20, остроумные эпиграммы, загадки и сатиры на темы придворной жизни, вдохновленные произведениями Горация и Ариосто. Благодаря ему в английскую поэзию вошли сонеты в духе Петрарки. Уайетт также ввел в нее собственное изобретение – ритмическое рифмованное двустишие в конце: мы видим его в некоторых стихотворениях, принадлежащих к лучшим образцам англоязычной лирики. При жизни Уайетта его сочинения распространялись в списках и были опубликованы только после смерти поэта, в сборнике Ричарда Тоттеля «Смесь» (1557). Внук Уайетта, Джордж, стал биографом Анны Болейн.
Даже через четыре года после возвращения в Англию Анна придерживалась по преимуществу французского стиля жизни и «очень хорошо говорила по-французски»21. Благодаря изысканным манерам ее нельзя было принять за англичанку, все считали ее «урожденной француженкой»22. У Анны было много книг на французском, и большинство ее писем к Генриху VIII написаны на этом языке. Она предпочитала одеваться по французской моде, демонстрируя «прекрасный вкус»23; популяризация в Англии французского капора – преимущественно ее заслуга. Анна любила изобретать новые фасоны одежды: «каждый день она вносила какие-нибудь изменения в свои наряды»24. Дамы при французском дворе подражали ей, впоследствии так же стали поступать английские леди.
Однако Анна не только впитала в себя культуру двора Франциска I, славившегося вольными нравами, научилась изысканным манерам и умению держаться. Можно не принимать во внимание недоброжелательное утверждение Сандера о том, будто отец отправил свою младшую дочь во Францию, так как ее застали в постели с его дворецким и домашним священником: ни в одном другом источнике таких сведений не содержится. Но нельзя игнорировать другие свидетельства о ранних сексуальных приключениях Анны: в 1533 году король Франциск доверительно рассказал герцогу Норфолку, «как нецеломудренно всегда жила Анна»25. Спустя три года Генрих сам говорил испанскому послу, что Анну «испортили» во Франции и он обнаружил это, только вступив в связь с ней26. Позже, сразу после казни Анны, когда королю предложили в жены принцессу Мадлен Французскую, он заявил, что «слишком хорошо познакомился с французским воспитанием и манерами»27. Сестра и брат Анны тоже были печально знамениты своими сексуальными похождениями, и даже мать их пользовалась сомнительной репутацией. Учитывая такое прошлое, трудно поверить, что Анна оставалась целомудренной: ее расчетливый отказ уступить притязаниям короля почти наверняка был следствием своекорыстия и честолюбия, а не ее хваленых моральных принципов.
33«Мастер Ганс»
В течение лета 1526 года «король с удовольствием охотился»1, неспешно переезжал с места на место, раздавал по пути милостыню, добывал дичь для принимавших его хозяев, а по вечерам забавлялся с шутами, которых взял с собой2. В августе Генрих весело проводил время в Петворте (Сассекс), затем отправился дальше – через Чичестер в мощный замок Арундел, который «очень любил»3 и куда со всей округи съехались местные дворяне, дабы засвидетельствовать ему свое почтение. Оттуда, невзирая на затянувшиеся дожди, король двинулся на север – через Винчестер, Тракстон, Рамсбери, Комптон, Лэнгли, Бичестер, Бекингем и Эмптхилл в свой новый дворец в Графтоне (Ноттингемшир), возведенный неподалеку от приходской церкви на землях, полученных по обмену с маркизом Дорсетом. Строительство завершилось как раз к его приезду. В полумиле от дворца находилось старое имение предков Дорсета – семьи Вудвилл; в близлежащей церкви дед Генриха, Эдуард IV, тайно обвенчался с Елизаветой Вудвилл (1464)4. В последующие годы Генрих регулярно посещал Графтон и с большим удовольствием охотился там.
В 1526 году при дворе произошло несколько важных событий. Умер лорд Уиллоуби, и его вдова Мария де Салинас вернулась на службу к королеве. Гораздо больший переполох вызвал разрыв герцога Норфолка с женой, Элизабет Стаффорд, сопровождавшийся взаимными горькими упреками. Герцогиня уехала в имение Редбурн, которое получила в приданое, предоставив герцогу возможность свободно жить во дворце Кеннингхолл с его любовницей Элизабет (Бесс) Холланд, которая стала главной причиной расставания супругов. Леди Стаффорд говорила, что Бесс – «дочь простолюдина и восемь лет служила прачкой в моей детской»5, но на самом деле та состояла в родстве с лордом Джоном Хасси и была сестрой управляющего Норфолка. Связь герцога с Бесс длилась долгие годы, к вящей досаде герцогини, которая не желала терпеть соперницу в своем доме. В ответ Норфолк оскорблял жену и урезал ей содержание. Бесс отомстила по-своему: по наущению герцога – по крайней мере, так утверждала обиженная герцогиня – она со своими приятелями крепко связала хозяйку дома. «Кровь выступила у меня на кончиках пальцев, и [они] сдавили меня и сели мне на грудь, так что я захаркала кровью, а он никак не наказал их»6. Леди Стаффорд также обвинила своего мужа в том, что он вытащил ее за волосы из постели, где она только что родила ребенка, и поранил ей голову кинжалом.
При дворе пошли разные толки, и симпатии многих оказались на стороне герцогини. Однако герцог решительно отвергал обвинения и настаивал на том, что его «своевольная супруга» лжет и клевещет на него. «Он знает, что об этом говорят повсюду, – писала Элизабет Стаффорд, – но так обуян любовью, что не помнит ни о Боге, ни о своей чести»7. На самом деле их брак разладился задолго до появления Бесс Холланд. Примечательно, что двое старших детей герцога и герцогини, девятилетний Генри Говард, граф Суррей, и семилетняя Мэри, встали на сторону отца. Герцогиня не простила супруга: спустя тринадцать лет она продолжала ворчливо вспоминать о связях мужа с «этой шлюхой» и другими распутными девками. «Если я приеду домой, меня там отравят, – роптала она и добавляла: – Его милость король – свидетель того, что я вела себя, не сказав худого слова и не запятнав свою честь»8.
В декабре 1526 года ко двору прибыл новый испанский посол Диего Уртадо де Мендоса. Достойный, неподкупно честный, справедливый и рассудительный человек, он стал верным другом королевы, своей соотечественницы, и оказал ей большую поддержку. Мендоса приехал, чтобы сгладить разногласия, возникшие между Генрихом и императором, но король как раз в это время стал склоняться к союзу с Францией.
В том же месяце в Англию прибыл Ганс Гольбейн Младший, выдающийся художник, которому суждено было запечатлеть для потомков англичан времен правления Генриха. Уроженец Аугсбурга, появившийся на свет приблизительно в 1497–1499 годах, он учился живописи в мастерской своего отца, Ганса Гольбейна Старшего. Несколько лет он работал в Базеле, где писал фрески, картины на религиозные темы, в том числе алтарные, занимался созданием архитектурных украшений, гравюр на дереве и портретов представителей местной знати. Среди прочих Гольбейн изобразил Эразма, который стал его другом и наставником. Однако с началом лютеранской Реформации количество заказов резко сократилось, и Гольбейну пришлось искать новых покровителей. Эразм предложил ему попытать счастья в Англии – было известно, что Генрих VIII привечает иностранных художников, – и договорился, чтобы Гольбейна приняли в доме сэра Томаса Мора, сообщив последнему: «Он [Гольбейн] – превосходный мастер»9.
Мор был потрясен. «Ваш художник, дражайший Эразм, – удивительный человек, – писал он, – но, боюсь, Англия окажется для него не столь плодоносной, как он рассчитывал. Тем не менее я позабочусь о том, чтобы она не оказалась совершенно бесплодной». Мор не ограничился словами, начав с того, что заказал Гольбейну свой портрет и групповой портрет своей семьи. Эти произведения оказались настолько новаторскими и необычными по исполнению, что в течение следующих двух лет Мору удалось обеспечить художника заказами на портреты своих друзей-гуманистов, среди которых были сэр Томас Элиот, сэр Джон Гейдж и архиепископ Уорхэм, уже знакомый с работами Гольбейна: в 1524 году Эразм отправил ему один из своих портретов, созданных этим мастером, и Уорхэм захотел послать ему в ответ свой10.
Гольбейн сформировался как человек и художник в городе, пропитанном культурой Ренессанса. Во взрослом возрасте он путешествовал по Италии и учился у местных мастеров. Поэтому лучшие традиции Северного Возрождения соединились в его творчестве с итальянским влиянием и отличным чувством перспективы. Хотя Гольбейн успешно работал в различных жанрах, сейчас его вспоминают в первую очередь как величайшего портретиста – в основном благодаря работам, выполненным в Англии. Никто из творивших там до него не изображал людей настолько реалистично и искусно. Гольбейн запечатлел для последующих поколений придворных Генриха VIII с невиданными прежде точностью и правдоподобием. Этот выдающийся мастер положил начало стилю портретной живописи, который просуществовал не одно столетие.
Портреты Гольбейна отличаются такой точной прорисовкой, что некоторые выдвигали предположения об использовании им некоего копировального аппарата – возможно, с глазком. Кроме того, высказывалось мнение, что художник страдал астигматизмом, отчего фигуры людей выходили чуть более широкими, чем были на самом деле. Однако это противоречит свидетельствам современников, которые лично знали портретируемых. «О незнакомец, если ты желаешь увидеть картины, на которых отражена жизнь во всей ее полноте, взгляни на полотна, созданные рукой Гольбейна!» – восклицал французский гуманист Никола Бурбон, посетивший английский двор в 1530-е годы. Эразм, получив в 1529 году копию портрета семьи Мор, с удовольствием заметил, что все ее члены предстали перед ним «так, словно я был среди них»11.
Дабы наверстать упущенное в предыдущем году, Рождество 1526 года, которое двор проводил в Гринвиче, решили провести роскошным образом: оно сопровождалось банкетами, маскарадами, танцами и турнирами. Третьего января Уолси устроил пир, который неожиданно был прерван пушечной канонадой, возвестившей о прибытии гостей в маскарадных костюмах. Кардинал, которому предложили угадать, кто из них король, указал на сэра Эдварда Невилла вместо государя, что весьма позабавило Генриха и всех остальных. Ничуть не смутившись, Уолси усадил новоприбывших за стол и, к изумлению уже наевшихся участников пира, знаком велел подать еще две сотни блюд, «что очень потешило короля»