4.
В феврале король вновь слег с лихорадкой, которая три недели не давала ему выйти из покоев. К 10 марта Генрих уже вставал с постели и садился за карты, проигрывая деньги Лайлу и другим5. Вскоре после этого король, невзирая на слабость, объявил о намерении совершить краткую поездку в отдаленные части своего королевства. Двадцать второго марта он встретился с послами Карла V и сказал, что, хотя нога еще немного болит, крепкое сложение помогло ему выздороветь. Тем не менее на лице государя были видны следы перенесенных страданий, и послы заключили, что болезнь короля была серьезнее, чем он хотел показать6.
Королева все это время ухаживала за мужем и, вероятно, писала новую книгу на религиозную тему – стодвадцатистраничное сочинение под названием «Плач грешника», в котором король изображался Моисеем, выводящим свой народ «из рабства и пленения». Генрих, утверждала она, показал ей, как вести более благочестивую жизнь, и вывел ее из «тьмы невежества». Делая упор на личной вере, королева опасным образом приближалась к протестантским идеалам; вероятно, по этой причине ее книга так и не была опубликована при жизни Генриха. Она вышла в свет только в 1548 году и стала самым знаменитым творением Екатерины.
Враги королевы из числа консерваторов давно уже подозревали ее в ереси. Но наибольшее недовольство и даже страх у них вызывало влияние Екатерины на короля и принца Уэльского. Становилось ясно, что Генрих не доживет до совершеннолетия Эдуарда, и соперничающие партии настраивались на борьбу за власть при регентстве. Гардинер, Ризли и следовавшие за ними католики намеревались очистить двор от ереси и были готовы устранить даже королеву – так же, как Кромвель избавился от Анны Болейн, когда та стала угрожать его положению. Консерваторы не сомневались, что найдут доказательства еретических воззрений Екатерины Парр, если проявят бдительность.
Ход событий благоприятствовал им. Во время Великого поста Томас Говард, младший сын Норфолка, стал возмущаться ортодоксальными темами проповедей, которые читали священники короля, открыто критикуя их «в покоях королевы и повсюду при дворе». Его вызвали в Тайный совет и сделали строгое внушение7. В мае доктора Эдварда Кроума, популярного придворного проповедника, возглавлявшего также тайный кружок протестантов в Лондоне, арестовали за ересь. Во время допроса он назвал имена своих сообщников, в том числе нескольких придворных и женщины из Линкольншира по имени Анна Эскью. Анна, открыто исповедовавшая протестантизм, имела связи при дворе и была знакома с некоторыми дамами королевы; консерваторы надеялись, что она предоставит им нужные сведения о Екатерине Парр. Анна отказалась говорить, и ее отправили на дыбу, но она по-прежнему хранила молчание, и смотритель Тауэра отказался продолжать экзекуцию. Лорд-канцлер Ризли и сэр Ричард Рич сами стали крутить колесо, но не добились результата. Анну вернули в тюрьму, искалеченную, но не сломленную.
Доктор Кроум назвал нескольких членов Тайного совета, и в июне Гардинер бросил в темницу всех. В их числе были сэр Джордж Благге, поэт и друг Суррея; паж Воурли; лакей Джон Ласселс, который сыграл заметную роль в свержении Екатерины Говард; наконец, некий Уильям Морис. Король был «глубоко обижен», узнав, что Благге арестовали, не уведомив его, и приговорили к сожжению за ересь, так как сильно привязался к этому юному глупцу, которого прозвал «кабанчиком». Тотчас вызвав к себе Ризли, Генрих отчитал его за то, что тот «подобрался так близко к нему, влез даже в его Личные покои», и приказал тут же на месте составить указ о помиловании. Когда король в следующий раз увидел Благге, он воскликнул: «Ах, мой кабанчик! Ты опять на воле?» – «Да, сир, – ответил тот, – и если бы вы, ваше величество, не отличались в лучшую сторону от своих епископов, вашего кабанчика на этот раз успели бы поджарить!»8 Затем консерваторы попытались обвинить в ереси сэра Энтони и леди Денни, но не преуспели. Иначе было с королевой.
В начале июля Генрих снова был не в духе. Четвертого числа, «одевшись, чтобы идти к мессе, он на нее не пошел, не отправился он и на прогулку по саду, хотя имел привычку делать это в летнее время»9. Через два дня король переехал из Гринвича в Уайтхолл, потом «слег с коликой»10. Так как консерваторы пользовались тогда преобладающим влиянием при дворе, с ним были Гардинер, Ризли, Норфолк, Поулет, Петре и сэр Энтони Браун.
Согласно рассказу писателя Елизаветинской эпохи Джона Фокса, который является единственным источником сведений о случившемся, однажды королева разозлила Генриха, проявив чрезмерное упорство при обсуждении какого-то теологического вопроса. Когда Екатерина ушла, Генрих ворчливо сказал Гардинеру: «Мне совсем не нравится, что в старости меня поучает собственная жена». Гардинер посочувствовал королю и рискнул предположить, что королева тайно придерживается взглядов, которые Генрих не одобрил бы. Король разрешил ему выяснить это. Хранившиеся в кабинете королевы книги тщательно перебрали, ее дам допросили. Те не сообщили ничего, и тогда Ризли получил подпись Генриха на постановлении об аресте Екатерины, которую собирался тоже подвергнуть допросу. Эта бумага случайно выпала из кармана советника, ее нашел один из членов двора королевы и сразу же принес Екатерине. Поняв, что это предвещает, и придя в ужас, королева легла в постель и залилась громким плачем. Король, находившийся в своих покоях, услышал истерические крики и послал лечившего его доктора Венди, чтобы узнать причину переполоха. Екатерина объяснила врачу, в чем дело, Венди велел ей успокоиться, одеться, пойти к королю и молить его о прощении.
Екатерина послушалась совета и сказала Генриху, что если и позволила себе спорить с тем, кого Природа так щедро наделила превосходством, то лишь для того, чтобы развлечь его во время болезни. «Неужели это так, дорогая? – умилился Генрих. – Тогда мы снова лучшие друзья». На следующий день, когда король с королевой вместе сидели в личном саду, лорд-канцлер Ризли прибыл с отрядом стражи, чтобы арестовать Екатерину. Генрих гневно поднялся, резко отчитал его и ударил по голове с криком: «Отъявленный негодяй! Скотина! Дурак!» Канцлер с позором удалился11.
Рассказанная Фоксом история звучит как вымысел, однако такое поведение было характерно для Генриха – проверять лояльность окружающих и натравливать их друг на друга, как он делал раньше с Кранмером и Гардинером. Екатерина Парр была спасена, но Анне Эскью и Джону Ласселсу повезло меньше: 16 июля их сожгли в Смитфилде.
Провал заговора против королевы и возвращение ко двору Хертфорда в июне обозначили завершение краткого периода всесилия консерваторов и конец охоте за еретиками. Вскоре после этого Хертфорд заключил союз с лордом Лайлом, чтобы заполучить власть после смерти короля, для чего они решили не склоняться «ни на одну, ни на другую сторону» в борьбе религиозных партий12. Оба были обязаны своим возвышением военным успехам, однако позиция Хертфорда подкреплялась еще и тем, что он был дядей будущего короля. При поддержке влиятельного и умелого Пэджета, который до лета, казалось, отдавал предпочтение консерваторам13, они сформировали внушительную по силе коалицию.
Норфолк, заботившийся о своих интересах и понимавший, что его влияние уменьшается, поступился собственной гордостью и попытался заключить союз с партией Сеймуров. Однако, добившись разрешения короля на брак своей дочери Мэри, вдовы Ричмонда, с сэром Томасом Сеймуром, герцог столкнулся с яростным противодействием своего сына Суррея, который к тому же отказался выдавать одну из своих дочерей за сына Хертфорда. Мэри Говард тоже была не в восторге от предложенного ей союза. Тем не менее Суррей полагал, что сможет использовать его с пользой для своей семьи, и сказал Мэри, что, когда король пришлет за ней, чтобы поздравить с помолвкой, она должна использовать свои женские уловки, стать его любовницей и приобрести как можно больше влияния на него, «наподобие мадам дʼЭтамп в ее отношениях с французским королем». Мэри пришла в ярость и крикнула, что она скорее «перережет себе горло», чем «согласится на такое паскудство»14. На этом брат с сестрой разошлись, и разлад между ними имел трагические последствия.
По причине ухудшавшегося здоровья король бóльшую часть времени проводил в тайных покоях «и, будучи сильно не в духе, редко выходил из своих комнат», разве что для прогулки по саду. Характер короля стал еще более непредсказуемым, чем прежде; боль в ногах так мучила его, «что он делался все более капризным и раздражительным»15 и имел склонность срываться по малейшим поводам. Помимо джентльменов и служителей Покоев, к королю допускали только королеву, избранных советников «по особому распоряжению», изредка – иностранных послов. Генрих не хотел, чтобы весь свет или придворные, ожидавшие за дверями в приемном зале, думали, будто он теряет хватку.
Однако его здоровье обсуждалось беспрестанно, а приближенные задавались вопросом, сколько еще острых приступов боли он способен перенести. Но Генрих не сдавался, «не желал слушать никаких упоминаний о смерти»16 и вел себя так, будто у него впереди еще много лет; превозмогая боль в ногах, он стремился жить как прежде, насколько это было возможно. Для него сделали два инвалидных «кресла, называемые тележками», чтобы «его величество мог сидеть в них, и его носили бы туда-сюда по галереям и покоям Уайтхолла». Одно было обтянуто простеганным рыже-коричневым бархатом, другое – золотым бархатом и шелком; у обоих имелись украшенные вышивкой подножки и шесты для переноски, как у паланкинов. Кресла держали вместе с королевскими картами и картинами в «потайном кабинете», который стали называть «кладовой кресел»17.
По свидетельству Холла, «король теперь так заплыл жиром, что стал совсем неповоротливым. Он не мог ни подняться, ни спуститься по лестнице без особого приспособления». Норфолк тоже говорил, что Генрих «не мог ходить вверх и вниз по ступенькам, его поднимали и опускали с помощью некоего механизма»