11.
В 1538 году Генрих заполучил приорат Дартфорд, где монашествовала его тетка Бриджет Йоркская. Король велел снести бóльшую часть зданий и построить великолепный дворец, на что израсходовали 6600 (1 980 000) фунтов стерлингов. Работы там тоже завершили к прибытию Анны Клевской. В Дартфорде имелся большой внутренний двор, вокруг него, над старыми крытыми галереями, располагались королевские апартаменты, куда вела парадная лестница. По бокам от нее стояли столбы с уэльскими драконами и английскими львами. Для мощения лестницы употребили 9000 плиток12.
Другие перестроенные королем монастыри стояли на дорогах, которыми он часто пользовался во время поездок по стране. В 1538 году Генрих приобрел приорат Данстейбл, аббатства Рединг и Сент-Олбанс. Данстейбл он иногда посещал, но там были произведены лишь незначительные изменения13. После того как аббата Рединга, выказавшего дерзкое неповиновение, повесили на воротах монастыря, из его жилища сделали дворец, «предназначенный только лишь для короля»14. Дом аббата в Сент-Олбансе отремонтировали специально для Генриха, время от времени приезжавшего туда. В 1539 году к короне перешли еще три крупных монастыря. В доминиканском монастыре Гилдфорда уже существовали королевские апартаменты с садом, теперь же по желанию Генриха их расширили, хотя он появлялся там редко15. Аббатство Сион до 1542 года оставалось практически нетронутым, затем его превратили в оружейный завод. Картезианский монастырь в Лондоне использовали для хранения королевских шатров и садового инвентаря.
В марте 1540 года Генрих получил во владение приорат Рочестерского собора, где с XVI века имелись королевские покои для приема важных путешественников. Один из монастырских корпусов по приказу Генриха превратили в королевскую резиденцию, где он впервые побывал в марте 1541 года16.
Двадцать второго июля 1536 года в Сент-Джеймсском дворце скончался семнадцатилетний герцог Ричмонд17, предположительно от туберкулеза. Смерть сына короля держали в секрете: Генрих велел Норфолку, тестю Ричмонда, обернуть тело свинцом, спрятать под соломой и при помощи всего двух слуг перевезти на крестьянской телеге для погребения в приорат Тетфорд (Норфолк)18. Это делалось для того, чтобы ни у кого не возникло опасений по поводу наследования престола: при дворе давно считали, что, несмотря на рождение вне брака, Ричмонд, почти считавшийся мужчиной, имеет больше шансов взойти на трон после смерти отца, чем любая из дочерей Генриха, так как обеих лишили права на престолонаследие. Позже Кромвель подтвердил, что король «определенно намеревался сделать герцога своим преемником и собирался провести это решение через парламент»19. Однако смерть Ричмонда оставила короля без наследника. Несмотря на принятые меры, известие о кончине юного герцога утаить не удалось, и вскоре Шапюи писал, что «сторонники принцессы Марии, разумеется, ликуют по поводу его смерти»20.
После похорон у Генриха случилась одна из тревожных перемен настроения, свойственных ему в конце жизни, и он прилюдно обругал Норфолка за то, что тот похоронил его сына без подобающих почестей21. Позже Норфолк, узнав о том, что ему грозило заключение в тюрьму или даже казнь, в ярости написал Кромвелю, что он «полон, полон, полон желчи и муки», и язвительно добавил: «Если я заслуживаю заточения в Тауэре, Тоттенхэм станет французским!»22 Наконец гнев короля утих. После роспуска монастырей тело Ричмонда перевезли в церковь Фрамлингема (Саффолк), где были похоронены многие Говарды. Вдове юного герцога Мэри Говард, которую он оставил девственницей, предстояло долго добиваться финансовой помощи от короля, отношения которого с ее отцом, Норфолком, становились все хуже и хуже, так как герцог оказывал ему лишь слабую поддержку. Суррей, брат Мэри, горько оплакивал смерть своего друга и сочинял в память о нем стихи, полные душевной муки.
После кончины Ричмонда Генрих вместе с Джейн отправился в давно задуманную поездку для осмотра укреплений Дувра, через Рочестер, Ситтингборн и Кентербери. Неделю они провели в Дуврском замке, где Галион Хоне только что установил витражное окно с «эмблемой королевы», которое обошлось в 200 (6000) фунтов стерлингов23. Шапюи отметил, что король подавлен – не только из-за понесенной им утраты, но и потому, что Джейн не была беременна.
Остаток лета король с королевой провели в охотах и занятиях «добрым спортом». Девятого августа они убили 20 оленей24. Генрих немного воспрянул духом, строя планы коронации Джейн25, которая должна была состояться или в Михайлов день26, или в конце октября27. Шапюи сказали, что король намерен «устроить чудеса»28. Генрих уже потратил 300 (9000) фунтов стерлингов и выбрал мебель, которую собирался отправить в Тауэр, где Джейн предстояло находиться перед торжественным въездом в Лондон; королевские плотники спешно готовили Вестминстер-холл к коронационному банкету. В Лондоне разразилась чума, и церемонию отложили на неопределенное время. Двор в целях безопасности переехал в Виндзор.
В октябре леди Мария вернулась ко двору29, где стала «первой после королевы, и [она] садится за столом напротив нее, немного ниже, сперва подав салфетку для умывания королю и королеве»30. Последняя брала Марию за руку и прогуливалась с ней как с равной, отказываясь проходить в двери первой. Джейн убедила Генриха отвести Марии покои в Хэмптон-корте (на Нижнем дворе), в Гринвиче и в других, менее значительных резиденциях31, однако та не жила при дворе постоянно, хотя в следующие несколько лет провела там больше времени, чем за всю свою юность. Мария проживала также в Хансдоне, Титтенхэнгере и Хертфорде; иногда к ней приезжала ее сводная сестра Елизавета, в которой она души не чаяла.
Эмоциональная травма, полученная в процессе «развода» родителей, и насильственное принуждение к покорности, а также нереализованное желание иметь мужа и детей привели к тому, что Мария становилась все более нервной и страдала от непонятных, но лишавших ее сил недугов и нерегулярных менструаций. Рождение вне брака не давало ей вступить в союз с высокопоставленным иностранцем, и в то же время отец едва ли позволил бы ей выйти замуж за простого человека. Марии пришлось осознать, что, пока король жив, она останется всего лишь «леди Марией, самой несчастной женщиной во всем Христианском мире»32.
Тем не менее Мария не могла не радоваться перемене в своей судьбе. До тех пор ей приходилось перешивать старые платья, а теперь ее обеспечивали роскошными нарядами, которые она обожала. У нее были деньги, чтобы делать пожертвования и вознаграждать тех, кто был добр к ней. Она могла развлекаться, выезжать на охоту, участвовать в танцах, азартных играх и музицировании. Бритоголовая шутиха Джейн смешила ее33.
При этом Мария хранила невинность. Когда Генриху сказали, что она не знает «дурных и нечистых слов, он не поверил в это» и договорился с сэром Фрэнсисом Брайаном, чтобы тот испытал целомудренность Марии и произнес несколько ругательств с сексуальным подтекстом, танцуя с ней во время представления масок. Оба были изумлены тем, что Мария, ранее не слышавшая таких выражений, никак не отреагировала34. Это показывает, насколько цинично относились при дворе к добродетели женщин.
Дела девятнадцатилетнего Генри Говарда, графа Суррея, шли в гору. Благодаря своей эрудиции, общительности, успехам на турнирах и аристократическим манерам он пользовался большим уважением и любовью короля. Однако характер Суррея роковым образом портили чрезвычайное высокомерие, неуравновешенность и вспыльчивость, приводившая к диким выходкам. Он не обладал политическим чутьем и проницательностью в деловых вопросах, сорил деньгами и был чересчур высокого мнения о значении и статусе своего семейства, поэтому его действиями зачастую руководила фамильная гордость, а не здравый смысл или расчетливость. Со стороны матери в нем текла кровь Стаффордов, он претендовал на трон как наследник Бекингема и вел себя так, будто является принцем крови, – зачастую к нему относились соответственно. Суррей заказал у Гольбейна больше своих портретов, чем кто-либо другой. На портрете, предположительно написанном Уильямом Скротсом в 1546–1551 годах, он изображен со щитом, на котором открыто красуется королевский герб Англии35. В течение четырех лет король проявлял несвойственную ему терпимость к выходкам Суррея, так как этого юношу очень любил Ричмонд. Вероятно, на отношении Генриха к «глупому, гордому мальчишке»36 сказались несбывшиеся мечты о сыне и не нашедшие выхода отцовские чувства.
Суррей побывал в Италии, своими глазами увидел великие творения эпохи Возрождения, освоил итальянское и французское стихосложение и позже удачно применил эти свои умения. В Англию он вернулся «французом по своим жизненным привычкам»37, как и его кузина Анна Болейн, которую он во многом напоминал. У Суррея, как и у нее, был талант наживать себе врагов. Он ненавидел Сеймуров, которых считал низкородными выскочками, однако не гнушался делать авансы Анне Стэнхоуп, жене Эдварда Сеймура, лорда Бошама. Его дерзость вызывала большую неприязнь, особенно когда, поняв, что его чувства безответны, он оставил ухаживания и написал стихотворение о том, как был отвергнут. К этому моменту разлад уже начался, гнев и ревность Сеймура вкупе с презрением и враждебностью Суррея разожгли ожесточенную и длительную вражду; семена были посеяны, и всходам предстояло стать горькими.
50«Самая радостная новость»
Крупное восстание, известное под названием «Благодатное паломничество» и ставшее реакцией на религиозную политику короля, разразилось в октябре 1537 года в Линкольншире и на севере, где далекие от двора мелкопоместные дворяне были сильнее привержены старым представлениям. Это была самая серьезная угроза власти Генриха из всех возникавших до того. Король приготовился встать во главе армии, посланной против мятежников. Турнирную площадку в Гринвиче превратили в мастерскую, где приводили в порядок старые, заржавевшие доспехи короля, которые хранились на постоялом дворе «Коронованный ключ» в Саутуарке. Однако по мере расширения восстания король начал понимать, что у него недостаточно сил, и решил выиграть время. Он послал на север армию под командованием Норфолка и Саффолка, велев им принять меры к умиротворению бунтовщиков. Коронацию королевы вновь пришлось отложить.