Противовесом Уолси в мирских делах стал Томас Мор, чье влияние росло. Мор успешно выполнил два дипломатических поручения короля, затем, во многом против своего желания, поддался на уговоры и в 1515 году поступил к нему на службу. «Едва ли вы поверите, с какой неохотой я делаю это», – говорил он Эразму. Мор отличался от большинства придворных: он был интеллектуалом, понимавшим, насколько поверхностна жизнь при дворе, а потому с презрением относился к внешним атрибутам власти и богатства. Генрих любил и уважал Мора, ценил его мнение и часто просил приходить к нему в покои, где они говорили об астрономии, геометрии, теологии и других предметах; иногда по ночам король отводил Мора на крышу дворца, «дабы вместе с ним поразмыслить над разнообразием, путями, движением и воздействием звезд и планет»23. Порой король с королевой приглашали Мора повеселиться с ними, и Генрих поддразнивал его, шутливо укоряя в нелюбви к придворной жизни. Мор хорошо ладил с Уолси, притом что не вполне одобрял его поступки, однако эти двое были совершенно разными людьми.
В 1516 году вышла «Утопия» Мора, где описывалось идеальное государство – неоплатоническая, квазифашистская республика с законами, основанными на главных принципах гуманизма, – и содержалась суровая критика политической системы Англии и порочных махинаций монархов и придворных. Однако репутация Мора за рубежом была столь высокой, а его латинская проза столь красноречивой, что книгу восхваляли повсеместно. Неофициально Мор уже исполнял обязанности королевского секретаря, а в 1517 году восхищавшийся им государь ввел его в Тайный совет.
В июне Мария де Салинас, любимая придворная дама королевы, оставила службу, чтобы выйти замуж за лорда Уильяма Уиллоуби д’Эресби, который был главным смотрителем королевских гончих. Мария к тому времени уже получила английское подданство, а Екатерина снабдила ее хорошим приданым. Венчание состоялось в гринвичской церкви братьев обсервантов. Мария поселилась в Парем-парке (Сассекс), но Екатерина часто приглашала ее ко двору. Возможно, королева присутствовала при крещении сына Марии в 1517 году и стала восприемницей ее дочери Кэтрин, родившейся в 1519-м и нареченной в честь крестной.
После того как 7 июля состоялся турнир в память переноса мощей святого Томаса Бекета в Кентербери, король отправился в летний тур по стране. Он посетил Винчестер и провел две ночи в Вайне, где спал на огромной кровати с занавесками из зеленого бархата, которую хозяин дома, сэр Уильям Сэндис, приобрел специально по этому случаю. В память о высочайшем визите Сэндис построил длинную галерею, отделанную деревянными панелями, с узором в виде складчатой ткани, королевскими гербами и девизами королевы Екатерины, а также часовню, где были витражные окна с изображениями Генриха VIII, Екатерины Арагонской и Маргариты Тюдор за молитвой и их святых покровителей. Эти витражи в стиле итальянского Ренессанса, скорее всего, были изготовлены по эскизам Бернарда ван Орли и, вероятно, сперва предназначались для церкви Святого Духа в Бейзингстоке, которую король посещал в 1516 году. В Вайн их перевезли около 1522 года24.
В 1516 году при английском дворе появился, вероятно, самый знаменитый иностранный исполнитель из посещавших страну в то время. Он прибыл, «чтобы служить королю в его покоях». Это был брат Дионисио Меммо, органист базилики Святого Марка в Венеции. Генрих VIII пригласил его в свое королевство «за большие деньги»25, и Меммо привез с собой великолепный орган. Король восхитился, услышав, как играет брат Дионисио, – «отзыв его был таким восторженным, что этого не выразить словами» – и сразу сделал Меммо своим главным музыкантом. По просьбе Генриха папа освободил монаха от обетов, и тот стал домашним священником короля. Меммо собрал вокруг себя группу очень талантливых музыкантов, среди которых был молодой лютнист из Венеции. Король «никогда не уставал слушать его», и этот музыкант мог услаждать своей игрой государя и его двор по четыре часа кряду. Зная себе цену, Меммо сочинил песню, в которой намекал, что повышение жалованья не будет лишним. Генрих понял намек и наградил музыканта доходным бенефицием Хенбери в Стаффордшире. Меммо уехал из Англии в Португалию в 1525 году и умер примерно в 1533-м26.
В то же самое время музыкантом Покоев стал еще один органист-виртуоз – Бенедикт де Опитиис из Антверпена. Ему платили около 20 (6000) фунтов стерлингов в год27 – гораздо больше, чем в среднем получали придворные музыканты. Вместе с Ричардом Сэмпсоном, музыкально одаренным епископом Чичестера, он сочинял великолепную духовную музыку для Королевской капеллы.
Рождество 1516 года, как обычно, пышно отпраздновали в Гринвиче, на этот раз в присутствии трех королев. Маргариту Тюдор, не имевшую средств на новогодние подарки, спас от позора Уолси, дав ей 200 (60 000) фунтов стерлингов. В Двенадцатую ночь была показана живая картина «Сад Надежды»28, для чего на колесной платформе «посадили» целый искусственный сад.
После рождения принцессы Марии прошел почти год, а королева так и не зачала долгожданного сына. Весной 1517 года она предприняла еще одно паломничество в Уолсингем29 в обществе герцога и герцогини Саффолк. Екатерина становилась все набожнее, и потеря каждого ребенка заставляла ее все более страстно искать утешения в вере. Она постарела и растолстела, хотя послы по-прежнему отмечали белизну ее лица. Королева уже не принимала такого живого участия в придворных пирах и во многих случаях покидала их рано, хотя никогда не уклонялась от исполнения своих обязанностей во время официальных мероприятий. Очевидно, они с Генрихом отдалялись друг от друга.
Настал Злосчастный Майский день (под таким названием он вошел в историю). Король со свитой отправился в кенсингтонские леса за цветущими ветвями боярышника. А в Сити вспыхнул бунт – подмастерья, сговорившись, большими толпами высыпали на улицы и принялись нападать на иностранных торговцев и ремесленников, угрожая убить лорда-мэра и олдерменов. Несколько человек были ранены, многих арестовали, главарей казнили, и 22 мая четыре сотни участников мятежа предстали перед королем в Вестминстер-холле с веревочными петлями на шеях. Уолси и королева Екатерина прекрасно разыграли заранее срежиссированную сцену, встав на колени и умоляя короля сохранить бунтовщикам жизнь. Генрих милостиво простил всех, и подмастерья от радости стали бросать в воздух шапки, а их матери слали благословения королю30. Некоторые современные авторы утверждают, что сестры Генриха тоже вступились за буянов, однако Мария тогда находилась в Саффолке, а Маргарита 18 мая уехала в Шотландию вместе с дочерью, и Генрих больше ее не видел.
24«Многие умирают вокруг нас»
Весна 1517 года принесла с собой эпидемию потливой лихорадки, страшного заболевания, которое убивало людей с невероятной скоростью. «Человек мог испытывать легкую головную и сердечную боль; вдруг его пробивал пот, и врач становился бесполезен, так как, сколько бы вы ни кутались, через четыре часа, а иногда через два или три, вы отправлялись в мир иной без долгих страданий»1. Помимо сильнейшего потоотделения и приступов озноба, симптомами болезни могли быть боль в животе, головокружение, сыпь, головная боль и нервное истощение. Большинство умирало в первый день: человек мог «быть весел за обедом и мертв к ужину»2. Но «по прошествии суток опасность для жизни оставалась позади»3. Нередко заболевание было чисто психосоматическим: ходило достаточно жутких слухов, чтобы вызвать «тысячу случаев потливой болезни»4, и Кьерегато отмечал, что здоровые люди «больше страдали от страха, чем больные – от самой потливой лихорадки»5.
Медицина во времена Тюдоров являлась смесью знаний, полученных от древних греков, суеверий и накопленного с годами здравого смысла. Эндрю Бурд рекомендовал тепло укутывать больных, лежащих в постели, и как следует растапливать камин, чтобы болезнь вышла с потом; другие врачи советовали применять патоку, травы, экзотические снадобья вроде настоя толченого сапфира или золотого порошка. На деле же ни один не имел реального представления о том, что представляет собой потливая лихорадка и как ее можно лечить. Доктора сходились лишь в одном: больной должен бодрствовать, чтобы не впасть в кому.
Впервые потливая лихорадка появилась в Англии в 1485 году. Тогда болезнь посчитали Божьей карой Генриху Тюдору за узурпацию трона. В тот раз «едва ли один из сотни человек избегал смерти»6. Следующий, не такой жестокий всплеск заболевания произошел в 1508 году. Европейцы называли эту напасть «английским потом» – болезнь получила большее распространение в Англии, чем где-либо еще. После 1551 года вспышек потливой лихорадки больше не случалось, и сегодня мы не можем точно сказать, что это была за болезнь. Были предположения, что речь идет о брюшном тифе – особо опасной форме потницы, – разновидности гриппа или сыпном тифе. Так как бактерии и вирусы способны мутировать, это была, вероятно, вирусная инфекция, которая со временем перестала нести смертельную опасность.
Чума различных видов, особенно бубонная, во времена Тюдоров была эндемичным для Англии заболеванием. Вспышки ее происходили почти каждое лето – иногда сильные, иногда не очень. От этой болезни умирали в основном бедняки, не имевшие возможности покинуть зараженное место, что было доступно более обеспеченным людям. В перенаселенных, грязных городах чума на жаре распространялась стремительно, и Лондон, внутри стен которого проживало около 70 тысяч человек, неизменно становился местом, где болезнь свирепствовала сильнее всего. В 1513 году в столице Англии от чумы ежедневно умирали три-четыре сотни человек7.
Генрих VIII очень боялся заболеть, особенно чумой. «В таких делах он был самым пугливым человеком, какого вы только могли встретить»8. Одни лишь слова «потливая лихорадка» были «столь страшны для слуха его высочества, что он не осмеливался приблизиться к тому месту, где, как говорили, она появилась»