен зависеть от решения Римского Папы? Почему должен мириться с тем, что нынче у Англии два повелителя, в Риме и в Гринвиче? Почему бы не последовать благому примеру немецких князей и не свергнуть папское иго? Почему бы не обратиться к парламенту и постановлением представителей нации не объявить себя главой своей церкви, с тем чтобы прелаты, теперь от него не зависимые, стали подчиняться только ему и с должной покорностью исполнять волю его величества?
Отпустил казначея, пообещав, что не забудет его. И не забыл. И приблизил к себе. Понять причину его благоволения было нетрудно. Как только прозвучала первая проповедь Мартина Лютера, задал себе те же вопросы и, не колеблясь, отвечал на них положительно. Но Генрих был не бывший приказчик, торговавший шерстью во Фландрии, не ростовщик, не казначей, а король. Видел преграды, которых не мог видеть алчный ум Кромвеля, преграды, казалось, неодолимые.
Проповеди Лютера и нравились и возмущали. Соглашался, как соглашался в Европе каждый образованный человек, образ жизни пап и монахов заслуживает самого полного, самого непримиримого осуждения, но чутьём богослова угадывал ересь, а ересь не может не кончиться бунтом. Давно хотел отделиться от Рима и возглавить английскую церковь, прежде всего для того, чтобы часть её доходов поступала в казну. Был не прочь завладеть монастырскими землями и распоряжаться ими по своему усмотрению, опять-таки в интересах казны. Но как было отделиться от Рима и завладеть монастырскими землями и в то же время не допустить в Англию ереси Лютера, как избежать бунта, как не допустить новой гражданской войны? Одно без другого быть не могло, и ему надлежало стать мудрым змием, чтобы избежать зла, но овладеть добром, которое непременно вызовет зло.
Размышлял приблизительно так, когда бунт разразился в Германии. Ему представлялось как аксиома, что крестьяне недовольны всегда и везде. Им мало земли. Арендная плата высока, цены на хлеб слишком низки, налоги слишком обременительны и несправедливы. Владения лордов представляются им незаконными. В этом случае землепашцы обыкновенно ссылаются на Христа, который заповедовал всем без изъятия в поте лица трудиться на этой земле и нигде не сказал, чтобы одни не пахали, не сеяли, но имели много земли, а другие пахали и сеяли, но имели мало земли или вовсе не имели её. Положение крестьян что ни год ухудшалось, и в Англии, и в Испании, и во Франции, в особенности в Германии. Знал это, но не понимал, что можно сделать, а потому и понимать не хотел. Немецкие князья ещё меньше, чем он, хотели делать и понимать. Арендная плата росла непомерно и быстрыми темпами, поборы и подати становились чрезмерными. Причина была очевидна. Жажда роскоши охватила высшие классы, Мор был в этом прав. Роскошь требовала денег и денег, а деньги можно было взять только с тех, кто пашет и сеет и от темна до темна спину гнёт в мастерских.
Таков порядок вещей. Принимал этот порядок вещей и не мог не принять. Так установилось издревле. Всегда, насколько мог заглянуть в коридоры истории, одни были богаты, другие бедны, третьим назначена была нищета. И всегда роскошь богатых возмущала бедных и нищих и вводила в соблазн. Бедные и нищие иногда бунтовали, но большей частью жили в смирении.
Вина лежала на Лютере. Проповедник из Виттенберга публично именовал Римского Папу Антихристом, обличал князей и самого императора и молил Господа, чтобы избавил мир от этих вредных, неугодных людей. Хуже всего было то, что Лютер напомнил бедным и нищим, что они тоже искуплены святой кровью Христа. Тогда бедные и нищие сами обратились к Евангелию и находили в Священном Писании слова о свободе и равенстве всех перед Господом, о нуждающихся и обременённых и вопрошали друг друга, на каком же основании богатые забирают у них большую часть того, что добыто ими в поте лица. Крестьяне восстали в Верхней Швабии, в долинах Шварцвальда, в Зальцбурге, Франконии, Эльзасе, Пфальце, Саксонии, Гессене. К ним присоединились безработные Мюнстера, Оснабрюке, Мюльгаузена. Они требовали уменьшить барщину и отменить десятину, даровать свободное пользование лесами и водами, сократить земельный налог и денежные штрафы за потравы и другие повинности, а главное, чтобы соблюдались законы Христа и проповедь Евангелия всюду стала свободной.
Начали относительно мирно, не посягали на жизнь владетельных лиц, однако в течение нескольких недель срыли до основания сотни монастырей, разграбили замки, разорили библиотеки. Положение изменилось, когда между ними явился Мюнцер, доктор богословия, проповедник и вождь, и объявил что Царство Божие следует учредить на земле, с свободой, равенством и братством, как говорится в Евангелии, и ниспровергнуть всё, что станет препятствием на пути. Единственным препятствием, по мнению Мюнцера, были только попы, монахи, князья и вообще все богатые люди. Бунтовщики с неистовым восторгом приветствовали вождя, и тот требовал, чтобы они давили жалость в сердцах, не поддавались на вопли безбожных и не давали крови остыть на мечах. Народ толпами стекался к нему, угрожая смести в Германии всё и всех, кроме крестьян, крестьянских домов и крестьянских земель.
В ужас пришли аббаты и приоры, князья и простые дворяне. Они спешно объединились и выступили против бунтовщиков. Решительное сражение произошло вблизи Франкенгаузена. Бунтовщиков было немного, тысяч восемь или десять, не больше. Они были вооружены кое-как и не имели понятия о военном строе и дисциплине. Армия союзников превосходила их чуть ли не вдвое. У неё был боевой опыт, кавалерия, артиллерия и умелые командиры. Всё-таки князья не решили сразу атаковать. Мятежникам предложили сдаться на милость и выдать зачинщиков. Ряды их распались. Беспорядочными криками решали они, как поступить. Один Мюнцер не терял головы и призывал соратников не страшиться ничего, даже смерти. Короткий дождь смочил землю перед тем, как её напитает кровь. Тучи быстро рассеялись. Солнце озарило равнину. Весёлая радуга встала из края в край. Вождь указал на неё как на знамение свыше. Бунтовщики так и не успели решить, сражаться им или нет, когда князья внезапно напали. Пушечные ядра привели их в замешательство. Не успели взять в руки оружие, как вражеские солдаты уже овладели обозом и угрожали с тыла. Они ждали помощи Господа и пели нестройным хором:
— Прииде Боже святый, Боже правый.
На восставших ринулась кавалерия, и они побежали, надеясь скрыться в горах или в соседнем лесу. Всадники рубили бегущих, началась резня. Пощады не было никому. Равнина была завалена трупами. Ручей, пересекавший её, окрасился кровью. Мюнцер укрылся на чердаке одного из домов. Его отыскали и отдали в руки князей, пытали, требуя отречься от своих заблуждений. Мюнцер отрёкся, не выдержав пыток. Несмотря на это, его осудили на смерть. Когда вождя вели на казнь, бодрость духа к нему воротилась, снова стал проповедовать, напоминая о милосердии, советуя своим палачам почаще обращаться к Евангелию и читать Книгу Царств. Генрих Саксонский сам прочитал ему «Символ веры», как установил его Лютер. Мюнцер повторил его слово в слово и был повешен.
Бунтовщиков обложили со всех сторон. Вюрцбург был взят, и все его защитники казнены. Эльзас покорен был герцогом Лотарингским, казнившим более восемнадцати тысяч мятежников. Князья охотились за отдельными шайками, которые нигде не находили убежища, и истребляли всех до единого. Казалось, к лету всё было кончено. Тем не менее кровавая бойня продолжалась ещё целый год. В одной только Швабии было казнено около десяти тысяч тех, кого подозревали в причастности к бунту.
Само собой разумеется, убитых никто не считал, их тела не всегда предавали земле, оставляя на съедение диким зверям, однако многие хвастались, что в общей сложности предали смерти до ста тысяч непокорных крестьян.
Когда все эти сведения были собраны в Гринвиче, Генрих был потрясён. В его памяти возродились рассказы отца об ужасах гражданской войны. Хотел одного: любыми средствами не допустить в Англии того, что случилось в Германии. Пришлось на время оставить мысль о монастырских владениях, следовало действовать осмотрительно и осторожно. Прежде всего надлежало закрыть все двери и щели, через них в страну проникали еретические учения. Запретил проповедь этих учений под страхом суда и казни, покупку и продажу каких-либо книг, в которых содержалась бы критика католической веры, очистил Оксфорд от тех, кто был заподозрен в наклонности к ереси, перевод Евангелия на английский язык был запрещён.
Еретические учения всё-таки проникали, как ни бился. Монарх считал необходимым принимать самые суровые меры, ибо, полагал, малая кровь остановит большую. Еретиков осуждали за непочтительные речи, направленные против папы и роскоши. По этому поводу Уолси устраивал в Лондоне театральные зрелища. Он восседал на возвышении, облачившись в мантию кардинала. Под ним ставилось большое распятие, у подножия складывали экземпляры Евангелия в английском переводе Тиндала. Еретиков выстраивали в покаянных одеждах. Сломленные пытками публично отрекались от своих заблуждений. В присутствии глазевшей толпы сжигались экземпляры Евангелия. Епископ Фишер и Томас Мор произносили речи, в которым разоблачали лжеучение Лютера. Так удалось остановить распространение ереси в Англии.
Оставались монастыри. Государь по-прежнему не знал, как к ним подступиться, чтобы не вызвать народного гнева, а пока затеял развод и неожиданно для себя вызвал недовольство сословий. Простой народ, проникнутый католической верой, был возбуждён, находя развод и второй брак при живой первой супруге тяжким нравственным преступлением. Торговые люди были испуганы, что вновь будут прерваны торговые отношения с Фландрией. Все страшились, что он женится на французской дофине и втянется в большую войну на стороне французского короля, тогда как англичане считали Францию своим вековечным врагом и не могли одобрить этой войны, за неё им к тому же пришлось бы платить.