Вредительские организации, которые мы имели в 1928–1929 годах, изжили или изживают себя, во всяком случае, в том виде, как мы привыкли их видеть. Теперь основными являются шпионско-диверсионные организации, делающие ставку на прямое уничтожение наших социалистических предприятий, особенно предприятий и сооружений оборонного значения. Если сейчас не летят на воздух заводы, это не потому, что мы прекрасно работаем, а потому, что каждая шпионско-диверсионная организация считает, что взорвать заводы нужно тогда, когда начнется война.
Следствие. У многих товарищей отсутствие улик или неумение использовать их, недостатки интеллектуального развития восполнялись силой власти.
Получалось так: сидит арестованный специалист, а работает над ним уполномоченный, который ничего не понимает, фабрики и завода он вообще не видал. «Для меня по существу безразлично, можешь и не сознаваться, – говорит он, – все сознались, показания дали, но если расскажешь, может быть и помилуют». К этому сводится весь разговор. Максимальный аргумент, который предъявлял такой уполномоченный – это: «Вас расстреляют». И это иногда делали старые товарищи.
Вот, например, Леванов, который при допросе дал заключенному документ о том, что «если ты сознаешься, я тебя пощажу». Такой документ позор – для чекистов. Когда его спросили, зачем он это сделал, он ответил: «Я хотел, чтобы он сознался». Кстати, тот так и не сознался, даже несмотря на такую замечательную записку.
Правильно такое следствие, или нет? Нет, неправильно, преступно. Неуменье вести следствие и отсутствие улик приводило к тому, что систематическая, терпеливая и тщательная работа по изобличению арестованного изо дня в день подменялась общими уговорами сознаться. Это прямое нарушение процессуальных норм и дает почву для отказа осужденного от своих показаний и опорочивания следствия.
Между тем, если фиксировать все допросы и протоколы, методически изобличать обвиняемого, то это обеспечивает и успех следствия и дает возможность быстро отмести попытку оклеветать следствие. Давайте так делать: берете человека и сразу же после анкетных данных должны записать его показания. Вообще, не может быть допросов без фиксирования показаний в протоколах.
Безответственность сказывается и в соблюдении сроков следствия, и в проверке целесообразности содержания человека под стражей. Каждый начальник считает позором для себя освободить раньше срока: если сел, то сиди полтора-два месяца, пока прокурор не «капает». Каждый неправильный арест играет на руку классовому врагу, что мы собственными руками создаем советской власти врагов.
Разве у нас при следствии нет случаев грубого обращения, даже применения «мата»? А кто вам дал право на это? Не говоря о недопустимости ругани вообще, но ведь пока он не осужден, он – гражданин Союза. Вы иногда кричите на арестованного. Это от бессилия. Следователь, который вооружен уликами, чувствует за собой всю силу партии, мощь страны, знает, что бесполезно кричать на человека, сидящего у вас в руках, за решеткой. Кричать о том, что вы его расстреляете или угрожать ему – это трусость. Нужно спокойно, терпеливо, со знанием дела доказать ему его виновность, и с сознанием своей правоты изобличать его в тех преступлениях, которые он совершил.
Враг у нас часто уходит от изобличения. Почему? Потому, что мы неумело, наивно ставим вопросы. Может быть, вы скажете, что мне очень легко говорить с трибуны. Конечно, это легче, чем допрашивать. Я знаю все трудности в работе, я знаю, что человек на такой работе выматывается и после этого становится мочалой, но это не дает вам никакого права делать глупости.
Были у нас и случаи подлога следственных документов, протоколов допросов, обвинительных заключений. Большинство виновных в этих преступлениях мы расстреляли. Но бывает и преступная халатность. Возмутительно, что вы иногда пишите в обвинительном заключении факты, не соответствующие совершенному делу.
Я уверен, что вы все даже не знаете процессуальных норм, а они нам очень нужны. Больше скажу. Вы даже не знаете, что нам дозволено и что нет. Есть закон от 1922 года о правах прокурорского надзора за ОГПУ, который и сейчас распространяется на НКВД. Знаете ли вы его? Нет, не знаете. Если бы знали, тогда не устраивали бы с прокурором того, что делаете. Если мы, борцы с контрреволюцией, если мы строго соблюдаем революционную законность, то в чем заключается в этих условиях работа прокурора? Работа прокурора заключается в том, что он наблюдает за соблюдением основ революционной законности, направленных против классового врага.
Успехи в борьбе вы раньше определяли количеством арестованных. Это и тогда было неправильно, но поймите, что сейчас не требуется количество дел. Только те дела будут расцениваться как достижение в борьбе с контрреволюцией, которые будут переданы в суд и закончатся обвинительным приговором.
Но чтобы дело отвечало требованиям судебного разбирательства, надо обеспечить высокое качество следствия. Надо с первых шагов дела иметь в виду перспективы следствия. Мало выявить контрреволюционные намерения или действия, надо каждый выявленный факт тщательно перепроверять. Заранее намечать возможных свидетелей, документировать факты. Следствие надо вести так, чтобы правильно оформить все следственные документы, строго соблюдать процессуальные нормы, не давать повода скомпрометировать следствие. Если раньше нам прощали ряд промахов, то сейчас эти промахи будут непростительными.
Следственная работа – очень серьезная вещь, и этому делу надо учить людей. Если нужно – создадим курсы. Приказ относительно разбора дел (нечто вроде военных игр) дан уже давно. Делаете ли вы это?
Раньше уполномоченный, оперуполномоченный, начальник отделения рассуждали так: закончил дело, доложил коллегии, приговор получил и больше его не интересует, куда делись арестованные, что они там делают. Сейчас положение иное. Сейчас будет судить суд, и представьте, что дело, в котором вы уверены, в котором документально доказано преступление, в суде не пройдет, то есть суд оправдает обвиняемых. Ведь может суд допустить ошибку, тем более, что суды у нас еще не окрепли. Если вы перестанете интересоваться делом, то преступники могут оказаться на свободе.
Итак, товарищи, если вы все эти указания продумаете, усвоите их, будете работать над собой и дружно возьметесь за дело – мы в новых сложных условиях с честью выполним поручение Центрального Комитета нашей партии – добить остатки враждебных нам классов в нашей стране!..
Внимательно слушавшие Генриха Ягоду оперативные работники пытались понять, что именно нарком имеет в виду?
При советской власти правоохранительным органам, суду и прокуратуре отвели оформительскую роль: они всего лишь призваны завершить работу, начатую чекистами. Поэтому Ягода в разговоре с подчиненными искренне заметил, что суд может кого-то оправдать только по ошибке.
С 1917 года партийные юристы объясняли, что политическая целесообразность важнее норм формального права, а судьи должны полагаться на революционное чутье.
В 1927 году на заседании комиссии Совнаркома и ВЦИК по карательной политике Генрих Ягода говорил, что милиция заражена «взяточничеством, пьянством, дебоширством», а судейский корпус кишит «бывшими белыми офицерами и старыми чиновниками». Поэтому уголовно-процессуальный кодекс – непозволительная роскошь, юридические тонкости рабочему человеку непонятны. Уголовно-процессуальный кодекс следует отменить, а преступников-рецидивистов уничтожать.
Но в 1930-е годы курс изменился. Идеи отмирания государства, судов и законов были отвергнуты как «левацкие перегибы». Ключевой фигурой стал Андрей Януарьевич Вышинский, назначенный прокурором СССР.
Вышинский с юности примкнул к марксистам, принял участие в революции 1905 года, даже состоял в боевой дружине, которая расправлялась с теми, кто сотрудничал с полицией. Вышинский участвовал в убийстве двух полицейских провокаторов. Его дважды арестовывали, но судили по незначительной статье – «произнесение публично противоправительственной речи». Когда он сам станет прокурором, то не повторит ошибки царского правосудия, не позволит обвиняемым уйти от тюрьмы, лагеря или расстрела только потому, что следствие не нашло доказательств вины.
А.Я. Вышинский. Январь 1932. [РГАКФД]
Прокурор СССР Вышинский, прирожденный юрист, позаботился о том, чтобы репрессии в стране приобрели видимость законности. Иногда он даже спорил с наркомом Ягодой
Прирожденный юрист, прекрасно образованный, разносторонне одаренный, с блестящей памятью, он увидел, что Сталин нуждается в хорошо организованной судебно-прокурорской системе как органе власти сильного государства. Сталину для установления диктатуры надо было опираться и на силу закона.
До Вышинского прокуратура была малозначительным ведомством. Андрей Януарьевич потребовал от прокурорских работников активно заниматься уголовными делами – проверять работу следователей, участвовать в заседаниях суда и подавать жалобы на судей.
На прокуратуру возложили новые обязанности – надзор над предварительным следствием и за законностью судебных заседаний. То есть прокуратуру поставили над судом. Так и осталось. В районе, городе, области прокурор – власть, он член бюро райкома, горкома, обкома. А судьи в этой иерархии – никто. В номенклатуру входили только члены Верховного суда. Они назначались решением оргбюро ЦК, им полагались вертушки (люди Ягоды устанавливали аппараты правительственной связи), они имели право пользоваться кремлевской медициной и столовой лечебного питания (то есть получать паек).
Сталин позволил прокуратуре надзирать и за деятельностью наркоматов. Ему важно было создать видимость полной законности государства, когда Конституция формально почиталась как святыня, а фактически делалось то, что было нужно власти.
Например, нарком внутренних дел Ягода самолично, без санкции ЦК, распорядился создать в лагерях отделения областных и краевых судов для рассмотрения дел по преступлениям, совершаемым в лагерях. Заместитель прокурора СССР Андрей Вышинск