м. Норфолк сказал ван дер Делфту, что «король не протянет долго»2.
Совет велел английским послам за границей сообщать, что болезнь короля вызвана просто «несчастьем с его ногой», а «в случае возникновения малейшего слуха, противоречащего этому» они должны были уверенно заявлять, что теперь, «благодарение Господу, он поправился и ему надолго станет лучше»3.
Предчувствуя близкое торжество, Сеймуры начали действовать, чтобы устранить своих врагов Говардов. Ван дер Делфт не сомневался, что Хертфорд и Лайл были главными заговорщиками4; активное участие принимал и Гейтс5. Норфолк не представлял реальной угрозы для Хертфорда: герцог постарел, не оправдал своей репутации славного военачальника и настроил против себя стольких советников, рассказывая королю о них лживые истории, что они добились его исключения из внутреннего круга Тайного совета. А вот Суррей действительно был опасен, так как не делал тайны из своего желания стать регентом и править от имени принца после смерти короля.
Ко всему прочему бывший друг Суррея сэр Ричард Саутвелл предал его, сообщив Совету сведения о графе, которые «ставил под сомнение его верность королю». Герцогиня Ричмонд сообщила, что ее «безрассудный» братец говорил о Сеймурах: «Эти новые люди не любят знать, и, если Господь призовет к себе короля, они пожалеют об этом». К этому она прибавила самое убийственное обвинение: граф Суррей, он же Генри Говард, заменил венец на своем гербе короной с инициалами «H» и «R», что означало «Henricus Rex» – «Генрих Король».
Маунт-Суррей обыскали и нашли там стекло, картины и посуду с изображением герба Эдуарда Исповедника. Как заявлял Суррей, герб принадлежит ему по праву рождения, хотя герольдмейстер ордена Подвязки указывал на отсутствие упомянутого короля «в его родословной»6. Казалось, граф стремится стать монархом, однако более вероятно, что он – как всегда, необдуманно – заявлял права на будущее регентство; Суррей даже успел предложить Пэджету должность лорда-канцлера7. Тем не менее члены Совета удовлетворились заверением в том, что граф собирался убить их всех, сместить короля и «завладеть королевством»8.
Двенадцатого декабря Норфолка арестовали, а на следующий день в Тауэр отправился и Суррей, которого взяли под стражу за обедом в Уайтхолле9. У Генриха имелись веские основания начать процесс против Суррея, но «его непростительную жестокость» по отношению к Норфолку едва ли можно чем-нибудь оправдать. Холл относит ее на счет болезни короля.
Из тюрьмы Норфолк написал протестующее письмо в Совет: «Я всегда оставался верен своему государю… Уверен, какой-то негодяй оболгал меня, иначе меня не отправили бы сюда. У меня были влиятельные враги»10.
Говардов убрали со сцены, Гардинер пребывал в опале, с консерваторами было покончено. Партия Хертфорда стала всемогущей и в Тайном совете, и в Личных покоях. Ван дер Делфт выражал уверенность, что «попечение над принцем и правительством королевства» будет вверено Хертфорду, который «приобрел власть над королем»11. Примечательно, что в течение декабря и января заседания Совета проводились в лондонском доме Хертфорда, а не при дворе.
Как только король набрался сил для путешествия, он отправился в Лондон, совершая недолгие переезды. По пути он останавливался в Эшере, Нонсаче, Уимблдоне и наконец прибыл в Уайтхолл. Заехав на короткое время во дворец Эли в Холборне и в Хэмптон-корт, Генрих 22 декабря ночевал в Гринвиче – в последний раз за свою жизнь – и, очевидно, вернулся в Уайтхолл очень больным. В августе он заплатил меньше 5 (1500) фунтов стерлингов за лекарства и различные вещи, необходимые для комнаты больного, а в декабре счет за эти товары возрос до 25 (7500) фунтов стерлингов12. Он включал в себя выплаты за духи для освежения воздуха в покоях короля и отдушки его белья, «две пары недавно придуманных тапочек для согревания ног» и новый нужник, обтянутый черным бархатом и окаймленный бахромой такого же цвета, с подлокотниками и подъемным сиденьем13. Доктора прописывали Генриху процедуры с применением розовой воды и «воды очанки», мази от геморроя и для желудка, конфеты из корицы и зеленого имбиря, а также влажные обертывания у цирюльников-хирургов14.
В канун Рождества королева и дочери короля по распоряжению Генриха покинули Уайтхолл, чтобы провести праздники в Гринвиче. Принц Эдуард находился в Эшридже, и в Новый год Екатерина послала ему двойной портрет, на котором были изображены она сама и король. При взгляде на эту картину пасынку следовало «размышлять о выдающихся деяниях его отца»15. Принц написал Генриху письмо на латыни, уверяя, что тот будет служить для него примером «добродетели, мудрости и благочестия»16. Эдуард вряд ли понимал, как тяжело болен король.
Сезон праздников Генрих провел в полном уединении: двор был закрыт, и доступ к государю имели только «горстка советников да трое или четверо джентльменов Покоев»17. Они не подпускали к Генриху никого, кто мог был оказать на него нежелательное влияние, и постарались, чтобы сведения о его состоянии не просачивались наружу, а потому нам мало известно о происходившем с королем в последние недели жизни. Тем не менее ван дер Делфт и многие другие предполагали, что Генрих умирает: говорили, что он «в великой опасности», и врачи находились в отчаянии18.
Перед отъездом в Булонь летом 1544 года король составил завещание с учетом недавно изданного Акта о престолонаследии. Вечером 26 декабря Генрих вызвал в свои покои Хертфорда, Пэджета, Лайла и Денни и попросил, чтобы ему прочли завещание. Затем он составил список из шестнадцати советников-реформатов, которым предстояло войти в Совет регентства, подчеркнув, что в последнем должно царить равенство: никто не может обладать единоличной властью. В список попали Хертфорд, Дадли, Пэджет, Сэдлер, Кранмер и Расселл. Гардинера Генрих не стал включать, «так как это своевольный человек и ему не место рядом с его сыном», к тому же, подчеркнул он, у него такой скверный характер, что никто не может им управлять, кроме него самого19. Выбирая остальных членов Совета, Генрих вольно или невольно готовил почву для формирования правительства, составленного из радикально настроенных протестантов.
Распоряжения короля относительно регентства, естественно, шли вразрез с ожиданиями Хертфорда. Пэджет, который «был причастен к составлению завещания с начала и до конца» и сам писал его, позже признался: хотя в тексте говорилось, что последняя воля короля подписана «нашей собственной рукой в нашем дворце Вестминстер» 30 декабря, в присутствии одиннадцати свидетелей, на самом деле был использован сухой штамп20. Вероятно, это произошло после 23 января, так как сэр Томас Сеймур назван в документе тайным советником, а его приняли в Тайный совет не раньше этой даты. Было объявлено, что 30 декабря завещание передано на хранение Хертфорду, однако, похоже, его держал в ящике Пэджет, а Хертфорд получил ключ от ящика21.
Выходит, Генрих вообще не подписывал завещание; чтобы сохранять контроль над своими советниками, он, вероятно, откладывал эту процедуру до последнего момента, а потом стало слишком поздно, и советникам пришлось использовать факсимиле королевской подписи. Возможно также, что они без ведома короля исправили завещание и приложили к нему сухой штамп, но датировали документ тем днем, когда король еще был в силах подписать его самостоятельно22. Но если бы дело обстояло именно так, верховенство Хертфорда было бы отчетливее прописано в завещании, хотя, возможно, советники просто желали увеличить размер отказанного лично им. Так или иначе, в то время никто и не подумал ставить под вопрос подлинность документа, выражавшего последнюю волю короля.
Новый приступ лихорадки случился у Генриха 1 января 1547 года23. Восьмого января поползли слухи о кончине короля, потому что «о каких бы улучшениях ни объявляли, мало кто имел доступ в его покои»24. Через два дня язву на ноге Генриха пришлось прижечь – в эпоху, когда не существовало анестезирующих средств, эту мучительную процедуру применяли для облегчения боли. Де Сельв писал: «Каким бы ни было его здоровье, оно может быть только плохим, и [он] долго не протянет»25.
Десятого января королева Екатерина и леди Мария вернулись в Уайтхолл. Хотя Генриху стало немного лучше, их не пустили к нему26; неясно, кто воспрепятствовал встрече – сам Генрих, его врачи или партия Сеймуров.
Королеву в состав Совета регентства не включили – вероятно, потому, что Генрих не одобрял участия женщин в политике. Тем не менее он хорошо обеспечил Екатерину, завещав ей посуду, украшения и мебель на сумму 3000 (900 000) фунтов стерлингов, а также 1000 (300 000) фунтов стерлингов деньгами в знак признания ее «великой любви, послушания и благочестивой жизни, пока она была нашей женой и королевой»27.
Тринадцатого января Суррея судили за государственную измену в Гилдхолле. Он горячо защищался, но все было решено заранее – за день до того Норфолк официально признал свою вину в сокрытии преступных намерений сына. Король, хоть и был прикован к постели, внимательно следил по отчетам за ходом процесса и на одной записке сделал пометку: «Если человек осмелился поместить на свой герб старый герб короны, который не принадлежал его предкам и который он не имеет права носить, разве это не оскорбление?» В другом месте Генрих написал: «Если человек замыслил управлять королевством, а на самом деле вознамерился управлять королем и для этого посоветовал своей сестре стать его наложницей, о чем это говорит?»28 Разумеется, это говорило о вине Суррея, и пэры, получив соответствующее послание от короля, приговорили графа к смерти. Среди них был и торжествующий Хертфорд. Узнав о своей судьбе, Суррей крикнул ему: «Король хочет извести всю благородную кровь вокруг себя и нанимать одних подлых людей!»