– Я со Сталиным несколько недель не разговариваю. Это беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Меняет теории ради того, кого в данный момент надо убрать.
– Каковы же ваши силы? – поинтересовался Каменев.
– Я плюс Рыков плюс Томский плюс Угланов, – уверенно перечислял Бухарин. – Андреев за нас… Ягода и Трилиссер – наши…
Алексей Иванович Рыков был главой правительства, Михаил Павлович Томский – профсоюзов, Андрей Андреевич Андреев – членом оргбюро ЦК, а Николай Александрович Угланов – секретарем ЦК и одновременно руководителем московской партийной организации. Фамилии двух видных чекистов звучали особенно увесисто.
Когда Бухарин ушел, Каменев записал всю беседу практически дословно и послал своему другу Зиновьеву. Каким-то образом запись попала и к Троцкому, который увидел в растерянности Бухарина не только свидетельство разлада в политбюро, но и признаки скорого крушения сталинской группы.
В ноябре 1928 года Каменева навестили два сторонника Троцкого. Запись своей беседы переслали Льву Давидовичу. Она оказалась у агентов секретно-политического отдела ОГПУ.
Доложили Сталину.
Само присутствие Троцкого в стране по-прежнему мешало Сталину. Имя Троцкого возникало на каждом шагу и выводило Сталина из себя. 7 января 1929 года политбюро постановило выслать Троцкого за границу «за антисоветскую работу». На тексте пометка: «Выписка послана тов. Менжинскому».
18 января 1929 года Особое совещание при коллегии ОГПУ оформило принятое политбюро решение о высылке Троцкого за пределы СССР «за контрреволюционную деятельность, выразившуюся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против Советской власти».
Но бывший председатель Реввоенсовета еще долго присутствовал в политической жизни страны.
6 февраля 1929 года глава ведомства госбезопасности Менжинский и его заместители Ягода и Трилиссер, немало встревоженные всей этой историей, направили Сталину и председателю Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Серго Орджоникидзе заявление о полной непричастности руководства ОГПУ к оппозиции:
«В контрреволюционной троцкистской листовке, содержащей запись июльских разговоров т. Бухарина с т.т. Каменевым и Сокольниковым о смене Политбюро, о ревизии партийной линии и пр. имеются два места, посвященные ОГПУ:
1. На вопрос т. Каменева: каковы же ваши силы? Бухарин, перечисляя их, якобы сказал: “Ягода и Трилиссер с нами” и далее:
2. “Не говори со мной по телефону – подслушивают. За мной ходит ГПУ и у тебя стоит ГПУ”.
Г.Е. Зиновьев. 1924. [РГАСПИ]
Л.Б. Каменев. 1918. [РГАСПИ]
Сохранившие малую толику наивности недавние члены политбюро Зиновьев и Каменев всерьез думали, что Сталин предложит им вернуться в руководство. Пока Ягода их не арестовал
Оба эти утверждения, которые взаимно исключают друг друга, вздорная клевета или на т. Бухарина, или на нас, и независимо от того, говорил или нет что-нибудь подобное т. Бухарин, считаем необходимым эту клевету категорически опровергнуть перед лицом партии.
Просим приложить наше заявление к протоколу объединенного заседания Политбюро и Президиума ЦКК, разослав таковое участникам данного заседания».
Члены политбюро в верности Ягоды, да и Трилиссера сомнений не выразили. Но разговоры – крайне для них опасные – пошли по Москве.
В сентябре 1929 года Ягода уехал отдыхать. Начальник административно-организационного управления ОГПУ Иван Александрович Воронцов 15 сентября информировал его о столичных делах:
«Дорогой Генрих Григорьевич.
Не пишу Вам исключительно по добрым соображениям, не беспокоить, не надоедать, тем более я слышал, что поправляетесь Вы не шибко. К тому же я знаю, что Вам пишут обо всем, что нужно и даже о том, что не нужно (человеку отдыхающему).
Все же я хочу, в самых общих чертах, черкнуть Вам о наших настроениях в связи с последними партсобытиями (перевыборы бюро, районная конференция и т. д.). Райкомовские дела с их оргпоследствиями создали у нас нервозную атмосферу. На мой взгляд, данная обстановка в сущности у нас является рикошетом, представляя отражение тех – райкомовских и больше – процессов, о которых Вы знаете.
У нас же лично в ОГПУ она не имеет под собой никакой серьезной действительной почвы и питается не столько за счет реальных причин, сколько за счет “досужей живости умов” обывателей из ГПУ, любителей помуссировать, раздуть всякую сплетню, подхватить всякий слух. Что касается сплетен и слухов, то они сыплются как из рога изобилия. Кроме того, у нас есть доморощенные “Талейраны”, которые развивают вокруг всяких слухов и фактов мышиную суетню, какую-то младенческую резвость, полагая, очевидно, в этом стопроцентную настоящую политику.
Резвиться – дело неплохое, по крайней мере, это говорит о здоровье, но здесь, в данном случае, эти признаки здоровья без надлежащего внимания фактов обостряют и без того изрядную нервозность и создают ее там, где ее нет. Все это вместе взятое отражается, конечно, на работе аппарата и, кроме того, это стало уже принимать характер достояния гласности вне ОГПУ. Я думаю, что нервозность эта у нас на исходе.
Как Ваше здоровье, я полагаю, что Вы уже успели несколько поправиться и подобреть (от слова добро, а не от слова толстый). Желаю Вам лучше использовать остаток вашего отпуска. Можете не поверить, но все же это доподлинная истина – с нетерпением жду Вашего возвращения.
Ваш Воронцов.
P. S. Что касается ремонта дома № 2, то на душе у меня светло, хотя некоторые вещи мне представляются темными – это сроки: они вгоняют меня в пот. Экзамен на талантливость я, как будто, выдержу, но гениальности от меня не требуйте. Работы ведутся днем и ночью, самым напряженным темпом, делается все возможное. Процесс сушки задерживает малярные работы.
Сырцов на 100 000 сократил ассигнования на большинство комнат. Пришлось свезти Рыкова, остался доволен, насчет денег обещал поддержку. Был очень поражен нашими фибролитовыми постройками. Говорит, что фибролит сыграет большую роль при поселковом, в сельском хозяйстве и фабричном строительстве».
Упомянутый в письме Сергей Иванович Сырцов, в ту пору сталинский любимец, только что был назначен председателем Совнаркома РСФСР. В сентябре 1937 года его расстреляли.
Иван Воронцов, написавший Ягоде подобострастное письмо, в какой-то момент пришел к выводу, что Генрих Григорьевич не в чести, и выступил против него. Промахнулся. В июле 1931 года за участие в коллективном выступлении части руководства ОГПУ против Ягоды он лишился своей должности. Воронцов работал главным инспектором народного комиссариата пищевой промышленности СССР. В июле 1937 его арестовали, в ноябре расстреляли.
Менжинский, Ягода и Трилиссер вместе подписали письмо, в котором отреклись от «правых». Но между ними возникли трения. Трилиссер на партийных собраниях в ОГПУ говорил о необходимости критики и самокритики внутри аппарата. Ягода же полагал, что чекисты должны, не участвуя в дискуссиях, исполнять волю партийного руководства. Сталину его позиция нравилась больше.
16 сентября 1929 года вождь писал находившемуся в отпуске Менжинскому:
«Прежде всего, как Ваше здоровье?
А потом – два слова о делах чекистских. Дело в том, что считаю нужным предупредить Вас о некоторых болезненных явлениях в организациях ГПУ, о которых рассказал мне на днях Редене.
Оказывается у вас (у чекистов) взят теперь курс на развернутую самокритику внутри ГПУ.
Иначе говоря, чекисты допускают те же ошибки, которые были допущены недавно в военведе.
Если же верно, то это грозит разложением ГПУ и развалом чекистской дисциплины.
Не забудьте, что ГПУ – не менее военная организация, чем военвед.
Нельзя ли проверить это дело, и если оно подтвердится, принять решительные меры против этого зла».
И.В. Сталин, нарком по военным и морским делам К.Е. Ворошилов и член Реввоенсовета Белорусского военного округа А.И. Егоров (второй справа) в дни работы XVI партсъезда. 1930. [ТАСС]
Вождь демонстрировал расположение к военным.
А особисты Ягоды присматривали за всеми видными военачальниками
Постепенно Генрих Григорьевич стал не просто заместителем Менжинского, но и фактически главным человеком в ведомстве. Он вел все практические дела, руководил аппаратом, поскольку шеф подолгу болел. В 1930 году заслуги Ягоды отметили вторым орденом Красного Знамени. На XVI съезде партии (26 июня – 2 июля 1930 года) Сталин сделал Генриха Григорьевича кандидатом в члены ЦК.
Но Менжинскому не все нравилось в работе его первого заместителя. Встревоженный Ягода спешил наладить отношения с председателем.
Генрих Григорьевич доложил вождю:
«Т. Сталин
Приехав и переговорив с т. Менжинским, я твердо убедился, что никакой трещины между нами нет, и все мои опасения на этот счет ни на чем не основаны. Сейчас я очень жалею, что под влиянием целого ряда обстоятельств, известных Вам, я стал сомневаться в отношениях ко мне т. Менжинского и, тем самым, мог оставить впечатление о создавшейся трещине в руководстве ОГПУ. Никакой трещины на самом деле не было и нет, в чем я сейчас убедился и из разговора с Менжинским, и на практической работе.
Когда увижу Вас, расскажу более подробно».
Генрих Григорьевич Ягода, еще будучи заместителем председателя ОГПУ, принадлежал к тем, кто имел возможность беседовать с вождем один на один.
Возражать Сталину, разумеется, он не смел. И ставить серьезные вопросы не решался. А вдруг не угадал настроение, спросил то, что не следовало?
Как выразился один из его подчиненных, Сталин на чувстве страха играл лучше, чем Паганини на скрипке. Как вождь давал задания? Или сроки были нереальными, или приказ был отдан так, что как ни выполни, все равно будешь виноват. Но доступ в кабинет вождя свидетельствовал о большом аппаратном весе Ягоды.