В Хэмптон-корте новые тайные покои выходили на галерею первого этажа, располагаясь на восточной стороне Зеленого двора с крытой аркадой; приемный зал и личные покои короля оставались на втором этаже, с южной стороны, а апартаменты королевы на северной стороне были расширены. В конце концов первый этаж соединительного восточного корпуса превратился в личные апартаменты со спальнями и приемными комнатами августейших супругов. В Уайтхолле новые тайные покои находились рядом с личной галереей, которая с тех пор стала недоступной для придворных3.
Король мог проводить в своих тайных покоях дни напролет; если Генрих болел, никто не подозревал неладного и не сомневался, что он продолжает быть в курсе всех дел. К тому же теперь король был менее доступен для просителей и настаивал, чтобы они не докучали ему, излагая все в письменном виде и направляя эти послания Тайному совету4.
К 1540 году Уайтхолл сильно нуждался в ремонте. Турнирная площадка и сады находились в запущенном состоянии, апартаменты королевы требовали обновления, а гобелены и занавесы были либо побиты молью, либо «грязны и запачканы жиром»5. После женитьбы на Екатерине Говард король принялся заново отделывать дворец: началось создание нового восточного фасада, выходившего на реку, личных покоев для леди Марии наверху, банкетного дома, «места для проповедей» и ворот на Кингс-стрит, с южной стороны. По желанию короля были заложены два сада, фруктовый и большой. Дворец обставили вещами, конфискованными согласно актам о лишении прав и состояния. Среди прочего там появились покрывала из пурпурного бархата и шторы для кроватей из Беддингтон-парка – особняка, некогда принадлежавшего сэру Николасу Кэрью, и украшенные вышивкой подушки из дома лорда Монтегю. Кроме того, у короля оказались многие предметы мебели из домов Уолси. Массивный камин, богато украшенный изысканным резным декором в классическом стиле с античными мотивами и геральдическими символами, атрибутирован как работа Гольбейна и ранее считался принадлежностью дворцов Брайдуэлл или Нонсач, но, вероятно, был заказан для Уайтхолла, если учесть его размеры – 14 футов в высоту и 9 футов 6 дюймов в ширину. Скорее всего, он предназначался для большого наружного покоя; колонны тосканского и ионического ордеров напоминают те, что видны на семейном портрете из Уайтхолла. Известно, что над банкетным домом, местом для проповедей и садами трудился Николас Беллин из Модены, он же создал камины по образцу тех, что имелись у Франциска I в Фонтенбло7. К моменту смерти короля работы не были завершены, однако территория Уайтхолла расширилась до 26 акров в результате принудительного выкупа собственности у местных жителей и освоения 12 600 квадратных ярдов земель вдоль берега Темзы8.
В 1540 году по велению Генриха VIII в Хэмптон-корте установили знаменитые астрономические часы, сконструированные Николаусом Кратцером и изготовленные французским мастером Николасом Урсианом, исполнявшим должность создателя королевских часовых механизмов9. Они показывали не только время дня, но также месяц, дату, количество дней с начала года, фазы Луны, движение созвездий по зодиакальному кругу и время подъема воды под Лондонским мостом, что было очень полезно – большинство придворных прибывали в Лондон на лодках. Помимо этого, часы демонстрировали вращение Солнца вокруг Земли в подтверждение средневековой теории, которая впоследствии будет опровергнута Коперником и Галилеем. В ту эпоху точное измерение времени было редкостью, и посетители Уайтхолла приходили в изумление, видя этот замечательный образец новых технологий.
В 1540 году Джон Понет, преподаватель Колледжа королевы в Кембридже и будущий епископ Винчестера, подарил королю чудесные солнечные часы собственного изобретения, которые показывали «не только час дня, но также день месяца, фазу Луны, приливы и отливы моря и другие, не менее странные вещи»10. Их тоже установили в Хэмптон-корте.
Владения Генриха в том году почти не увеличились, он приобрел только древний замок Уэстенхэнгер, рядом с Фолкстоном (Кент), который получил по обмену с сэром Томасом Пойнингсом. Замок был известен тем, что Генрих II встречался там со своей любовницей Розамундой де Клиффорд. Генрих VIII редко пользовался им, хотя отремонтировал его и создал там новые покои для своей дочери Марии11.
Рождественские пиры 1540 года, устроенные в Хэмптон-корте, были необычайно великолепными. В Новый год король осыпал подарками свою молодую жену, среди прочих подношений были две подвески с 26 и 27 «чистыми бриллиантами плоской огранки», 158 «прекрасных жемчужин», нитка из 200 крупных жемчужин и 26 жемчужных гроздьев12. Третьего января ко двору прибыла Анна Клевская, которая привезла в подарок королю и королеве двух великолепных коней в попонах из темно-красного бархата. Анна не враждовала ни с бывшим супругом, ни со своей преемницей: король встретил гостью братским поцелуем, а королева тепло приветствовала Анну, почтительно опустившуюся перед ней на колени. Тем вечером после совместного ужина и отхода короля ко сну Анна и Екатерина «танцевали и пили вместе». На следующий день, во время обеда с королем и королевой, было «много разговоров, смеха и веселья». Генрих подарил Екатерине кольцо и двух карманных собачек, а потом с удовлетворением наблюдал за тем, как она отдала их Анне. В тот вечер Екатерина и Анна снова танцевали вместе13.
В январе 1541 года консервативная партия избрала своей жертвой трех уважаемых придворных, тесно связанных с Кромвелем, чье наследие приверженцы старого порядка постоянно ставили под вопрос. Сэр Томас Уайетт, в 1540 году посланный с дипломатическим поручением в Нидерланды, был арестован, связан и отвезен в Тауэр вместе с Ральфом Сэдлером и сэром Джоном Уоллопом, который сам принадлежал к числу консерваторов. Короля убедили в том, что они придерживались опасных религиозных убеждений: Уайетт якобы был лютеранином, Уоллоп хвалил папу, и все трое вели себя изменническим образом во время пребывания за границей. Обвинения, видимо, показались неосновательными, и в марте, после заступничества королевы, всех троих освободили, причем Уайетта – с условием, что он вернется к своей первой жене Элизабет Брук. Вскоре недавние узники вернули себе расположение короля, хотя Уайетту он больше не доверял до конца. Сэдлер в том же году был посвящен в рыцари и принят в Тайный совет.
Гнев короля навлек на себя также сэр Эдмунд Найвет, сержант-привратник: в феврале 1541 года, во время стычки на королевском теннисном корте в Гринвиче, он напал на одного из слуг Суррея, Томаса Клере, и ранил его. Рыцарь-маршал привел Найвета в главный холл дворца, где собрался Суд Пределов, и Белые Палки приговорили его к отсечению правой руки, а также к лишению земель и другого имущества за кровопролитие, совершенное в пределах двора.
В день казни было устроено устрашающее собрание служителей двора, чтобы произвести впечатление на придворных и внушить им, что нарушение мира и покоя короля в пределах его двора – чрезвычайно тяжкое преступление. Прибыл сержант-хирург с инструментами для ампутации кисти, за ним явились сержант Древесного двора с деревянным молотком и колодой, а также главный повар короля с острым ножом. Сержанту Кладовой предстояло установить орудие казни на запястье узника. После исполнения приговора рану следовало прижечь железом, которое предоставит сержант Кузницы и разогреет на открытой жаровне йомен Судомойни; при этом йомен Свечного склада должен был стоять наготове с тряпицей, которой обернут культю, а йомен Столовой кладовой – доставить таз, кувшин и полотенца. По неизвестной нам причине сержант Птичьей кладовой принес петуха, «которому должны были отсечь голову на той же колоде, тем же ножом». Наконец, сержант Погреба доставил вино, эль и пиво – для тех, кто собрался посмотреть на мрачный спектакль.
Когда все было готово, рыцарь-маршал привел Найвета. Тот сознался в своем преступлении и, взывая к монаршей милости, стал молить, чтобы кто-нибудь упросил короля разрешить отсечь вместо правой руки левую, «ибо, если у меня останется правая рука, я еще смогу верно послужить его величеству». Приготовления к казни остановили, гонец спешно отправился в личные покои короля и вернулся с радостной новостью: государя так поразили преданность и отвага Найвета, что он милостиво простил его. Найвет, который «больше перепугался, чем пострадал»14, был восстановлен в прежней должности и находился в ней еще пять лет, до своей смерти. В 1542 году парламент издал «Акт об убийстве и злонамеренном пролитии крови в пределах двора, введя обязательное отсечение руки и сделав исключение для дворян, проливших кровь при наказании слуг»15.
Двадцать первого и двадцать второго февраля в Хэмптон-корте устраивали представления масок, но король на них не присутствовал. К его «величайшей тревоге», язва на ноге внезапно «закупорилась», отчего началась лихорадка и почернело лицо; врачи опасались за его жизнь. Хирургам пришлось откачивать жидкость, чтобы снять опухоль, но это был болезненный процесс, и настроение Генриха ухудшилось. Он срывался на всех, стал брюзгливым и мрачным, «начал дурно относиться к некоторым состоявшим при нем важным особам», с горечью заявлял, «что ему приходится управлять жалким народом», обвинял многих советников в том, что они – лживые временщики и льстецы, которые ищут лишь собственной выгоды, и добавляя, что ему известно об их замыслах. «Если Господь даст ему здоровье, он позаботится о том, чтобы у них ничего не вышло». Он печалился об утрате Кромвеля, поняв, что советники «под пустячными предлогами, по ложным обвинениям вынудили его отправить на смерть самого верного слугу, какой у него был». Генрих дошел до того, что перестал слушать музыку и надолго затворялся в своих покоях. Придворная жизнь затихла, многих служителей отправили по домам, и «двор напоминал скорее семью, чем королевскую свиту». Генрих больше десяти дней не позволял королеве навещать его, не желая представать перед ней в таком жалком состоянии, и это породило слухи о том, что между ними произошел разлад