6. Однако за живой наружностью и внешней обходительностью скрывался расчетливый ум, с холодной отстраненностью отметавший все человеческое, когда дело касалось политических решений. Многие из тех, кто доверял Кромвелю, впоследствии пожалели об этом.
Болейны, не теряя времени, поддержали Кромвеля. Он придерживался схожих религиозных убеждений, а его замечательные способности и растущую власть можно было использовать к собственной выгоде. Что касается Генриха, тот не без оснований рассчитывал, что его новому советнику удастся быстро справиться с Великим делом.
Не приходится сомневаться в том, что мучительные задержки с расторжением брака вкупе с сексуальной неудовлетворенностью, постоянными страхами по поводу наследования престола и пьянящим опытом единоличного правления стали причиной перемен в характере Генриха, проявившихся в то время. Он становился все более подозрительным и так переживал из-за Великого дела, «что не верил ни одному живому человеку»7. Эразм и другие поражались возраставшему сходству короля с его отцом, Генрихом VII, в этом и прочих отношениях.
Ничем не омрачаемая убежденность Генриха в своей правоте делала его невероятно эгоистичным и лицемерным. Лютер метко охарактеризовал английского монарха, сказав: «Сквайр Гарри станет Богом и будет поступать как вздумает!»8 Раньше Генрих проявлял политическую осмотрительность, теперь же был готов действовать своевольно и безжалостно, лишь бы добиться своего. Шапюи тонко заметил: «Если этот король что-то решил, он пойдет до конца»9. К тому же Генрих неуклонно превращался в мастера самообмана, неизменно считая себя образцом рыцарства и добродетели, часто видя людей и события в выгодном для себя свете.
Молодого, идеалистично настроенного гуманиста с передовыми взглядами на сущность королевской власти понемногу сменял эгоистичный, не терпящий возражений тиран. Генрих по-прежнему мог быть дружелюбным и доступным, демонстрировать доброжелательность, когда это было выгодно ему, – к примеру, часто заключая Шапюи в дружеские объятия10, – и обнаруживать чувство юмора, но при этом все чаще представал как законченное воплощение королевской власти: величественный и устрашающий, вызывающий у нижестоящих уважение и боязливый трепет. В те дни его тяжелый нрав стал проявляться все чаще и резче. Генрих хорошо знал, когда следует показывать его, чтобы добиться послушания. Он также не считал нужным скрывать свои чувства: когда он радовался, глаза его сияли, когда он сердился, то багровел, а когда чувствовал себя несчастным, без стеснения вздыхал или даже плакал11. С годами король становился все более сентиментальным.
По мере того как в Генрихе росла тяга к уединенной жизни, в королевских дворцах появлялись все более сложно устроенные комплексы личных покоев. В некоторые резиденции – Хэмптон-корт, Йорк-плейс, Гринвич – можно было попасть по крытым галереям или лестницам прямо от особых водных ворот, дабы король мог переезжать из одного своего жилища в другое, никем не замеченный.
Стремясь отгородиться от окружающих, король больше не желал пользоваться старомодными покоями, предпочитая им такие же апартаменты, какие устраивал для себя Франциск I: все помещения находились на одном уровне и обязательно на втором этаже. Комнаты короля располагались на одной стороне, комнаты королевы – на другой, их личные покои, как правило, соединялись между собой. На каждой стороне имелись сторожевая палата, приемный зал и личные покои со святая святых – тайной комнатой, куда могли входить только грум стула и люди, получившие особое приглашение. Устройство этих личных покоев все более усложнялось, к ним добавлялись новые комнаты и кабинеты, что позволяло королю полностью устраняться от публичной жизни, если он хотел этого.
Росла популярность длинных галерей, которые использовали для отдыха в сырые и холодные дни. Генрих любил обсуждать дела, прогуливаясь по ним. В следующие несколько лет такие галереи построили в различных местах, включая Хэмптон-корт, Уайтхолл и Сент-Джеймсский дворец; в этих трех из галерей открывался великолепный вид на сады. Большинство галерей были личными, единственный ключ от каждой хранился у короля. Генрих велел вывешивать там свои гобелены, картины, зеркала и карты.
Все эти изменения происходили в 1530-е годы. В результате некоторые дворцы перестали нравиться королю, так как он стал считать их неудобными и устаревшими. Эта участь постигла, в частности, Бьюли, которым начала пользоваться принцесса Мария, Ричмонд12 и великолепный дворец Элтем, до которого было не добраться по реке. Хотя Генрих продолжал иногда охотиться в парке Элтема и время от времени посещал сам дворец, он предоставил его своим детям13. Брайдуэлл оказался слишком маленьким, и, вероятно, в него проникал дурной запах, шедший от реки Флит. После 1530 года Генрих не бывал там и отдал дворец французским послам под официальную резиденцию14. Главной резиденцией монарха стал Гринвич, но его в скором времени затмил Йорк-плейс, вошедший в 1529 году в число основных королевских дворцов. Тем не менее Гринвич продолжал оставаться одним из любимых загородных жилищ Генриха.
Не желая отставать от европейских архитектурных веяний и стремясь удовлетворить вспыхнувшую в нем страсть к обзаведению такой собственностью, которая отражала бы его статус, король принялся тратить неимоверные деньги, строя и перестраивая свои дома. Это увлечение не покидало Генриха до самого конца его правления. Раньше за строительные проекты короля отвечал Уолси, теперь государь принимал решения самостоятельно, и ничто не могло удержать его. В 1534 году Томас Кромвель сетовал: «Какая огромная обуза лежит на короле – одновременно завершить возведение стольких зданий в разных местах. Какими несносными бывают рабочие, как они его обманывают! Если бы король не стал делать этого всего один год, сколь выгодно это было бы для него!»15 Генрих так сильно хотел увидеть новые и старые дома полностью отделанными, что платил мастерам огромные деньги за сверхурочную работу, постоянно издавал распоряжения и часто вселялся в эти жилища до того, как краска успевала полностью высохнуть16. Работы, производившиеся в такой спешке, не всегда отвечали высоким стандартам и порой выполнялись с ужасающим пренебрежением к технике безопасности: известно, что несколько работников погибли или получили травмы на королевских стройках17.
Так как государь теперь предпочитал проводить досуг в узком кругу – с музыкантами и шутами или с избранными партнерами по азартным играм, – публичных увеселений при дворе стало значительно меньше, чем в начальный период его правления. Именно в это время в королевских дворцах стали появляться особые места для развлечений – иначе придворные могли заскучать или впасть в апатию. Однако в первую очередь они предназначались для самого короля, который по-прежнему преуспевал «во многих упражнениях». «Он восхитительно держится на коне, сражается на турнирах, обращается с копьем, мечет кольца и натягивает лук. А в теннис играет очень ловко»18.
Хотя Генрих не участвовал в турнирах так часто, как в былые дни, он сохранил страсть к охоте, в том числе соколиной, по-прежнему любил играть в теннис и шары, смотреть петушиные бои. После 1530 года по его желанию были построены новые спортивные сооружения в Хэмптон-корте, Гринвиче и Уайтхолле, а также в нескольких менее значительных резиденциях. В Уайтхолле имелось пять теннисных кортов, или «площадок», две аллеи для боулинга, большая турнирная площадка и арена для петушиных боев. В Гринвиче тоже была такая арена, а кроме нее – теннисный корт с деревянными стенками, аллея для игры в шары и соколятня. Строительство крытого теннисного корта в Хэмптон-корте завершили в 1534 году; он соединялся галереей с бывшим кортом Уолси. Сегодняшний корт был сооружен в 1620-е годы – старый в 1670-е превратили в апартаменты для будущего Якова II19. Большинство теннисных кортов Генриха представляли собой красивые здания в перпендикулярном стиле, с зубчатыми стенами, контрфорсами, плиточными полами и окнами, забранными проволочными сетками, на двух уровнях20. Самые большие имели размеры 83 х 26 футов.
Король также велел начать строительство турнирной площадки в Хэмптон-корте, но в связи с постепенной утратой государем интереса к рыцарским поединкам она не была закончена при его жизни, и ею не пользовались до 1604 года. Сейчас это место занимает сад, рядом сохранилась одна из тюдоровских смотровых башен. По желанию Генриха были созданы также три крытые аллеи для игры в шары, длиной 200 футов и шириной 20, причем окна для одной из них привезли из церкви упраздненного монастыря в Оксфордшире. Две аллеи находились возле реки, а третья начиналась у двора Малой часовни и тянулась к северу.
С распространением ереси изменилось и отношение к Новому учению, которое многие – при дворе и в университетах, а позже повсеместно – считали причиной начала реформ. Многие гуманисты враждовали друг с другом; сторонники короля и королевы давили на знаменитых ученых с целью заручиться их поддержкой. Симпатии людей старшего поколения, включая Фишера и Мора, были на стороне королевы, тогда как более молодые, во главе с Кранмером и Гардинером, стояли за короля21. Новое учение привлекало многих из тех, кто был настроен радикально, и даже открытых еретиков. Вполне объяснимо, что былая интеллектуальная свобода уступила место нетерпимости и цензуре.
Генрих пытался заручиться поддержкой своего ученого кузена Реджинальда Поула, который завершил образование в Италии и был отправлен в Париж собирать мнения представителей университета Сорбонны. В 1530 году король вызвал Поула в Англию и предложил ему стать архиепископом Йорка или епископом Винчестера. Поул, симпатизировавший Екатерине и не имевший тяги к занятию публичных должностей, отказался. Это привело к жаркой ссоре, в ходе которой король едва сдержался, чтобы не ударить своего кузена, и тот ушел от него в слезах. Дружеские отношения вскоре были восстановлены, и Поул удалился в лондонский картезианский монастырь.